Люди среди людей

Из письма к Г. Герцу. 1888 год

В Средней Азии культивируют не хлопок, а воду. Ей обернуться хлопком и хлебом - пустяк… Большая вода - несчастье, и несчастье же - вода скудная.

Петр Павленко.

«Чувство воды». 1930 год

Мои друзья, в прошлом студенты-биологи, вспоминают, как в начале 50-х годов профессор 3. читал курс беспозвоночных г. Московском университете. Дойдя до уничтожения ришты в СССР, он сказал: «То была великая и вместе с тем трагическая победа. Покончив с риштой, Исаев покончил одновременно с собственной профессией. И, право, я не представляю, чем занимался потом этот замечательный паразитолог…»

Хорошо, что острый на язык Леонид Михайлович не слышал этих слов. Уж он-то «разъяснил» бы столичному коллеге, чем изо дня в день приходится заниматься паразитологу в Средней Азии. Мысленно уже слышу сухой резковатый смех Исаева, его саркастическое:

– Че-пу-ха! «Покончил с собственной профессией»… «Великая победа»… Ерунда какая! Бред! Никакой победы не было. Был точный эпидемиологический расчет. И только!

Можно не сомневаться. Исаев ответил бы своему оппоненту именно так - он не переносил, когда посторонние вмешивались в его личную жизнь. Да, личную. С паразитарными болезнями, с их возбудителями и переносчиками у Леонида Михайловича установились особые, я бы даже сказал, интимные отношения. Если, например, он предсказывал, что в каком-нибудь пустынном кишлаке из-за обилия больших песчанок скоро возникнет вспышка висцерального лейшманиоза, а потом узнавал, что вспышка состоялась, то радовался, как ребенок. В кишлак, конечно, немедленно снаряжался отряд для уничтожения переносчиков болезни, ученый делал все, чтобы помочь больным и оградить от заразы здоровых. Но с каким счастливым лицом он повторял при этом: «Я же предсказывал…»

Не зная исаевского характера, можно предположить, что борец с паразитами должен люто ненавидеть всю ту зримую и незримую нечисть, с которой ему приходится вести войну. На самом деле, подобно средневековому рыцарю или современному шахматпому гроссмейстеру, Исаев выказывал своему противнику по турниру высокое уважение. Я не слышал от него более лестных эпитетов, нежели те, которыми он одаривал циклопов, микрофиллярий и москитов. Часами мог говорить он об «изобретательной умнице» риштозной личинке, об удивительной маневренности циклопа, который совершает в воде такие фигуры высшего пилотажа, какие не снятся даже самым блистательным авиаторам. А «мудрое устройство» москита вызывало у профессора целые потоки восторженного красноречия. В одном из писем 1924 года, отправленном уже после того, как вокруг Бухары были уничтожены все места выплода малярийных комаров, Исаев сообщает, что для него найти личинку в окрестном водоеме - «праздник». Праздник, естественно, состоял в том, что вместо недавних миллионов в водоемах остались лишь считанные личинки, но встречи с уцелевшими паразитами действительно делали ученого счастливым. И, право, я не могу вспомнить, чтобы встреча с кем-нибудь из людей доставляла Леониду Михайловичу столько же удовольствия…

Исследование, повторяю, всегда было личным делом, гранью личной жизни профессора Исаева. Для окружающих эти отношения между ученым и наукой оборачивались порой совершенно неожиданно. Сохранился знаменательный диалог между директором Узбекистанского института и ленинградским профессором Догелем. Разговор состоялся в 1932 году на заседании Всесоюзного паразитологического общества. Исаев выступил с большим докладом о паразитических болезнях в Средней Азии. Говорил о малярии, возвратном тифе, лихорадке папатачи, о лейшманиозе и дизентерии. Его слушали крупнейшие специалисты, слушали с интересом, в прениях о докладе и докладчике было сказано много добрых слов. Удивило всех только одно, почему Леонид Михайлович не упомянул о самой блестящей своей работе - об уничтожении ришты. Спросил об этом член-корреспондент Академии наук профессор В. А. Догель.

– О риште я не говорил, потому что ее больше не существует, - спокойно ответил Исаев.
– Сейчас это заболевание осталось только у экспериментальных собак.

– Поединок с риштой закончился?
– переспросил Догель. Исаев повел плечами так, будто его одолевали пустяками.

– Этот поединок был довольно легким, - сказал он.
– У нас была возможность учесть и изучить все элементы эпидемиологического порядка и воздействовать на них в нужном направлении. Что мы и сделали.

Больше говорить о риште Леонид Михайлович не пожелал. Кстати сказать, он даже не описал эту свою классическую работу в монографии или хотя бы в статье. Только четверть века спустя сотрудники института уговорили профессора сделать небольшое сообщение о риште для институтского юбилейного сборника. Такая «странность» объяснялась опять-таки личп ы м характером исаевского творчества. Он влюблялся в научные проблемы, как другие влюбляются в женщин. Вечно одержимый новыми идеями, новыми планами, Леонид Михайлович неохотно возвращался к мыслям о прошлых поисках. Завершенное научное исследование уходило из круга его интересов столь же естественно, как уходят из логова подросшие волчата, как улетают из гнезда окрепшие птенцы. С научным прошлым расставался он без всякого сожаления. Не так ли расстаемся мы с любимыми, когда ощущаем, что чувство исчерпало себя?

В 1931 году Бухарский институт стал Узбекистанским и переехал в Самарканд. По новому статусу директору полагалось отныне заботиться о здоровье всего населения республики, освобождать Узбекистан от всех паразитарных болезней. Пожалуй, прежние масштабы действительно могли показаться теперь пустяковыми. Одно дело засыпать болота вокруг Бухары, другое - избавить от малярии шестимиллионное население на территории, которая лишь немного уступает Франции. Исаев чувствовал себя как химик, которому химическую реакцию, прекрасно идущую в реторте, предложили перенести в цех химического завода. Выяснилось вдруг, что новые объемы и пропорции сместили всю реакцию.

Опыт маленькой Бухары немыслимо распространить на просторы целой республики, где число жертв малярии колеблется от ста сорока тысяч (1925) до семисот тысяч (1932) человек. Взгляд в прошлое тоже не давал утешения. Так было всегда. Кокандские, мерзские, бухарские, термезские, кулябские, голодностепские лихорадки веками сотрясали население здешних мест. Перечисляя эти разные имена малярии, можно было бы восстановить всю географию края. Похоже, что население солнечной и плодородной страны навечно обречено платить за получаемые блага некий особо тяжелый налог трудом и малярией. Навечно?

Годы первых пятилеток - годы великих темпов, великих преобразований, великих надежд. В те удивительные годы считалось, что «объективные причины» - злостная выдумка саботажников. Нет непреодолимых трудностей, нет крепостей, которые не мог бы взять революционный народ. Страна восстанавливает запущенные хлопковые плантации, инженеры готовятся оросить пустыню. Но малярия срывает самые строго рассчитанные проекты. Плановое хозяйство не может и не должно зависеть от стихийных сил природы. Что скажет по этому поводу директор Узбекистанского института малярии? От Исаева ждут не общих суждений, не научных гипотез, а немедленного, практического плана победы над болезнью. Леонид Михайлович и сам охвачен этим общим штурмовым чувством. Ему очень по душе и темпы и бескомпромиссный стиль эпохи. Но вот беда: наука не желает скакать в ритме галопа. Она, эта наука, требует мыслей и мыслей, она сама задает исследователю хитроумные вопросы, без которых с малярией не справиться.

Почему, например, в одном районе республики малярия обрушивается на людей в июне, а в другом - в июле, в августе? Чем объяснить ритм в 8 - 10 лет, с которым в Средней Азии повторяются тяжелейшие эпидемии? Рональд Росс обрел мировую известность, установив, что именно комар Анофелес макулипенис переносит возбудителя малярии от больного к здоровому человеку. Но как объяснить, что в предгорьях Узбекистана сколько угодно маляриков, а вокруг - ни одного макулипениса? Есть над чем задуматься…

В 20-х годах, в начале 30-х годов Исаева чаще всего видели верхом. Бывший военный врач хорошо держался в седле и мог запросто проехать за день сотню-другую километров по горам и пустыням. Но в ту пору он объезжал главным образом поливные системы, берега рек, туземные и инженерные водораспределительные сооружения. Недавно еще риштозная эпопея заставляла его браться то за скальпель хирурга, то за сачок гидробиолога. Теперь все помыслы Леонида Михайловича в ирригации и мелиорации. Сколько бы частных вопросов ни задавала малярия, он упорно ищет ключ проблемы, ищет ответа на главный вопрос: в чем основная причина эпидемического характера болезни в Средней Азии. И сам себе отвечает: в воде.

