Люди среди людей

– Не надо… - шепчет он.
– Этим никому не поможешь. Скорее навредишь. Солдат пе свидетель…

Хавкин идет опустив голову. Он видит только бесконечный ряд ружейных прикладов и босых ног. Ружья и ноги - и ничего больше.

А слева, догоняя, уже рокочет бархатный баритон капитана Армстронга:

– Вот и хорошо, мистер Хавкин. Вот и отлично. Жена будет так рада вам! Только умоляю: не рассказывайте, пожалуйста, при ней ничего такого. Бедняжка совсем недавно приехала из Европы и, знаете, очень болезненно переносит дикость здешних нравов…

XII

Вот уже два часа, как он безнадежно пытается проникнуть в смысл первой страницы английского романа. Книга была приобретена в Калькутте из-за храмов на обложке. Покупатель по простоте душевной надеялся с ее помощью расширить свои представления об Индии. Но тщетно. Сначала казалось, что слишком тускло горят свечи, потом стало раздражать скрипучее плетеное кресло. Но, конечно, дело не в кресле и свечах. Просто одолевает нестерпимая духота. Ночь не принесла ни капли прохлады. Хавкину кажется, что душный пыльный жар время от времени даже усиливается: он набегает на веранду какими-то тяжелыми волнами. После таких приливов планета Земля становится непригодной для обитания. Не хватает воздуха. Из сада тянет горьким запахом умирающих без воды растений. В этой печке только кровопийцы-насекомые чувствуют себя привольно. От их укусов все тело в расчесанных до крови волдырях. Странно, но, кажется, москиты жалят только европейцев. Иначе как же полуголые индийцы переносят эту непрерывную муку?

Доктор Датт затих в своем гамаке; Лал, видимо, тоже улегся на веранде с другой стороны дома. Тишина. Только из-за густых зарослей гибнущего сада слышится приглушенная расстоянием музыка. Завывают индийские духовые инструменты, монотонно звякает жесть, и хриплые голоса тянут столь же монотонный мотив. Это жрецы в деревенском храме молят богов поторопиться с муссоном.

Дождь… Он так необходим сейчас и людям и земле. Освежающий прохладный дождь… Но ничто в природе даже не намекает на близость муссона. Не от туч туманится похожая на плывущую лодочку опрокинутая тропическая луна. Ее застилает пыль - едкая, мелкая, поднятая на высоту Эвереста пыль пенджабских дорог.

Хавкин отложил книгу. В бледном круге света на полу что-то зашевелилось. У самых его ног из щелей один за другим выползали крупные темные муравьи. Они деловито сбиваются в кучки и замирают, чуть шевеля усиками. Похоже, насекомые чего-то ожидают. Черные кучки растут, становятся гуще, сливаются между собой. Индия задает европейцу очередную свою загадку: что спугнуло сон и покой работяг муравьев? Без серьезной причины эти отлично организованные насекомые не покинули бы среди ночи свои подземные жилища. Они бегут. Им угрожает гибель.

Вид этой отступающей армии вызвал у Хавкина смутную тревогу. Неясная опасность чудилась в тишине сада, в непрочном покое охваченного сном дома. Несколько раз ему казалось, что рядом с верандой кто-то стоит. Он отмахивался от этой мысли и снова брался за книгу. Кому нужна его жизнь? В Индии куда больше шансов погибнуть от болезни или диких зверей, чем от ножа убийцы…

И все же тягостный, душный вечер, скверный осадок, оставшийся в душе после посещения тюрьмы, и странное бегство муравьев наталкивают на мрачные раздумья. В этой богатой и красивой стране смерть - повседневное и обыденное событие. В деревнях отнюдь не редкость укус кобры или прыжок тигра-людоеда из зарослей. Но гораздо смертоноснее грязная питьевая вода из рек и прудов, болота, изобилующие комарами, и жилища, полные крыс. Мрут, не дожив до года, две трети новорожденных; мрут мужчины и женщины, сраженные холерой, чумой, малярией, оспой. А голод? Он уничтожает целые семьи, селения, провинции. Смерть - повседневность, смерть на каждом шагу. Может быть, оттого она и обставлена здесь так скромно. В городе то и дело слышишь позванивание колокольчиков: носильщики трупов прокладывают себе дорогу сквозь толпу. Четыре человека быстро и легко проходят с носилками, на которых лежит укутанное в белую ткань тело. Несколько родных поспешают следом. Миг - и процессия скрылась в уличном водовороте.

В Калькутте городской санитарный врач Симпсон повел его на берег Ганга. Они осматривали гхаты - каменные лестницы на берегах «священной» реки, где по законам индуистской религии сжигаются трупы умерших. Свежий осенний вечер опускался над городом. Отблески погребальных костров дрожали в густой, как шоколад, воде.

