Люди среди людей

Хавкин прислушивался к напевной речи. Такой стиль, богато изукрашенный разводами древней мудрости, свидетельствовал о том, что, кроме юридического европейского, юноша получил и местное религиозное образование. Но кто он? За что пользуется известностью? По правилам индийского обхождения, нельзя задавать гостю слишком личных вопросов. А сам Вирчанд, кажется, не склонен к разговору о себе. Его более занимают чужие судьбы. Он еще раз напоминает, что в Бомбее с сегодняшнего утра у мистера Хавкина значительно больше друзей, чем было вчера вечером. На обороте своей визитной карточки адвокат записал чей-то адрес и имена неизвестных доброжелателей. Эти люди будут полезны вакцинатору, когда начнутся массовые прививки.

– Мои соотечественники бывают подчас косными, - будто извиняясь, пояснил он.
– Три тысячи лет собственной писаной истории не только достоинство, но, и, в известной степени, недостаток. Народу со столь длинной историей трудно впитывать новое, трудно перешагнуть через свою взлелеянную веками национальную гордость. Если тридцать столетий считать, как учит Риг-Веда, что «наши желания различны: возчик жаждет дров, врач - болезней, а жрец - жертвенных возлияний», то трудно в один прекрасный день поверить, что появился врач, жаждущий для миллионов своих пациентов здоровья и только здоровья. Ко всякому прибежищу обращаются люди Индии, мучимые болезнями и страхом: к горам, к лесам, к деревьям в роще и к гробницам. И совсем не каждому удается понять, что спасение таится не в тенях вчерашнего дня, а в свете дня сегодняшнего.

Хавкин приподнялся на локте, чтобы лучше слышать и видеть своего гостя.

Вирчанд говорил скорее как проповедник, нежели адвокат. Но проповедник, в отличие от индийских полуграмотных «святых», без суеверий и предрассудков. От такого человека можно и помощь принять, но пока вакцинации мешает не косность индийцев, а тупость английского генерала Гетакра,

– Начальник бомбейского гарнизона не желает, чтобы город избавился от чумы?

– Нет, почему же, желает, но только с помощью винтовок, хотя наполненный вакциной шприц дал бы, вероятно, более значительный эффект.

– Зато винтовка привычнее, - засмеялся Рой.
– Газеты много пишут о храбрости Гетакра, но я не припоминаю ни одной заметки, посвященной его уму.

– Платон, видимо, не зря ставил мужество на последнее место среди человеческих добродетелей, - улыбнулся Вирчанд.
– Я как-то думал о том, что именно такие вот солдафоны называют храбростью, и пришел к неутешительным выводам: капля тщеславия, доля упрямства да безграничное презрение завоевателя к гражданам страны, в которой они живут, - вот, пожалуй, и весь состав этого немудреного чувства.

Чем дальше текла беседа, тем более нравился Хавкину этот спокойный и острый человек. Зачем ему уезжать из страны, которая так сильно нуждается в собственных духовных силах, в молодой интеллигенции? Но вопрос так и остался невысказанным. Хавкин увидел, как за спиной его гостей беззвучно распахнулась и быстро закрылась дверь кабинета. В проеме возникла и тотчас исчезла фигура доктора Сюрвайера. Ничего необычного в этом не было. Очевидно, хозяин кабинета, по привычке, отправился к себе, позабыв, что в комнате временно поместился другой. Пустое недоразумение. И все же оно вызвало в душе смутное беспокойство. Беседа шла своим чередом, то серьезная, то шутливая, но из головы не выходило: почему доктор не зашел в кабинет? Не захотел говорить при посторонних о служебных делах? Но можно было просто навестить лежащего в жару товарища. Он чем-то рассержен. Выговором Вилкинса? И вдруг совершенно ясно Хавкин припомнил многозначительно подчеркнутые слова Джозефа: «Но врач индиец, мэм». Врач индиец… Сюрвайер презирает коренных жителей? Но иначе домоправитель не получил бы от хозяина соответствующих распоряжений. Не могло быть случайностью и то, что три месяца Хавкин встречал в доме темнокожих только в качестве слуг. Нет, Сюрвайер не раздосадован - он взбешен. В кабинете белого сахиба - индийцы…

Вирчанд и Рой начали прощаться: сначала индийское «намаете», потом, в знак уважения к хозяину, - европейский поклон.

– Уверен, что завтра вы будете здоровы, мистер Хавкин, но сегодня я завидую вам, - трагикомически развел руками доктор Рой.

– Зависть, которую можно не только понять, но и одобрить, - улыбнулся Вирчанд.

Хавкин устал, но расставаться с индийцами не хотелось. Чтобы немного задержать Вирчанда, он спросил:

– Когда уходит корабль?

– Ровно в полночь. Моя семья уже, на борту. Мы переселяемся в Южную Африку. Прощайте. И еще раз: помните о своих друзьях.

