Люди среди людей

Хавкин опешил. Не ожидал, что вопрос будет задан в такой резкой форме. Попробовал говорить о трагической истории в Малковале, но Ру перебил:

– Это все известно. «Ланцет», «Британский медицинский журнал» и «Журнал тропической медицины» достаточно четко изложили обе точки зрения. Что же вы хотите теперь?

Илья Ильич, погасив улыбку, тоже посмотрел вопрошающе,

будто впервые услышал о пятилетних мытарствах своего ученика. Что это с ними? Осуждают? Но за что же? От них, своих наставников, он не скроет ничего. Он добивается, чтобы Индийское правительство дало ему полное, безоговорочное и публичное оправдание. Так же официально оно должно заявить о несомненной ценности вакцины. Это совершенно необходимо, ибо без официальной реабилитации в Индии доверия к прививкам не вернуть.

– Достоинства препарата никто как будто не оспаривает…

– И тем не менее прививки прекращены.

– Это дело временное. Ваша вакцина" уже почти реабилитирована.

– А я - нет.

– И вы хотите…

– …чтобы Институт Пастера поддержал мои справедливые требования.

– В письме к Индийскому правительству?

Владимир заметил, как Мечников с непривычной для него быстротой, почти воровато, глянул из-за очков на Ру. Что бы это могло означать? Видимо, они уже все обсудили заранее, и ответ предрешен. Отказ? Ру повесил голову, будто предавшись глубокому раздумью. Пока не произнесено окончательное «нет», надо напомнить ему самое главное.

– Метр, вы, очевидно, помните, что всего лишь за год до трагедии я представил институту точнейший отчет о методах приготовления вакцины. Вы не усомнились тогда ни в едином пункте.

– Я и сейчас верю: препарат готовился в бомбейской лаборатории по всем правилам асептики, - вскинул голову Ру.
– В этом убеждены все в нашем институте. Да и большинство бактериологов Европы тоже. Неясно другое: зачем затеяна эта аффектированная борьба с администрацией? Кому нужны письма профессора Росса, более напоминающие прокламации социалистов, нежели объективные заявления человека науки?

Ру встал. Сутулый, но все еще высокий, он, как пророк, вознесся над сидящими. Голос его был тверд, так же тверд, как и его решение.

– Британские власти недовольны вами, Вольдемар, и у них достаточно оснований для этого. Вы оказались в центре политического конфликта, да, политического, а не научного. И тут уж, извините, начинается область, в которой мы не компетентны.

– Отстаивать свою честь и честь научного открытия - значит заниматься политикой?

Пустые слова. Ру не слышит их. Политика всегда была для него самым страшным жупелом. Вот и Мечников медленно и слишком старательно протирает очки, всем своим видом давая понять, что тема исчерпана. Уйти? Признать, что справедливости нет даже здесь, в Доме Пастера? Неужели это тот самый доктор Ру, что часами просиживает возле самых безнадежных своих пациентов? Ведь это его называют «Ру-добродетель»…

– Дорогой метр, я вынужден повторить: речь идет о человеке, единственная вина которого состоит в том, что группа британских чиновников в Индии избрала его козлом отпущения за свои служебные промахи. Я прошу вернуть мне совсем не так уж много - мое доброе имя…

И снова тот же едва уловимый взгляд Мечникова. Но Ру ничего не видит и не слышит. Он присел к столу и теперь листает книжку «Британского медицинского журнала». Разыскав какую-то заинтересовавшую его страницу, директор поднимает на собеседника свои глубокие острые глаза. Голос его звучит почти отчужденно:

– Когда сумасшедший в психиатрической лечебнице бросается на врача с дубиной или тифозный больной заражает своего исцелителя, врач не вправе требовать возмещения. Мы ничего не должны желать для себя лично. Ничего. Ни богатства, ни славы, ни чести, ни даже безопасности.