Расставание с ближними на гхатах выглядело как некое предельно будничное, обыденное занятие. В одном месте какие-то люди сбрасывали в реку пепел костра. В другом - в воду сталкивали труп мальчика, еще недостаточно взрослого, чтобы быть сожженным. Тут же на камнях лежали умирающие. Самое большое счастье для верующего индийца, пояснил Симпсон, скончаться, глядя на священный Ганг. Хавкина поразило тогда, что родственники сидят не возле умирающего, а поодаль на траве и, как казалось, со скучающим видом ожидают конца церемонии. Оживленным выглядел только жрец-пурахит, которому поручено соблюдение погребального обряда…

Все новые отряды муравьев продолжали лезть из щелей. И вдруг Хавкин увидел, как темная масса на полу зашевелилась, заволновалась. Насекомые начали строиться в длинную колонну. Интересно, что предпримет сейчас эта бегущая армия?…

Пурахит? О, эту в высшей степени «почтенную» фигуру индийского быта ему никогда не забыть. Подробнее о деятельности погребального жреца Хавкин узнал несколько дней спустя. Группа врачей-вакцинаторов добиралась в тот день на лодке из Калькутты в одну из деревень, охваченных холерой. Хавкин первый увидел на пустынном речном острове худого голого человека. Это был Лал, его нынешний слуга Лал. Но в каком виде! Он шатался от голода и, падая на колени, почти со слезами умолял врачей не оставлять его. Встреча с голодающим - не редкость в Индии, но история Лала поразила даже доктора Симпсона, прожившего в Калькутте несколько лет.

Сын богатого купца, Лал приехал на берега Ганга издалека. На своей родине, в Раджпутане, он окончил коммерческую школу. Отец привез его в Калькутту, чтобы в этом центре индийской оптовой торговли обучить наследника практическим навыкам. Вскоре, однако, Лал заболел. Приглашенный в гостиницу туземный врач - местри объявил, что никакие человеческие знания его уже не спасут. Он должен погибнуть. И тут разыгралась драма, которая едва ли могла совершиться где-нибудь, кроме Индии. Острые боли в животе лишали Лала сознания. Он то приходил в себя, то снова впадал в забытье. В таком состоянии его доставили на гхаты и передали на попечение пурахита. Уже были сложены неподалеку дрова для погребального костра. Чтобы угодное богам благоухание вознесло душу любимого сына прямо в обитель богов, отец не пожалел дорогого сандалового дерева. Уже прозвучали все заклинания жреца, а душа молодого человека никак не хотела расставаться с обреченным телом. И тогда пурахит принял решение, рекомендуемое в подобном случае священными книгами. Дабы воспрепятствовать злым духам проникнуть в тело умирающего, он начал грязью и илом священной реки замазывать глаза, уши, рот и нос Лала. Надо полагать, такая процедура отправила на тот свет уже немало его клиентов. Но Лала прикосновение мокрого ила, наоборот, привело в чувство. Юноша начал кричать, выплевывать грязь изо рта и отталкивать руки жреца. Завязалась борьба. Лал вскочил, но жрец ловким ударом сбил его с ног. Так продолжалось несколько раз: испачканные руки пурахита лезли ему в лицо, тянулись к горлу. Лал падал и снова поднимался, но жилистый старый жрец оказался сильнее ослабленного болезнью юноши. И когда после очередного падения у Лала уже не нашлось сил встать, он увидел, как сверху по каменным ступеням к ним спешит его любимый отец. Лал закричал как только мог громко. Однако купец торопился вовсе не для того, чтобы выручить сына. Подбежав ближе, он накинулся на пурахита с проклятьями: жрец, получивший дорогие подарки, по мнению купца, дурно справился со своими обязанностями. Разве он не видит, что злые духи завладели телом Лала в тот момент, когда душа отделялась от тела! Отец не ограничился проклятиями. Вдвоем с пурахитом они столкнули Лала в воду и отпихнули подальше от берега. Только священные воды Ганга, по их убеждению, могли спасти душу Лала. Если бы не эта очистительная мера, несчастной душе грозило переселение в тело какого-нибудь животного, а может быть, даже насекомого. Что может быть ужаснее!…

Муравьи закончили новое построение и длинной колонной двинулись вперед, вернее, вверх по одному из опорных столбов веранды. Вот авангард их достиг потолка. Хавкин со свечой в руках подошел, чтобы рассмотреть, куда это они стремятся. Передние, немного потолкавшись, разыскали щель у карниза. Поблескивая спинками, черная армия начала торопливо уходить на чердак…

Вот она, относительность человеческих истин! То, что для европейца представляется преступлением, в Индии никого не удивило.

Совершив свое богоугодное дело, два старца зашагали прочь, оставив Лала тонуть в грязных волнах Ганга. И он действительно утонул бы, не окажись поблизости плывущего бревна. Злодейка судьба, устав, видимо, развлекаться страданиями молодого человека, смилостивилась: крокодилы его не съели и река не снесла в океан. Лала просто выбросило течением на один из тех песчаных, заливаемых в период дождей островов, которыми так богата дельта Ганга. И странное дело: после этой ночи, то ли от голода, то ли от перенесенных волнений, юноша совершенно выздоровел. Однако на песчаной отмели ему угрожала новая беда: голодная смерть. Мимо проплывало немало рыбачьих лодок, но ни одна из них не пристала к острову. Заслышав голос Лала, рыбаки отплывали. Видимо, весть о захваченном демонами трупе уже разнеслась по реке.

Все в этой истории было для Хавкина дико и странно. Молодой человек заявил, что никогда больше не сможет вернуться в родной город, хотя, кроме отца, у него живет там и собственная семья - жена и ребенок. Кто попал на камни гхат, умер для близких. Лал стал чандала - отверженным. Каста исключила его из своих членов, жена объявлена вдовой. Нет силы, которая могла бы вернуть ему имущество, положение в обществе, семью. Никто не рискнет подать ему руку помощи.

Спасенный не лгал. Очень скоро Хавкин сам в этом убедился. Девятнадцатилетний Лал ему понравился. Мальчик неплохо говорил по-английски, казался смышленым и, несмотря на свою худобу, энергичным.