Люди среди людей

– Что он говорит?
– спросил Меллер.

Широко улыбаясь, как будто речь шла о забавной шутке, начальник экспедиции перевел слова летчика. Меллер с ужасом посмотрел вниз. Под крылом уже начинались предгорья Главного Кавказского хребта. Офферман выхватил записную книжку, дрожащими руками принялся составлять завещание. Туманян сильно побледнел и цветом лица стал походить на свой пиджак. Вавилов развел руками: дескать, что делать, если стихии сильнее нас. Он поудобнее устроился в кресле. Закрыл глаза и через минуту безмятежно спал. Вид его огромной, спокойно отдыхающей фигуры отрезвил остальных. К троим пассажирам начало возвращаться утраченное самообладание. А самолет все летел и летел. Кончились горы. Пошли пологие холмы, под крылом зазмеилась линия железной дороги. Вавилова разбудил толчок: летчик с трудом посадил машину на небольшом, сравнительно плоском участке поля. Николай Иванович первым соскочил на землю. Притопывая от нетерпения, стал помогать обессилевшим от страха товарищам вылезать из машины. С дружелюбной иронией подбадривал коллег: «Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну подтяни свою струну».

Историю перелета из Ганджи в Баку рассказал в письме ко мне сам Меллер. Через тридцать с лишним лет американский ученый по-прежнему изумленно писал о мужестве своего русского друга. Однако источник этого мужества так и остался для Германа Меллера загадкой. Хотел ли Николай Иванович, укладываясь спать в обреченном самолете, только успокоить друзей или ему действительно был неведом страх? Ну, а мы, потомки, лучше ли мы поняли характер академика Вавилова, чем его современники? Готовы ли ответить, во имя чего всемирно признанный биолог годами терпел опасности и неудобства дальних дорог? Что испытывал в роковые минуты?

Естествоиспытатель XVIII века Бюффон заметил однажды: «Стиль - это человек». Он имел в виду, что одни и те же идеи могут быть достоянием разных людей и только стиль человека - неповторимая особенность его личности. Стиль Вавилова-путешественника лучше всего определяет английское выражение keep smile - кип смайл: не унывать, не падать духом, сохранять улыбку. Таким он остался в памяти всех, кто его знал. Добряк? Не то. Неизменная дружелюбная улыбка путешественника - оружие двоякое. Она то помогает завязывать контакты, то, наоборот, служит панцирем, через который не так-то легко пробиться постороннему. Всегда оставаясь самим собой, Вавилов великолепно пользовался обеими сторонами своего стиля.

1939 год. Апрель. Кубань. Дождь. Не дождь - ливень. Академик и его спутник, молодой дендролог, укрывшись плащами, осматривают новые лесные посадки. Дендролог рад, что Николай Иванович согласился поглядеть на его работу, но ему мучительно стыдно за тяготы, в которые он втянул ученого. Директор института слушает, смотрит, расспрашивает. Бродит по лужам среди посадок. И только на обратном пути, поняв состояние своего спутника, озорно ему подмигивает и улыбается. Улыбается так, будто они вместе шутки ради придумали и эту погоду, и грязь, и тряскую двуколку. У молодого специалиста будто камень свалили с плеч - Николай Иванович не сердится…

Это дома. А в гостях стиль кип смайли еще более необходим.

1926 год. Испания. По пятам ученого следуют сыщики. Улыбка веселого недоумения: «А какое мне до всего этого дело!»

1929 год. Западный Китай. Прием у губернатора. Русского исследователя собираются споить. Бутылки дорогого коньяка заполонили весь стол. Широкая улыбка: «Да, конечно, благодарю вас». И незаметным движением коньяк выплеснут.

1932 год. Уругвай. Монтевидео. Очень влиятельный местный ученый Бергер, немец по происхождению, получил два приглашения на ужин. Одно пришло из посольства СССР, второе - из посольства Германии. Оба на один и тот же день, на один и тот же час. Дух Гитлера уже витает в воздухе, и общественность Монтевидео настороженно ждет, какое приглашение примет старый профессор Бергер. «Я иду к русским, - демонстративно заявляет ученый.
– С тех пор как в советском посольстве остановился Вавилов, я все вечера провожу только там. Это умный и образованный агроном, замечательный рассказчик. А посмотрели бы вы, как он улыбается…»

Стиль Вавилова - это риск и, если необходимо, дерзость. Это непритязательность, равнодушие к комфорту, умение обходиться в пути самым необходимым. Презрение к врагам и сердечность к друзьям. И все это - с улыбкой.

Но стиль - только внешняя упаковка, витрина, парад. А что внутри? Мне так и не удалось окончательно дознаться, сколько стран объехал Николай Иванович. Одни называли цифру шестьдесят, другие - сорок. Сам я насчитал пятьдесят два государства и территории, которые он посетил между 1913 и 1940 годами. Но современников удивляло не столько количество обойденных им земель, сколько качество вавиловских, экспедиций. Любая его поездка будто само собой превращалась в цепь уникальных открытий. Там, где он проходил, обнажались сложнейшие связи в истории растительного мира, возникали на ботанических картах вновь найденные центры, селекционеры узнавали о неизвестных прежде видах культурных растений.

