Люди среди людей

Мадам слушает внимательно. Она согласна. Более того, она убеждена: месье Вавилову надо посетить французские владения в Африке и Азии. В ближайшие двое суток она будет беседовать с президентом Пуанкаре и премьер-министром Брианом. Попытается убедить их, что советский профессор не намерен заниматься большевистской пропагандой.

О визе в Египет Николай Иванович толкует с сотрудниками Пастеровского института. Он здесь отнюдь не случайный гость: директор Ру и профессор Безредка не забыли его работ по иммунитету растений, посвященных творцу учения об иммунитете И. И. Мечникову. Ботаник, врач и иммунолог напрягают свои дипломатические способности, и на свет является довольно оригинальный план. Решено повлиять на египетское правительство через банкира Моссари, который лечится сейчас в Пастеровском институте. Кстати, брат Моссари - известный египетский агроном. Всесильный богач тут же соглашается хлопотать за русского ученого. Он убежден, что по его рекомендации визу дадут даже большевику. Но ему нужно время: месяц-другой. Ну что ж, пусть так. В крайнем случае визу можно будет получить и в дороге, путешествуя по другим странам.

Через два дня телефонный звонок от мадам Вильморен: «Мой друг, вам разрешено ехать туда, куда вам угодно». Николай Иванович едет на Кэ д'Орсэ, в министерство иностранных дел Французской республики. Он полон сомнений. Неуверенность в благополучном исходе нарастает, пока он ходит по кабинетам министерства, а затем и префектуры. Несколько часов продолжается странная возня: чиновники требуют дополнительные справки, никто не хочет верить, что советскому гражданину действительно разрешено пребывание в бунтующих французских колониях. И вот почти недостоверный факт - паспорт с четырьмя визами в кармане. Можно ехать в Марсель, садиться на пароход и плыть к берегам Африки. Последние визиты - к мадам Вильморен, в Пастеровский институт, к Шевалье.

Этот союз не раз потом помогал русскому собрату: «Многократно в наших путешествиях мы могли воочию убедиться, что значит в науке интернационализм, - писал Вавилов.
– Достаточно, чтобы знали вашу работу, сколько-нибудь ценили ее, достаточно вам заблаговременно списаться - и вы желанный гость, вам обеспечена огромная помощь, какую только может оказать самый близкий друг». Такими искренними, бескорыстными друзьями показали себя впоследствии Ацци и Мунератти, ботаники из Италии, испанский ученый профессор Креспи, агроном из Палестины Эйг. Но особенно сердечно принимали Вавилова в Африке. Семидесятипятилетний француз, интродуктор Трабю, в течение сорока лет обогащавший флору Алжира, профессор Бёф - крупнейший исследователь культурных растений Туниса, доктор Мьеж - директор опытной станции в столице Туниса Рабате открыли перед русским растениеводом свои гербарии, одарили его образцами семян, литературой, организовали ему поездки в глубь страны.

Но даже самое дружелюбное отношение коллег не могло избавить путешественника от ярости африканского лета. Более неподходящего времени для экспедиции в Западную Африку нельзя было придумать. «В июле, - заметил при первой встрече профессор Трабю, - в Сахару едут только оголтелые или по крайней нужде». Вавилова Трабю, очевидно, отнес к первой категории. Русский ботаник сошел в порту Алжир 1 июля. И сразу пожелал двинуться в Сахару: раздумывать было некогда, через несколько дней солнце сожжет в оазисах последние признаки зелени. Надо спешить. И тут Луи Трабю, суровый старик с лицом, как будто сошедшим с медали (кстати сказать, чествуя своего великого интродуктора, соотечественники выбили в его честь медаль), показал себя настоящим другом. Он не мог сопровождать советского гостя, но познакомил его со своим будущим преемником профессором Дюсселье, распорядился о транспорте и даже разработал наиболее интересный для растениевода маршрут по Алжиру.

Воспоминания Вавилова о поездке в Сахару выглядят довольно буднично. Автор не забывает, правда, упомянуть о широких автомобильных шинах, предназначенных для преодоления песков; о финиковых пальмах в оазисах, целом лесе пальм с пудовыми гроздьями ярко-желтых плодов; о местных пшеницах. Но из памяти его начисто выпал эпизод, который произвел зато неизгладимое впечатление на французов. Через несколько лет в Париже советский ученый профессор П. М. Жуковский услышал из уст академика Августа Шевалье совсем другую версию поездки в Сахару:

«Будучи в гостях у Дюсселье в Алжире, Вавилов попросил машину и пригласил одного из ассистентов сопровождать его по Сахаре. Молодой человек был в восторге, предвкушая поездку в такой компании. Через несколько дней весьма потрепанная машина остановилась у подъезда дома Дюсселье, из нее, приветствуя хозяина, выскочил Вавилов, смеющийся, бодрый. Когда же Дюсселье заглянул на заднее сиденье машины, то обнаружил полумертвого своего ассистента, с пепельно-серым лицом, не способного подняться. Пришлось внести его в квартиру на руках».