Что может гнать человека вдаль от своей родины? Религиозные притеснения? Корысть? Любовь? Мало говорят о себе те, кому нечего сказать, или те, кто не хотят или не могут пустить постороннего в свою душу. Вирчанд явно не относится к первым. Но что мешает ему быть более откровенным? Политика? Преступные связи? Может быть, он бежит от правосудия? Но благородный доктор Рой не стал бы помогать государственному преступнику. Хавкин поймал себя на том, что разговаривает сам с собой вслух. В комнате давно никого не было, а он продолжал с пристрастием допрашивать адвоката Вирчанда. Было что-то в обыденных чертах этого хрупкого юноши с ранней просвечивающей лысиной и очками на длинном носу, что обнаруживало в нем натуру незаурядную. В то же время тайна окружала странного гостя. Тайна…

Хавкин попытался дремать. Когда забываешься, не так остро болят места уколов, не так нестерпимо ноют лимфатические узлы под мышками, мышцы шеи и рук. Он перевернулся с одного бока на другой, потом лег на спину, но никакая поза не приносила успокоения. Он закрыл глаза, но сон бежал от него. Порыв воздуха подсказал, что дверь в кабинет снова распахнулась. Хавкин приоткрыл веки. Сюрвайер большими шагами, будто не замечая его, прошел к письменному столу и начал перебирать бумаги. Движения его были резки. Одна книга упала на пол. Сюрвайер не поднял ее. Похоже было, что он сбросил ее нарочно, чтобы заставить Хавкина первым начать разговор. Ну что ж, пожалуйста. И к черту условности.

– Вы чем-то раздосадованы, мистер Сюрвайер?

– Да, и очень многим.

– Не я ли причина вашего раздражения?

– В известной степени.

– Прошу вас быть откровенным.

– Не премину воспользоваться этим правом.

Сюрвайер хмуро прошелся по комнате. Он прихватил на столе утреннюю газету, скрутил ее трубкой и теперь, заложив руки с газетой назад, походил своей позой на постового полисмена.

– Невзирая на ваше скверное самочувствие, мистер Хавкин, я вынужден буду сделать вам ряд серьезных замечаний. На курсах врачей вы проповедуете преимущества своей вакцины над официально одобренными санитарными мерами. В эту игру с вакциной вы вовлекли даже дирекцию колледжа, и в том числе меня. Считаю нужным заявить, что это в высшей степени опасная игра. Возможно, когда-нибудь ваш препарат и окажется чем-нибудь стоящим, но сейчас… - Он многозначительно помахал в воздухе газетой-дубинкой, - сейчас, после того как санитарные меры утверждены вице-королем, они стали актом политическим. Вы слышите меня? Политическим. В этой связи особенно опасно совершать сколько-нибудь поспешные шаги. Ибо всякий, кто выступает против узаконенных санитарных мер, невольно оказывается пособником черни и врагом закона. А те, кто расшатывают государственный строй, - обратите внимание на эту мысль Монтеня, коллега, - те первыми чаще всего гибнут при его разрушении.

Хавкин устало заметил про себя, что его даже не очень удивляет «полный поворот кругом», который предпринял Сюрвайер. Он только прикинул, что со времени, когда доктор публично отстаивал противочумную вакцину, прошло всего лишь два часа. Сто двадцать минут и…

– Помнится, еще совсем недавно вы были другого мнения о нашем препарате, доктор. Тогда шел как будто даже разговор о каких-то наградах для его авторов…

– Награды?!
– Сюрвайер зашипел, как гейзер, готовый выбросить столб пара и кипятка.
– Награды? Это вы пытались подкупить меня россказнями об орденах, которые якобы дождем прольются над колледжем благодаря этому вашему открытию. А вместо этого я получил выговор, да, выговор, впервые за двадцать лет своей беспорочной службы в колониях. И генерал Ге-такр имел право прочитать мне нотации по поводу ваших безобразных политических связей. Это - мне, доктору медицины и заместителю директора!

Гейзер превратился в действующий вулкан. Он выбрасывал теперь не только пар и грязь, но и камни.

– Вы политический делец, сэр! Британия приютила вас, и вместо благодарности вы платите ей предательством. Вы и в мой дом проникли с политическими целями. Мало того что вы заводите знакомство с бунтовщиками, но вы еще имеете наглость превращать мой кабинет в конспиративную квартиру!

Политические обвинения?! В Британской Индии такие обвинения из числа едва ли не самых опасных. Сюрвайер, конечно, поет с чужого голоса. Но откуда он взял все это? Провокация Гетакра или доктор сам решил пустить в ход недозволенный прием? Надо во что бы то ни стало заставить его открыть источник клеветы. Приподнявшись с трудом на локте, Хавкин выждал, когда мечущийся по кабинету Сюрвайер оказался рядом, и как только мог громко, но спокойно произнес: