Люди среди людей

– Вы лжете, доктор, я не занимаюсь политикой.
– Это было единственное, чем он мог в такой момент остановить поток сюрвайеровского красноречия.

Доктор считает себя кристально честным и обожает публично рассказывать истории о своей неподкупности. Пожалуй, он и сам верит в эти свои россказни. Во всяком случае, обвинение во лжи прозвучало для него почти святотатством. Как бык, обнаруживший, что взбесившая его красная тряпка переместилась в другом направлении, он замер, наклонил голову, чтобы с новыми силами ринуться на обидчика. Теперь он действительно носится по кабинету так, что собеседник едва успевает следить за его перебежками.

– Я - лжец?! Вы ответите за оскорбление перед судом! Завтра же! И можете быть уверены, суд выведет на чистую воду и вас, и вашего сообщника, этого грязного Вирчанда. Думаете, власти не знают, что он - бунтовщик? Там все известно. Еще вчера этот тип выступал перед своими единомышленниками и похвалялся, что в Южной Африке такие же черномазые, как он, бунтуют против законов, принятых европейцами. А под утро он нарочно отправился на похороны какого-то старика, у родст-, венников которого не было полагающейся по закону справки. Хорошо, что этот красный сам убирается восвояси, а не то ему недолго бы пришлось здесь мутить воду. Генерал Гетакр отлично обламывает таких молодчиков. Подумайте и вы об этом, Хавкин.

Дверь с силой захлопнулась. Доктор Сюрвайер выскочил из кабинета, без обиняков дав понять своему гостю, что его дальнейшее пребывание в доме неуместно. Слышно было, как он протопал своими модными лакированными полусапожками по деревянной лестнице, как гаркнул на случайно подвернувшегося слугу. Хавкин продолжал лежать, тихо улыбаясь: никогда еще столь короткий разговор не приносил ему так много ценной информации. Благодаря несдержанности мистера Сюрвайера все сразу стало на свои места. Таинственный Вирчанд, оказывается, не кто иной, как тот самый Вирчанд - член Национального Конгресса, чье имя то и дело упоминают индийские газеты. Это его, когда он по делам индийской фирмы поехал в Южную Африку, белые полицейские вышвырнули из купе первого класса. Но кто бы мог подумать, что знаменитый проповедник, лидер индийского меньшинства в Оранжевой республике, окажется на рассвете под выстрелами полиции в одном из бомбейских переулков! Да, да, теперь он припоминает: в газетах промелькнуло сообщение - Вирчанд едет в Индию, чтобы забрать свою семью. Но далекий от политики, Хавкин прочитал заметку без всякого интереса. Какое ему дело до внутрииндийских дел? Да и кто бы мог подумать, что крупный политик окажется столь обаятельным человеком. А между тем этот адвокат - политик с ног до головы. Все, чем он занимался в последние сутки своего пребывания на родине, было политикой, и отнюдь недвусмысленно направленной. Вчера ночью он отправился на собрание националистов, а оттуда, не сняв даже вечернего костюма, демонстративно пошел на похороны. Похороны без справок тоже своеобразная форма протеста против ненавистных бомбейцам бюрократических притеснений. На рассвете Хавкин наблюдал последний акт драмы. Как приезжий Вирчанд мог бы, конечно, не ввязываться в перестрелку, но, очевидно, не в его правилах бросать друзей на половине пути. Сейчас ему нет и двадцати семи. Каков же он будет, когда наберется опыта и всерьез расправит крылья…

Хавкин потянулся к одежде. Костюм, аккуратно сложенный руками Мэри, лежал рядом с диваном. Поистине сегодня день великого прояснения. И «доброта» Сюрвайера, и его попытка сделать свою собственную «маленькую политику» на вакцине, и тот полный поворот кругом, который он совершил после выговора в городском управлении, - все обнажилось за считанные минуты. Тут не было, впрочем, больших открытий: чиновник есть чиновник, его руки всегда заняты одной работой - они удерживают кресло, на котором восседает владелец этих рук. Доброта, ум? Они вполне могут сопутствовать человеку, занимающему высокий пост. Но качества эти не имеют никакого касательства к поведению его на службе. Монтень, Бэкон, гуманные жесты, философичная болтовня - только мимикрия, приспособительная окраска мелкого или крупного должностного хищника. О них забывают в тот же миг, едва в опасности оказывается главное - карьера. О госпожа карьера…

Хавкин последний раз оглядел мрачноватый кабинет. Тащить корзину с фруктами - подарок Вирчанда - или собирать развешанные гирлянды не было сил. Темные, обитые тисненой свиной кожей стены, яркие пятна цветочных головок медленно плыли перед глазами. Цепляясь за стулья и спотыкаясь, он пошел к выходу. В коридоре и на лестнице было полутемно. Ступени мягко, как болотные кочки, уходили из-под ног. Пришлось прислониться к перилам. В вестибюле никого не было. Несколько шагов - и он, не замеченный, выберется из дома. Совсем небольшое усилие… Хавкин спустился еще на три ступени, когда из-за полуотворенной двери гостиной послышался голос Мэри:

– Нет, папа, Джозеф не виноват. Это я приказала провести их в кабинет. Ведь они друзья мистера Хавкина.