В глазах европейских и африканских коллег русский растениевод остался фигурой почти легендарной. Но самому Николаю Ивановичу скитания по пустыне большого удовольствия не доставили. «Кланялся от Вас Сахаре, - писал он П. П. Подъ-япольскому.

– Она мне не очень приглянулась. Не люблю ни моря, ни пустыни. Первого боюсь, а пустыня пуста». Иначе и не мог увидеть выжженную Сахару человек, влюбленный в зеленый покров земли. И тем не менее пустыням Вавилов уделил едва ли не половину времени, отведенного на изучение Западной Африки. «Пересек на автобусе (540 верст) все Марокко, вдоль Атласских гор, - сообщает он сыну.
– Температура была градусов до 52 в тени. Губы начали трескаться от жары». В Тунисе маршруты его снова проходят по Сахаре. Этого требует дело. Надо собрать в оазисах как можно больше образцов местной твердой пшеницы, а также той своеобразной мягкой, с толстой соломиной и мощным колосом, которую веками создавало здешнее население. Урожай хлебов, правда, давно убран, но профессор считает, что для пользы дела не стыдно обдирать со стен те пучки колосьев нового урожая, которыми местные земледельцы украшают свои жилища.

Снова поезд, автомобиль, верховые лошади… Путешественник держит путь на запад - через старинные арабские города Тиарет, Фес, Рабат в Касабланку, что лежит на берегу Атлантического океана. Отсюда верхом в горы Атласса, к оазису Mapракеш. В горных районах Алжира и Марокко - неожиданность: вместо грязноватых плоских жилищ арабов-земледельцев - целые поселки чистеньких домиков с черепичными крышами. Здесь живут кабилы, люди неизвестного происхождения. На хорошо возделанных полях кабилов для растениевода все полно загадок. Бобы, чечевица резко отличаются от средиземноморских видов. Семена кабильских бобовых темны, мелкоплодны, похожи на те, что Вавилов встречал в Персии, Афганистане, в Советской Средней Азии. Какие давно забытые походы занесли в горы Северной Африки извечно азиатский набор земледельческих культур? Тайна.

Да и внешний вид самих кабилов поражает: они более всего похожи на жителей Узбекистана. От арабов отличаются и их язык, и нравы, и обычаи…

В Марокко и Атласских горах зрелище полей, поселков, язык местных обитателей снова тревожат воображение ученого. Теперь перед ним берберы. Снова черепичные крыши, хорошо ухоженные посевы, культура, не похожая на примитивное земледелие арабов.

Может быть, ботанику и ни к чему задумываться о таинственных путях цивилизаций, но для Вавилова прошлое человечества - область самых волнующих размышлений. В Атласских горах на полях берберов он задумывается об Атлантиде. Может быть, древняя легенда все-таки имеет что-то за собой? Во всяком случае, в глубине Северной Африки путешественник чувствует влияние каких-то чужих цивилизаций. Поиск исторических причин, по которым сохранились одни цивилизации и погибли другие, Вавилов продолжает в Сирии, в Палестине, в Греции, в Испании. Судьбы древних, пришедших в упадок народов занимают его ум. В арабских странах (в том числе в Северной Африке) ему нелегко «ощутить высокую арабскую культуру, создавшую бессмертных географов, арабское искусство, мавританский стиль». Так же и в Греции «трудно было понять, как современные торгашески настроенные Афины, занимающие в смысле культуры ничтожное место, некогда стояли в передовой шеренге культур».

Но чаще Николай Иванович ищет в истории человечества более близкие ему факты, касающиеся судеб культурных растений. Побывав на руинах римской крепости III века в Сахаре, поглядев на остатки библиотеки, театра, форума, он пишет жене: «Раскопки поразительные, и для агрономической философии их надо было видеть». На Крите в Кносском дворце, построенном в XVII - XVIII веках до н. э. его снова более всего занимают глиняные чаны в зернохранилище, где археологи обнаружили «ископаемую» чечевицу. И, даже осматривая расписанную художником каменного века Альтамирскую пещеру в Испании, ученый в первую очередь обращает внимание на рисунки, изображающие растения.

«Постигаю постепенно философию бытия, то есть происхождение (культурных растений)», - сообщает он из Африки друзьям. «Философия бытия» - любимое выражение Вавилова. Но оно несет не только ботанический, растениеводческий смысл. Ученого занимает вся сложность отношений между человеком и землей-кормилицей. Как в разные эпохи люди себе на потребу приручали растения? Как обилие или скудность хлеба насущного преображало общественную жизнь? Что народы прошлого сеяли и как земледелие влияло на их религию, искусство, нравы?