Не побоимся сильных эпитетов: академик Николай Вавилов был гениальным путешественником в том самом смысле, в каком говорят о гениальных скрипачах и писателях. Художник дальних странствий, мастер неведомых дорог, он беспредельно любил свои экспедиции, любил их целиком - вместе с радостями и тяготами, вместе с замечательными находками, ленивыми караванщиками, неизбежными гостиничными клопами и бесценными ботаническими сборами. И вот что важно: радость, которую он извлекал из поездок, была неотделима от конкретного результата, который получала при этом наука, отечественное земледелие, общество. Как уж оно возникало, это абсолютное совпадение личного и общественного интереса, объяснить не берусь. Но и друзья, и недруги в один голос подтверждают: между стремлениями Вавилова-исследователя и долгом Вавилова - директора института никогда не возникало противоречий. Экспедиции предпринимались только для пользы дела, для блага страны.

Сохранилась любопытная переписка Николая Ивановича с неким Варгасовым, который в 1923 году горячо просил взять его в институт и отправить за границу. Варгасов (профессию его установить не удалось) писал, что цель его жизни - обнаружить остатки затонувшей Атлантиды. Вавилов одобрял замысел и готов был даже помочь любителю путешествий, хотя проблема Атлантиды в то тяжелое для страны время, скажем прямо, не относилась к первоочередным проблемам науки. И все же Николай Иванович не удержался, чтобы не заметить своему корреспонденту: «Я Вас хорошо понимаю, так как сам поставил вопросом жизни и смерти попасть в Африку, в Судан и в Абиссинию, но все-таки меня тянет туда за пшеницами и ячменями». В этом «все-таки» видится та еле заметная для постороннего глаза грань, что отличает гения научного поиска от мечтателей всех мастей.

А дорожные опасности?

В записной книжке академика за 1929 год среди срочных дел, которые надлежало завершить до отъезда в Западный Китай, значится: «Составить завещание». Путешественник был слишком хорошо осведомлен о превратностях дороги, чтобы не забывать о сверзающихся в пропасть лошадях и возможных воздушных катастрофах. Но одно дело помнить, другое - бояться. Страха не было. Опасность для Вавилова - естественное следствие дальних поездок, некая законно взимаемая плата за радость познания. Он готов платить этот налог, платить чем угодно - риском, трудом, собственной жизнью. Опасности - будущие и минувшие - были даже в какой-то степени ему по душе. Неизбежный в экспедициях риск наполнял жизнь острыми переживаниями, ароматом романтики, всем тем, что этот взрослый ребенок втайне обожал. Риск представлял случай ощутить в себе стальную пружину воли, силы, выдержки. А ведь это немалая радость - знать, что тебе доступно многое из того, что не по плечу другим.

И это все?

Нет, - утверждает один из друзей Николая Ивановича, известный генетик профессор Тимофеев-Ресовский.
– Путешествия были для Вавилова не только желанны, но необходимы. Без них он попросту не достиг бы тех вершин познания, которые ныне связаны с его именем. Без них не стал бы великим Вавиловым.

«У каждого естествоиспытателя, - поясняет Тимофеев-Ресовский, - своя манера постигать научные истины. Один склонен углубляться в частности и оставлять после себя славу знатока деталей; другому, наоборот, дано обобщать довольно крупные «блоки» механизма природы. Большинство исследователей занято анализом фактов, но есть (хотя их очень мало) и мастера научного синтеза. Это они вносят в науку новые идеи, конструируют для человечества мир, каким его никто прежде не видел. Вавилов - из породы конструкторов. Ботаническая география, история культурной растительности требовали для серьезных выводов океана фактов. Факты были накоплены, описаны, но из страха потонуть в этом океане мало кто рисковал пускаться по нему вплавь. Ботаники XIX и начала XX века считали неприличным изучать одновременно более чем один или два вида. Не станем иронизировать над их узостью. Вот грубый подсчет: из двухсот тысяч видов высших растений человек использует тысяч двадцать. Пусть в культуре имеется только две тысячи растений, но и на знакомство с ними исследователю не хватило бы самой долгой жизни. Николай Иванович взялся за это предприятие. Взялся и вышел победителем. Помогла нечеловеческая работоспособность и экспедиции, множество экспедиций, после которых даже завистники соглашались, что «никто не видел такого количества и такого разнообразия культур, какое видел и изучил Вавилов». Экспедиции для него - средство познавать мир».

Но как справиться с лавиной увиденных фактов? Тут выясняется еще одно достоинство Вавилова-исследователя. Он мастер синтеза, человек, способный удержать в памяти, осмыслить и расположить в стройной системе несчетное число больших и малых, собственных и чужих наблюдений. Закон гомологических рядов и теория центров происхождения культурных растений не могли бы появиться на свет, не обладай их творец даром эмпирического обобщения.

Профессор Тимофеев-Ресовский напоминает слова древнегреческого философа Платона: «Лошадь увидеть каждый глупец сумеет, а вот увидеть лошадиность - талант, который дается не многим». Вавилов умел «видеть лошадиность», умел находить общее, единое, закономерное среди миллионов разрозненных и, казалось бы, совершенно непохожих явлений природы. Эмпирическое обобщение - инструмент великолепный. С его помощью Чарлз Дарвин постиг тайну происхождения видов, а Дмитрий Менделеев создал Периодическую систему элементов. И хотя потомкам абсолютно все равно, каким методом добыто то или иное открытие, в истории науки имя Николая Вавилова стоит в одном ряду с самыми блестящими мыслителями естествознания. «Наука движется толчками, в зависимости от успехов, делаемых методикой», - заметил физиолог академик И. П. Павлов. Методика Дарвина, Менделеева, Вавилова дала естествознанию XX века побуждающий толчок огромной силы.