Люди среди людей

– На улице у ваших дверей лежит ребенок, - выдавил наконец Хавкин.
– Я подумал, что, может быть, мисс Мэри знает людей, которые захотели бы…

– Ах вот что… - протянул врач, будто речь шла о чем-то привычном и совсем не важном.
– Подкидыш. И вы из-за него до сих пор не можете добраться до своей лаборатории?
– Сюрвайер задумался.

Молчание длилось долго. Хавкин уже решил уйти, когда старик наконец заговорил. С ним произошла за это время какая-то странная метаморфоза. Он оставил на конторке счета, положил перо и, подойдя к собеседнику, мягко взял его за плечи.

– Вам очень жаль этого младенца?
– спросил он тихо. Хавкин даже растерялся: такого вопроса он не ожидал. Сюрвайер покачал головой.

– Понимаю, понимаю;… Так вот, - доктор продолжал придерживать его за плечи, - наш дом считает вас своим другом, мистер Хавкин. Как друг прошу вас: идите в лабораторию и делайте все, что нужно для успеха вашей вакцины. И не беспокойтесь о ребенке. Я сейчас же пошлю человека подобрать найденыша.

Со стариком явно что-то произошло. Откуда вдруг этот не присущий ему тон, этот проникновенный голос?

– Поскольку речь идет о расходах, доктор, я готов… Но Сюрвайер снова перебил его:

– Как можете вы сегодня так расходовать свое время? Верьте мне, - он подчеркнуто повторил два последних слова, - верьте мне: судьба ребенка отныне в надежных руках. Вы довольны?

Сбегая по лестнице, Хавкин встретил домоправителя Джозефа. Тот торопливо поднимался, вызванный, очевидно, звонком хозяина. Малыш под платаном спал. Чьи-то руки заботливо, хотя и не очень умело, закутали его в тряпку. Рядом появилась бутылка с водой. Рослый блюститель порядка все в той же позе стоял теперь на противоположной стороне улицы. Хавкин как единомышленнику помахал ему рукой.

– Приглядите за ребенком, полисмен. Сейчас за ним придут.

– Надеюсь, из хорошего дома, сэр?

– Из хорошего ли?… Ну конечно!

Лицо полисмена расплылось в улыбке. Впервые за весь разговор он извлек руки из-за спины и совсем не по уставу сложил их лодочкой перед грудью. Так делает каждый правоверный индиец, когда желает выразить признательность другому правоверному.

– Идите спокойно, сэр. Я присмотрю за малышом. Бог не забудет доброго дела, сэр.

Разрисованная белыми и черными полосами дубинка плавно покачивалась у него на запястье.

…Уже издали Хавкин почувствовал: в лаборатории происходят чрезвычайные события. Он прибавил шаг. В тихом, заросшем густым кустарником углу двора, где обычно месяцами не звучало ни одного громкого слова, теперь происходила самая настоящая перебранка. Входная дверь, которую он запер перед уходом, была распахнута настежь. Три индийца стояли перед крыльцом и горячо объяснялись с его помощником Гуптой. Обе стороны яростно жестикулировали и, очевидно, не стеснялись в выражениях. Гупту, излишне любопытного и говорливого фельдшера, который охотно выдавал себя за врача, Хавкин не любил. Следовало бы давно избавиться от этого не чистого на руку болтуна. Но фельдшер обладал качеством, которым в значительной степени искупал свои недостатки. Как никто другой, он умел обращаться с чумными разводками. Ни одна колба или пробирка никогда не выскользнула из его цепких рук. В лаборатории, где малейшая неосторожность могла стоить жизни всем сотрудникам (да и не только сотрудникам), одному только Гупте доверялось разливать вакцину по бутылям и колбам и переносить большие сосуды с чумным ядом. Фельдшер чрезвычайно гордился своими опасными и ответственными обязанностями. Правильнее было бы сказать, что гордость его вообще не имела границ. Разговаривать с остальными техническими сотрудниками он считал ниже своего достоинства. А с некоторых пор даже распоряжения Хавкина стал выполнять неохотно. Вдобавок фельдшер любил напоминать о трудной и почетной своей службе, дабы начальник лаборатории и остальные не забывали о чрезвычайных его, Гупты, заслугах. Но на этот раз зазнайке пришлось, кажется, туго. Стоя на крыльце, Гупта явно из последних сил сдерживал натиск своих соотечественников. Спор достиг кульминации: от словесных выпадов обе стороны вот-вот готовы были перейти к действиям.

Приход начальника лаборатории изменил соотношение сил. Гупта сразу распрямился, стал даже как будто выше ростом и шире в плечах. Индийцы, наоборот, чуть отступили от крыльца и примолкли. Надменно поглядывая на них, Гупта с поклоном подошел к Хавкину:

– Эти люди, сахиб, позволяют себе требовать…

Хавкин жестом остановил его. Он и сам понимал, зачем при-тли и чего требуют эти люди. Позади двух незнакомых бородатых индийцев стоял тот молодой парень в белом тюрбане, что час назад стрелял из подъезда по солдатам. Решение пришло мгновенно.

– Пойдите в главный корпус, Гупта, и скажите декану, что занятие с врачами состоится. Я буду в аудитории, как всегда, ровно в девять тридцать.

