Люди среди людей

Об экспедиционных трудностях мы из писем узнаем очень мало. Только то, что на снеговых вершинах Кордильер путешественник промерз, простудился, но «времени не потерял». Между тем на границе Боливии и Парагвая в это время шла война, в соседнем Чили академика Вавилова снова без всяких причин арестовали, а в Уругвае его деятельность была парализована законом столетней давности, по которому вывоз каких бы то пи было семян из страны запрещался. Но Николай Иванович не зря утверждал, что родился в рубашке. Пребывание в зоне военных действий и арест сошли для него благополучно.

…Осенью 1932 года Антуан де Сент-Экзюпери уже не жил в Америке. Один из тех, кто проложил воздушные пути над огромным, слабо населенным материком, кто первым начал летать ночью, теперь вернулся на родину. В то время, когда Вавилов в Майами готовился сесть на аэроплан Линии, бывший пилот Линии Экзюпери пожинал во Франции горькую славу за свой недавно опубликованный «Ночной полет». Нет, книга не провалилась. Наоборот, читатели мира с восторгом приняли полный высокого драматизма рассказ о тех, кто, преодолевая страх, усталость и ураганы, ведут маленькие деревянные самолеты над пустынями и лесами. Книга заслужила больших тиражей и литературной премии. Но административные авиационные круги тем не менее обрушили на голову писателя весь свой ведомственный гнев. Ведь он посмел публично обнажить опасности, которые сопровождают пассажира и летчика в ночном полете! Думаю, что Николай Иванович читал газетную перебранку по этому поводу и был знаком с гремевшей в те годы повестью.

И все-таки для передвижения по Южной Америке избрал советский путешественник ночные перелеты на почтово-пассажирских аэропланах. Они были рискованны, эти перелеты, зато экономили драгоценное дневное время.

Помните, как в книге «Ночной полет», описав страшный ураган, который погубил самолет Фабьена над Патагонией, Экзюпери рисует потом благополучное возвращение на аэродром в Буэнос-Айрес другого почтово-пассажирского из Парагвая? «Девять пассажиров, закутавшись в пледы, прижимались лбами к своим окошкам, как к витринам с драгоценностями: маленькие аргентинские города уже перебирали во мраке свои золотые четки, а над ними отливало нежным блеском золото звездных городов. Впереди пилот поддерживал своими руками бесценный груз человеческих жизней… Буэнос-Айрес уже заливал горизонт розоватым пламенем, готовый засверкать всеми своими камнями, подобный сказочному сокровищу. Пальцы радиста посылали последние радиограммы - точно финальные звуки большой сонаты, которую он весело оттарабанил в небе… Потом радист убрал антенну, зевнул, слегка потянувшись, и улыбнулся: «Прибыли!» За умиротворенным тоном автора, за восхитительным зрелищем не укрытых тучами и туманом ночных городов угадывается облегченный вздох летчика: на этот раз пронесло.

Николай Вавилов не мог быть одним из девяти счастливцев: он не бывал в Парагвае. Но трагическая судьба патагонского самолета легко могла оказаться и его судьбой. С юга Чили до столицы Аргентины Буэнос-Айреса он добирался именно так - через всю Патагонию ночным самолетом.

Что осталось от этих полетов в его памяти? Чувство пережитой опасности? Воспоминание о былых тревогах? Профессор Лидия Петровна Бреславец, которая в Москве в зале Политехнического музея слушала доклад Вавилова о поездке в Южную Америку, вспоминает: «Доклад, как всегда, был насыщен фактами и наблюдениями, все слушали с напряженным вниманием и вдруг в одном месте засмеялись… В перерыве Николай Иванович спросил меня, что смешного было в его докладе. Он не заметил, как похвалил летчиков в Аргентине - летают и ночью (тогда это было редкостью), можно, по крайней мере, привести в порядок записи, сделанные днем. Ему не пришло в голову, что другим людям надо отдыхать».

Путешествие по Америке, начатое в сентябре 1932 года, завершилось в конце января 1933 года. Позади лежали семнадцать государств и территорий. В паспорте путешественника не оставалось больше места для виз. Документ был покрыт спними и фиолетовыми квадратами печатей с текстом на английском, испанском и португальском языках. Как в колоссальном калейдоскопе, проплыли перед глазами пшеничные поля Канады, роскошные апельсиновые сады Флориды, заросли сахарного тростника на Кубе, травянистая пампа Аргентины и льдистые тропы на вершинах Кордильер. Но в этом немыслимом разнообразии, в карусели красок и запахов чувствовалась одна общая, единая для всех стран настораживающая деталь. Молчаливые безлюдные цеха скотобоен в Аргентине, замершие медеплавильные заводы в Чили, плантации, где плоды оставались гнить на ветвях, напоминали, что от Баффиновой земли до мыса Горн материк потрясает тяжелая болезнь - кризис.

На первый взгляд могло показаться, что Америка 1932 - 1933 годов процветает. Великолепные по своей архитектуре города, толпы хорошо одетых людей на улицах, отлично оборудованные научные учреждения.