– Но мои гонители не психопаты, не тифозные. Они вполне здоровые люди, метр. Это - травля! Просто травля…

Мечников нетерпеливо заворочался под своим пледом. Он молчал, до сих пор явно повинуясь какому-то тайному запрету. Но тут не выдержал. Сердито сопя, полез в гущу спора:

– Простите, дорогой Ру, но, право же, после всех этих разговоров мне начинает казаться, что я уже пострижен в монахи. Не слишком ли мы сегодня суровы к себе и другим? Так ли обязательно, чтобы врач или биолог, спасающий людей с помощью вакцины, был непременно мучеником и жертвой? Я не помню что-то, чтобы Пастер позволял наступать себе на ногу. Зато я вспоминаю, как в Медицинской академии, где некий субъект попытался однажды издеваться над ним, Пастер вызвал обидчика на дуэль. Сегодня в нашем прелестном институте мы пожинаем плоды величия Пастера. Но давайте же отдадим себе отчет в том, что он достиг признания не только с помощью своего гения, но и потому, что твердо отстаивал свою честь ученого.

Исторические параллели оставили Ру равнодушным. Его опять потянуло к английскому журналу. Дискуссия бесполезна. Он уже все высказал. Но если его друг Мечников и мосье Вольдемар желают еще раз слышать его точку зрения, то вот, пожалуйста: она полностью совпадает с этими строками в февральском номере «Британского медицинского журнала»:

– «Мы симпатизируем господину Хавкину, но мы очень сожалеем, что столь исключительно способный ученый тратит свое время на разногласия, продолжение которых не может способствовать успехам медицинской науки…» Я цитирую страницу двести семьдесят седьмую.

Ру захлопнул журнал и, скрестив руки, поглядел куда-то поверх пастеровского портрета. Из-за рыжеватой, клином подстриженной бородки вылез острый кадык. Этот похожий на лезвие кадык подсказал Хавкину забавную мысль, что природа несправедливо наградила тело и душу Ру, человека, по сути, не злого, множеством колющих и режущих граней. Слишком преданный абстрактным идеям, директор института, очевидно, нередко делает больно там, где хотел бы исцелять. Увы, одолевать косность микробного мира легче, чем недостатки собственного характера. Хавкин встал, чтобы распрощаться, но Илья Ильич, на которого вдруг нашел приступ нестерпимого кашля, замахал руками.

– Стойте, стойте, друзья, так не годится…

Мечникову никак не удавалось сладить с собой. От кашля тряслось все его большое тело, тряслась растрепанная седая борода. Не помогал пи огромный клетчатый платок, ни отчаянная жестикуляция. Беспомощный перед охватившей его стихией, Илья Ильич жалобно кряхтел и переваливался в кресле. Хавкин не удержался от улыбки. Похоже, что Илья-пророк нарочно затеял эту сцену, чтобы смягчить впечатление от слишком горького разговора. Как здорово все-таки, что порознь прожитые годы и даже научные разногласия не сделали их чужими. Множество людей, когда-то близких и дорогих, ушли из памяти, а Мечников нет - дорог. Даже в обращении они сохранили старый порядок: младший называет старшего по имени-отчеству, а старший зовет младшего просто по имени - Володя. И это полузабытое имя звучит в устах Ильи Ильича как единственно возможное.

Кое-как отдышавшись, Мечников стал извиняться за беспамятство: совсем упустил из виду, Ольга Николаевна просила звать доктора Ру и Вольдемара сегодня на обед. Добро пожаловать в семь вечера на дачу в Севре. Володя пусть не пугается - дорога от института до пригорода займет от силы полчаса. Торжественного повода никакого. Просто возможность часок-другой посидеть в дружеском кругу.

Ру ограничился молчаливым кивком. Хавкина приглашение озадачило. Конечно, учитель зовет с самыми добрыми намерениями: наивно надеется примирить их с Ру. Но, во-первых, это безнадежное предприятие, а главное - в семь вечера Датт обещал зайти в гостиницу, чтобы ехать к индийцам.