Люди среди людей

Впереди между деревьями показался неясный свет, и доктор крикнул, что они почти у цели. Хавкин хотел откликнуться, но неожиданно ощутил, что стоит перед каким-то препятствием. Нет, он не сбился с дороги. Щебень по-прежнему поскрипывал под ногами, и все-таки каким-то шестым чувством он уразумел: дальше идти нельзя - там что-то стоит. Растущее посреди аллеи дерево? Нависшая ветка? Камень? Он сделал короткий шаг, протянул вперед руку и тотчас, будто пораженный током, отдернул ее. Перчатка уткнулась в нечто упругое, живое. Человек?! Он отскочил назад. Друг или враг? В руках, кроме зонта с металлической ручкой, ничего. В памяти мелькнул слышанный разговор: Париж полон апашей, готовых на все бандитов. Бандиты? Но кого они могут подстерегать здесь? Человек в темноте ничем не выдавал себя. Резкий порыв ветра пронесся над лесом. Заскрипели, застонали ветви старых деревьев, зашуршала обрываемая с кустов последняя листва, и среди этого, уже ставшего привычным шума обостренный слух выделил какие-то новые звуки: тот впереди сошел с дорожки и, треща валежником, стал уходить в глубь леса. Ушел или это только показалось? Стоять на месте не имело смысла. Кричать Датту - тоже. Хавкин шагнул вперед, закрыл зонт, сжал его так, чтобы тяжелая ручка оказалась на весу. Негромко спросил:

– Кто тут? (Никто не ответил.) Я спрашиваю: что вам надо?

И снова молчание.

Зонт проделал в воздухе полукруг, и металлическая ручка с силой рассекла то место, где минуту назад стоял человек! Никого. Ушел? Опасность стала неосязаемой и оттого еще более грозной. В любую минуту из темноты мог грянуть выстрел или обрушиться ошеломляющий удар. Надо уходить. И поскорее. Очевидно, предосторожность, с которой Кришнаварма принимает гостей, не лишена основания. Уже на бегу Хавкин услышал голос Датта:

– Мистер Хавкин, куда вы девались?

Голос звучал спокойно. Так хозяин дома призывает гостей занять места за обеденным столом. Странно: Датт только что прошел по той же аллее и никого не встретил. Разбрызгивая лужи, рискуя выколоть глаза о сучья, Хавкин мчался по черному коридору. Он вскоре нагнал доктора и с разбегу чуть не сбил его с ног. Датт принял очередной толчок судьбы с обычной невозмутимостью.

– Мистер Хавкин? Я уже решил, что вы заблудились. Вот ворота. Входите, мы дома.

В темноте брякнула металлическая ручка, заскрипели, поворачиваясь, петли, и мир обрел наконец свои естественные, формы. В глубине сада светились окна двухэтажного дома. В их свете серебрилась мощенная камнем дорожка, ведущая к подъезду; стал виден пепельно-серый на черном фоне каменный забор и ворота. Есть что-то успокаивающее в зрелище мирно освещенных среди ночи окон. При виде их отступают страхи, перенесенные волнения уже не кажутся такими значительными. Хавкин решил не говорить доктору о пережитом приключении. Да и само столкновение в лесу начало казаться сомнительным. Их шаги звонко чеканились на каменных плитах. Свет окон звал, манил, успокаивал. Нервы - вот что все это такое, расшатавшиеся нервы. Доктору Датту близость дома тоже развязала язык.

– Простите, дорогой Хавкин, но я так и не понял, куда это вы вдруг исчезли посреди разговора?

– Какого разговора?

– Да нашего же! Я крикнул, что мы у цели, а вы ответили, что здесь не Гайд-парк и лучше бы мне разговаривать потише. Я спросил, из-за чего такие строгости, но вы вдруг исчезли, как сквозь землю провалились, а потом налетели на меня в темноте.

Хавкин даже остановился, чтобы получше рассмотреть лицо врача.

– Вы ясно слышали, как я говорил про Гайд-парк?

– Ну конечно. Вы, правда, произнесли это несколько странным голосом, будто у вас во рту была трубка, а потом куда-то запропастились. Но я своими ушами слышал вас.

Доктор Датт говорил об этом так, как обычно говорят о мелком недоразумении, но Хавкина это сообщение насторожило до крайности. Значит, в лесу действительно был человек. И они оба столкнулись с ним. Но почему этот незнакомец, который явно желал скрыться, когда его встретил Хавкин, за минуту до этого открыл себя доктору Датту? Зачем сделал он это странное замечание о тишине?

– Мы говорили с вами по-английски, доктор?

– Ну конечно. Ведь мы всю дорогу говорим по-английски. Неужели вы уже забыли, как только что обучали меня британской сдержанности?