Не беда, что декана еще нет в колледже: главное, избавиться сейчас от лишнего свидетеля. Бессмысленно доверять человеческую жизнь длинному языку этого болтуна. Гупта даже не взглянул на шефа. Обиженно волоча ноги, он двинулся через обширный двор колледжа, как будто его посылали на каторгу. Делать писцу замечание было некогда. Через пять минут, когда Гупта вернется назад, раненый и его родственники должны быть далеко.

Индийцы все поняли. Они молча смотрели в спину писца, пока он не скрылся за деревьями. Только после этого один из бородатых, очевидно старший, протянул ученому измятый конверт. Хавкин сунул пакет в карман: сейчас не до чтения. Быстро, почти бегом, миновал он коридор лабораторного домика, достал из кармана ключ. По дороге краем глаза отметил: в большой комнате пусто: слуги еще не пришли. Значит, можно позвать индийцев. Они двинулись следом, осторожно ступая босыми ногами по крашеному полу. Ключ долго не попадал в скважину. Один поворот. Другой. Хавкин нетерпеливо дернул дверь. Она не поддавалась. Похоже, что там, в комнате, кто-то крепко держал ее. Еще рывок. Рука ощутила упругость веревок, которыми дверь привязали изнутри. Он взглянул на часы. Добрая половина времени, отведенная на операцию, прошла. Индийцы испуганной и недоумевающей группкой сбились за спиной. Хавкин резко обернулся:

– Ну, что ж вы молчите? Скажите ему что-нибудь! Те разом загалдели:

– Саваркар! Саваркар!

Замолкли, прислушались. Пленник молчал. Умер? У Хавкина похолодело в груди. Но отчего? Рана ведь не опасная. Может быть, соскочил жгут? Кровотечение?

Постучали и покричали еще раз. Ни звука. Бездействие становилось невыносимым. Можно, конечно, обежать дом вокруг и влезть в окно. Но это потребует много времени, а его уже почти не остается.

Хавкин обеими руками ухватился за медную ручку, уперся в косяк ногой и с остервенением рванул дверь на себя. По ту сторону что-то хрястнуло, порвалось.

Дверь резко распахнулась, едва не сбив его с ног. Они ввалились в комнату, все четверо одновременно, Пусто. Дверная ручка обмотана черным шелковым галстуком. Сейчас жалкие обрывки его, как траурный флаг, свисали до самого пола. Окно распахнуто. Высота метра полтора, не больше. Но у самого окна густой стеной стоит колючий кустарник. На ветках - клочья белой материи и бинтов. Ясно: парень продирался сквозь заросли. Индиец вопросительно поглядел на хозяина. Можно? Хавкин утвердительно кивнул. В ту же секунду вся команда начала прыгать в окно. Раздался треск ломаемых ветвей. Хавкин содрогнулся: чтобы прыгать голыми ногами на жесткие, покрытые шипами кусты, надо иметь или слоновью кожу, или мужество тигра. Во всяком случае, после такого прыжка каждый из троих прольет не меньше крови, чем их раненный пулей товарищ. Треск уходил все дальше и дальше от дома и, наконец, затих в глубине сада. Стоя у окна, Хавкин прислушивался к затихающему шуму, когда на пороге появился Гупта. Сильно порозовевшая физиономия и тяжелое дыхание свидетельствовали, что писец не пожалел сил, чтобы как можно скорее вернуться в лабораторный домик. Глаза у него уже не просто блестели, а буквально горели любопытством. Всем существом своим Гупта чуял: без него тут что-то произошло. Но что? Поймав взгляд писца, Хавкин оглядел свое жилище. Зрелище действительно странное: кровать не застелена, сорванный со стены ковер на полу. На нем измятые подушки, куски бинта и даже бритва. Бритву раненый стащил со стола, надо полагать, для обороны. А может быть, в случае чего намеревался даже лишить себя жизни. И как главная улика - испачканное кровью полотенце. Это полотенце послужило вместо жгута. Значит, мальчишка сорвал его с ноги и тем вызвал новое кровотечение. Гупту это полотенце притягивало как магнит. Он даже сделал шаг в глубину комнаты, чтобы рассмотреть, действительно ли коричневые пятна на белой материи - кровь.

Но резкий окрик отбросил его назад:

– Сейчас же убирайтесь в лабораторию!

Писец метнулся в коридор. Боже, что случилось сегодня с белым доктором?! Он никогда прежде не поднимал голоса даже на самого нерасторопного и глупого слугу. А сегодня… Наверно, у него в комнате действительно приключилось что-то очень страшное. Эта кровь… И люди, которые требовали, чтобы им вернули какого-то Саваркара…

В лабораторной комнате Гупту ждало множество дел. Батареи пустых флаконов на столе напоминали, что пришла пора разливать чумную вакцину. Отдельно стоял флакончик, который мистер Хавкин просил наполнить только наполовину. Но писец не мог ни за что взяться. Его разъедало, мучило, терзало любопытство. Он должен сейчас же поделиться своими открытиями и догадками с друзьями; швейцаром и экономом колледжа. Он снова выглянул в коридор. Дверь в комнату Хавкина оставалась закрытой. Тихо. На миг Гупта притаился, прислушался и, уже не в силах удержаться, галопом помчался к зданию главного корпуса.