Судьбы малярии в Узбекистане тесно переплелись с методами орошения полей, с поведением неуравновешенных азиатских рек. То, что сначала было лишь смутной догадкой, вырастало постепенно в стройную теорию.

Как и ришта, малярия зависит от замкнутой цепи многих обстоятельств. Чтобы болезнь распространялась и благоденствовала, нужны мелкие, непроточные водоемы, с водой строго определенной температуры. Там комар выплаживает свои личинки. Нужно, чтобы вокруг водоемов была пища - люди и скот, кровью которых питается самка комара. Наконец, необходимо, чтобы в крови людей, живущих поблизости, циркулировал возбудитель болезни - плазмодий. Это только основные факторы, а сколько их еще, мелких и мельчайших: количество соли в водоемах, вредная и полезная, с точки зрения личинки, водяная растительность и т. д. и т. и. Обстоятельств множество, но, сколько бы их ни было, они должны пребывать в постоянном равновесии, ибо стоит нарушить одну деталь системы, и все сооружение рухнет. Природа как бы подсказывала наблюдательному ученому: вырви одно звено - и малярийное кольцо распадется. Но какое звено наиболее уязвимо? Температурный режим в Средней Азии - величина постоянная. Тут ничего не поделаешь. Можно уменьшить число больных, уничтожить с помощью хинина плазмодий в крови людей. Но в крае, где человеку грозит за вечер до полутора тысяч комариных укусов, хинин едва ли решит проблему: излеченные станут заражаться снова и сно,-ва. Другое дело - водный фактор, он изменчив, хотя управлять им удается далеко не всегда. Сильные разливы рек в 1898-м, 1903 и 1921 годах принесли за собой потрясающие эпидемические вспышки. Наоборот, в засушливые годы, когда пересыхают многочисленные старицы, болота и болотца, а личинки погибают, так и не породив окрыленных кровопийц, малярийная волна хиреет, сходит на нет. Врачи в такие годы довольны, но земледельцы в ужасе. Средняя Азия - арена непрерывной борьбы двух начал: недостатка и избытка воды. И в том году, когда солнце особенно активно иссушает комариные водоемы, оно одновременно губит и хлопковые посевы. «Большая вода - несчастье, и несчастье же вода скудная». Вместо этой древней трагической дилеммы Исаев выдвигает новое решение: дать хлопкоробам воду без малярии.

Его видят то в Фергане, то в Термезе, то возле Карши. «Без нужды не езди в Зардалю; без крайности не езди в Чоканду; без неотложной необходимости не езди в Ходжа-Шикан» - гласит старинное предостережение путнику. Но по скверным дорогам, по опасным тропам Исаев добирается и в Зардалю, и в Шикан, и в другие глухие кишлаки, куда народная поговорка рекомендует наведываться лишь по самой крайней нужде,

«Я применяю метод ежемесячного одномоментного обследова-нья в малярийном отношении различных мест, - сообщает он профессору Марциновскому.
– Это довольно трудное дело, но безусловно необходимое. Это ключ к шифровкам, каковыми по существу являются малярийные эпидемии» [¹ Письмо отправлено из Урсатьевской 24 шопя 1924 года по дороге в Фергану]. Каждая вспышка и впрямь напоминает хитрую шифровку. На разных участках Зеравшана, например, интенсивность малярии резко колеблется. В чем дело? Неутомимый всадник скачет вдоль реки. На протяжении двухсот километров его конь несколько раз вынужден вступать в воду. Сорок три главных и почти тысяча малых арыков отводят воду Зеравшана на окрестные поля. Отводы не снабжены никакими регулирующими устройствами. Если воды мало, хлопкороб углубляет арык, если поле получает слишком много влаги, он сбрасывает излишки ее в низину. Так рядом с полем и домом крестьянина образуется болото. Болот тем больше, чем больше воды урвал для себя дехканин, чем ближе к берегу и к истокам реки лежат его поля. Так край пустынь оказывается одновременно краем болот, краем малярии.