Они поднялись на несколько ступеней и остановились перед дубовой, изящно отделанной медными украшениями дверью. Датт стал звонить, и это избавило Хавкина от немедленного ответа. Но пока за дверью осведомлялись о том, кто пожаловал, пока гремели засовы и слуга-индиец в классической белой одежде с поклоном принимал у них в вестибюле мокрые плащи и зонты, пз головы не шло странное обстоятельство: в Париже, в пустынном ночном Булонском лесу, нашелся остроумец, который изволил шутить по-английски…

Их разговор пресекся само собой. Слишком резким был переход от сырой черной тьмы леса к белому мраморному вестибюлю с занавесями из алого бархата и золочеными многорукими богами в нишах. Молочно-розовое хрустальное солнце щедро заливало своими лучами мраморное великолепие. Но архитектору и этого показалось мало. В простенках он разместил высокие зеркала, которые отбрасывали падающий сверху поток света так, что розовым становился и потолок, и стены, и самый воздух полукруглого вестибюля. На какой-то миг Хавкин даже усомнился: по тому ли адресу они попали. Подобный жемчужной раковине, вестибюль - преддверие, очевидно, еще более помпезных внутренних покоев - мало походил на жилище революционера. Но доктор, не раз тут бывавший, уверенно зашагал по отлогой, покрытой пушистыми коврами лестнице, нашептывая по пути, что хотя Кришнавар-ма богач, но в Индии нет человека более преданного делу освобождения и более ненавистного англичанам. Что же до пышного особняка, то он служит «индийскому Оводу» отличной конспиративной квартирой. В такой дом полиция не станет лишний раз посылать своего комиссара. Да и вообще парижские власти куда почтительнее относятся к эмигрантам, проживающим во дворцах, нежели к борцам за справедливость, обитающим в трущобах.

Приемная или кабинет, куда их ввели, была выдержана в зеленых тонах. Зеленый с выделкой шелк обтягивал стены, в углублениях между невысокими книжными шкафами - диванчики светло-зеленой кожи, зеленые портьеры и абажуры. Низкая мебель и ковры придавали «зеленой комнате» восточный колорит, но обилие книг и массивный, заваленный бумагами письменный стол свидетельствовали, что хозяину мила не только нега восточного безделья.

А вот и он. О том, что вошел сам Кришнаварма, не могло быть сомнений. Только хозяин, в том смысле, как это понимают на Востоке, мог войти в комнату с такой сияющей, благожелательной улыбкой, так радушно приветствовать гостей, с такой заботой рассадить их. Восточное и западное странно смешивалось в манерах «главного бунтовщика Индии». Высокий, грузный, с красивым, несколько изнеженным лицом, Кришнаварма был величествен, даже монументален. Если бы не европейский костюм, он походил бы на одно из бесчисленных, расставленных по дому изображений Будды. Но за годы, проведенные в Европе, привычки этого богоподобного гиганта подверглись, очевидно, значительным переменам. Он приветствовал Хавкина и Датта по-европейски, приказал поставить на чайный столик сигары, а когда слуги на индийский манер подали фрукты, сладости и чай, Кришнаварма отпер стенной шкафчик и без обиняков дополнил угощение бутылками вина и виски. Пить никто не стал, но зато Хавкин почувствовал, что хозяину дома равно чужды предрассудки Востока и условности Запада.

Быстро покончив с «обязательными» любезностями, Кришнаварма заговорил о том, ради чего пригласил к себе ученого. Он давно следит за тем, как мистер Хавкин отстаивает свою честь в глазах индийской и мировой общественности. Индийская эмигрантская колония с глубоким сочувствием относится к ученому. Но сочувствие в политике - дешевая вещь. Борьба требует действий, и индийское национальное движение решило начать активные действия, чтобы вернуть противочумной вакцине и ее творцу честь, доверие и любовь народа Индии.

Честь… Хавкин впервые услышал это слово с тех пор, как предпринял борьбу с чиновниками. До сих пор только Росс в своих письмах рисковал обращаться к этой щекотливой стороне дела. Ни Эмиль Ру, ни даже самые доброжелательные английские коллеги не хотели или не могли уразуметь, какое, собственно, отношение научный спор о склянке номер 53 и попавших туда столбнячных микробах имеет к такому субъективному понятию, как честь. А между тем это так важно, чтобы миллионы людей, которые завтра придут на прививочные пункты, сегодня верили в него, в его дело. Да что говорить: если не удастся восстановить свою честь в глазах индийского народа, бессмысленно возвращаться в Бомбей. Конечно, прежде всего нужна реабилитация от правительства. Но, кроме официального «оправдания», необходимо вернуть и все то, что утеряно из-за трехлетней публичной травли. Доброе слово любимца Индии - Кришнавармы - едва ли не лучший мандат для всякого, кого «индийский Овод» возьмет под свое покровительство.