Но в Гватемале и Гондурасе агрономы с удовлетворением поведали путешественнику, что банановые плантации поражены фузариозом - болезнью, которая губит плоды. При нынешних обстоятельствах это бедствие стало величайшим благодеянием. Ведь девать бананы и без того некуда, а фузариоз уменьшает конкуренцию, сокращает производство. Еще в 1930 году, во время своей второй поездки в Америку, Вавилов слышал, как видный калифорнийский агроном радовался, глядя на недавние посадки апельсинов: «Хорошо, что эти плантации так молоды, а то что бы мы стали делать с урожаем?» Спустя два года кризис еще больше разорил садоводов. В США и странах Центральной Америки советский ученый ехал целые мили мимо садов, обреченных на гибель: никто не хотел снимать урожая плодов. Невыгодно!

В Чили остановилась работа в копях, где разрабатывалось ценнейшее удобрение - селитра. Зато Бразилия, огромная страна, превышающая размерами Соединенные Штаты Америки, начала производить новое, неслыханное в истории агрономии удобрение: золу кофейных зерен. По распоряжению правительства упавший в цене знаменитый бразильский кофе начали сжигать в специальных печах и золу вывозить на поля. До столь рационального способа додумались не сразу. Сначала, между 1927 и 1932 годами, кофе в мешках выбрасывали в океан.

С кофейной трагедией Вавилову пришлось столкнуться, едва он ступил на бразильскую землю. Это произошло в середине декабря 1932 года. Самолет совершил посадку в одном из южных штатов страны, Сан-Паулу, в порту Сантус. Вот уже полтораста лет этот крупный морской порт служил для вывоза кофе на международный рынок. В конце XVIII века кто-то случайно завез в Бразилию семена кофейного дерева, и растение это, извечно произраставшее в Аравии и Абиссинии, обрело на южноамериканской земле свою вторую родину. И пе просто вторую, но надо сказать - любимую родину. Штат Сан-Паулу к началу XX века давал девять десятых мировой продукции кофе, и порт Сантус едва справлялся с вывозом главного богатства страны. Теперь морские ворота Бразилии служили совсем иной цели. Правда, Вавилов нашел портовые причалы заваленными кофе, но судьба этих кофейных гор была предрешена. В надежде поднять цены на товар экспортеры кофе уже утопили сто миллионов центнеров и готовились продолжить свое дело.

Эта несуразность показалась ученому еще более дикой, когда по красивой дороге автомобиль помчал его от океана к городу Сан-Паулу. Поднимаясь, дорога прорезала несколько сельскохозяйственных зон. Сначала по сторонам зазеленел сахарный тростник, его сменили пышные апельсиновые сады, а еще выше пошли целые леса кофейного дерева. Именно леса, ибо в штате Сан-Паулу кофе занимает до двух миллионов гектаров. В столице штата Николай Иванович нашел «первоклассный», как он записал в дневнике, Агрономический институт, также занятый проблемами кофейного дерева. Но ни усилия ученых, ни прекрасные почвы и подходящий климат не способны были спасти от разорения граждан богатейшей страны. Кризис…

…Хотите увидеть настоящий девственный лес Южной Америки?
– предложил как-то русскому гостю ботаник Хене, сотрудник биологического института в Сан-Паулу. Шел десятый день пребывания Вавилова в Бразилии. Конечно же, он хочет. Но разве тропические леса лежат так близко к городу? Оказывается, здешние ботаники специально сохранили в виде заповедника большой кусок диких джунглей. Они построили на краю леса маленькую гостиницу (никакой прислуги, постели готовы, консервы и сухари хранятся в плотно закрытых контейнерах), проложили через болотистый грунт деревянные мостки. Каждая из таких дорожек носит имя одного из великих натуралистов прошлого: тропа Линнея, стежка Ламарка…

Несмотря на мостки, отправляясь в лес, пришлось запастись водонепроницаемой обувью и плащами - в тропическом лесу дождь идет по два-три раза в день. Что сказать о тысячекратно описанном девственном лесе тропиков? Не лучше ли послушать самого путешественника?

«Когда идет дождь, все замолкает, вся жизнь притихает. Но вот ливень прошел, показалось голубое небо, засияло солнце, и все ожило. Начинается невероятная трескотня цикад, какой-то своеобразный шелест, треск сучьев. Вылетает множество колибри, разнообразных насекомых, среди которых то и дело можно видеть огромных, изумительно красивых голубых перламутровых бабочек… В этом лесу огромное количество наклонившихся, упавших деревьев. Все эти погибающие деревья быстро покрываются эпифитами и сами по себе представляют целую флору орхидей, папоротников - эпифитов… Это богатство растительной жизни - самая характерная особенность тропиков. На ничтожном клочке в две тысячи гектаров флористы, исследовавшие его, нашли более двух тысяч видов высших цветковых растений, то есть флору большой европейской страны. Это не считая мхов, водорослей, грибов, которые, вероятно, еще в два раза должны увеличить видовой состав этого маленького типичного уголка влажных теплых тропиков.