– Довольно с меня адвокатов!
– рявкнул Сюрвайер.
– Джозеф уже рассчитан, а мистер Хавкин сейчас одевается и, надеюсь, никогда больше не переступит порог нашего дома.

– Но он болен, папа. У него высокая температура. Он даже бредил…

– Пусть бредит в собственной комнате. Мне его бред надоел.

Спор утих, но не надолго. Хавкин успел спуститься еще на несколько ступеней, когда в гостиной с шумом отодвинули стул и голос Мэри твердо произнес:

– Если мистер Хавкин уйдет - я с ним.

Сюрвайер, видимо, сидел спиной к двери, потому что ответ его прозвучал очень глухо. Хавкин услышал только слово «эксперимент».

– Можешь считать это еще одним моим экспериментом, - ответила Мэри.
– Но ни от госпиталя, ни от своих обязательств к этому человеку я не откажусь.

Теперь Мэри стояла так близко от приоткрытых дверей гостиной, что через щель в вестибюль падала ее тень. Хавкин мысленно увидел то, что происходит в гостиной: легкая фигурка Мэри в непримиримой позе; внезапно погрузневший Сюрвайер, который тяжело, с трудом поднимается из кресла; брошенная на пол газета.

– У тебя появились уже обязанности по отношению к этому субъекту?

– Да.

– Только медицинские или, может быть, уже Супружеские?

– Может быть…

Газированная вода сатуратора с шипением ударилась о дно стакана. Сюрвайер сделал несколько глотков, поставил стакан обратно на серебряный поднос. Нет, он не взорвался, не грохнул по столу кулаком. Только сказал, еле сдерживая ярость:

– Поедешь в Англию. Завтра же.

И совсем тихо, как шелест, как шепот, послышалось в ответ:

– Нет, папа. Поздно.

Солнце уходит за крыши домов, за кроны платанов и пальм. Где-то на западе за фешенебельным Морским бульваром, который запружен в этот час нарядными прогулочными экипажами, оно окунется в зеленые воды океана, и на истомленный духотой город поплывет волна прохлады. Но и тут на Артур-Роуд тоже многолюдно. Здесь почти нет цветных, и белые джентльмены со своими дамами нагуливают предобеденный аппетит, разглядывая витрины магазинов. Кроме витрин, фланируя вечером по красивым улицам бомбейского центра, можно рассматривать также прохожих, обсуждать костюмы и манеры встречных дам. Течет, обмениваясь критическими взглядами, публика по Артур-Роуд. Звучат достаточно острые, в меру приличные реплики. «Обратите внимание на этого красивого мужчину, что идет с хорошенькой спутницей. Бьюсь об заклад: это не его жена».
– «Ах оставьте, разве вы не видите, что бедняжка буквально тащит этого субъекта?» - «Подумать только, такой приличный на вид господин - и среди бела дня пьян».
– «Поверьте, она еще намучается с ним. Эти пьяницы…»

Хавкин не видит встречных, не слышит реплик. От подъезда дома Сюрвайера до калитки, ведущей во двор Медицинского колледжа, - всего три десятка шагов, но они на редкость трудно даются ему сейчас. Десять кубиков яда продолжают буйствовать в крови, десять кубиков мстят ему за миллиарды миллиардов чумных палочек, которые погибли в его колбах, погибли, превратившись в свою противоположность, в лекарство от чумы. Возле калитки Мэри просит его передохнуть. Хавкин чуть приваливается плечом к каменной опоре. Мэри становится рядом, добрый, верный друг Мэри. Не надо грустных глаз, девочка. Он вовсе не жертва. Скорее наоборот. Сегодня жертвами человека, его слугами, его рабами стали проклятые микробы - вечные убийцы и мучители человечества. Это для них начинается крестный путь, их отныне ждут страдания и гибель. А мы - победители. И имеем полное право на хорошее настроение. У Хавкина нет сил произнести всю эту тираду вслух, и он ограничивается одним лукавым вопросом:

– Ты действительно не боишься экспериментов? А?

И Мэри, верная Мэри, отвечает взглядом, где всё - вера и ни грана сомнения. Пусть сотни, пусть тысячи опытов. Пусть они никогда не кончаются. Пусть вся их жизнь будет поиск, риск и эксперимент.

ХVI

В течение января 1897 года большое число джентльменов, как европейцев, так и местных жителей, предложили, чтобы им сделали прививки с целью доказать безвредность этого метода, и к концу месяца этот вопрос был решен к удовлетворению, я думаю, каждого, кто внимательно изучал его.