Люди среди людей

Несколько лет спустя Ферран сам опубликовал свой «секрет». Но поздно. Ученые отвернулись от коллеги стяжателя, а заодно и от его противохолерной вакцины.

– Его освистали за грязь в лаборатории и беспорядок в статистике прививок, - пробурчал Шамберлан.
– Требовать возмещения за свое открытие - право ученого.

– Право, которым наиболее честные все-таки принципиально не пользуются!
– отрезал Мечников.

Хавкин с благодарностью взглянул на учителя. Здесь, в спокойной обстановке института, Мечников располнел, движения его стали более плавными, чем в Одессе. Но годы в Париже не изменили убеждений неистового «Ильи-пророка». Принципы, провозглашенные с кафедры Новороссийского университета, не поблекли для него поныне.

Преданный взгляд ученика не ускользнул от Шамберлана. Делая вид, что собирается удалиться, депутат демонстративно щелкнул крышкой толстых золотых часов.

– Имея триста франков препараторского жалованья, я не стал бы разыгрывать из себя великого филантропа.

Это было брошено презрительно, почти через плечо. Владимир явственно ощутил толчок, грубый, наглый толчок в грудь. Первое желание - ответить резкостью. Будь это в Одессе, его ничто бы не остановило. Но здесь не родина. Как ни любезен к нему Институт Пастера - Хавкин здесь лишь скромный гость, временно пригретый по протекции. А Шамберлан, даже отошедший от дел, по-прежнему близкий друг хозяев дома. Кажется, Мечников почувствовал то же самое. Уже готовый ринуться в бой, Илья Ильич неожиданно сник, остановленный жестом Эмиля Ру. Ру попытался внести успокоение в разогретые дискуссией умы.

– Не станем поднимать слишком общих проблем, друзья. Речь идет о сугубо деловом письме.

Мечников хмуро промолчал. Но Шамберлану этого показалось мало. Он продолжал осыпать насмешками «чистюль, превративших Институт Пастера в монастырскую школу», до тех пор, пока не раздосадовал даже обычно спокойного Ру. Мягко положив руку на отглаженный рукав депутатского сюртука, доктор Ру корректно, но настойчиво усадил Шамберлана в кресло. В наступившей томительной тишине хозяин кабинета изящным жестом закурил папиросу, пустил струю дыма и, глядя куда-то вверх, ни к кому не обращаясь, резюмировал:

– У наших русских друзей особые, далеко не простые счеты со своим отечеством. Иногда действительно трудно понять их. Но в человеческих поступках не все может быть объяснено с помощью только четырех действий арифметики. Случается и так, что место, где ты претерпел самые тяжелые невзгоды, становится потом дороже райских кущ. Жизнь учит снисходительности к чужим взглядам и вкусам. Последуем ее совету.

Так окончился этот спор, в котором последнее слово осталось все-таки за Владимиром: Россия получит противохолерную вакцину безвозмездно.

В приотворенное окно ветер занес нестройный шум голосов. Так и есть: сегодня пятница. Десять утра. Раз в две недели в этот утренний час каждый турист имеет право наряду с галереями Лувра и ресторанами Монмартра познакомиться со всемирно известным Домом Пастера. В течение часа хорошо одетые мужчины и дамы с нарочито серьезными лицами будут переходить из лаборатории в лабораторию, рассеянно смотреть на ряды пробирок в штативах и удивляться, почему не позволяют гладить подопытных животных. Потом во дворе они облегченно вздохнут, осведомятся, жив ли еще великий Пастер, и отметят в записных книжках, что осмотрели еще одну парижскую достопримечательность.

Редко, очень редко встретишь среди этой публики человека, действительно взволнованного успехами науки. Каким-то неведомым чувством Владимир сразу отличает в толпе таких «чудаков». Это или бедняк студент, еще не определивший своего места в жизни, или один из тех редчайших, обычно провинциальных врачей, в ком совесть и любознательность не окаменели окончательно. Устав прописывать бесполезные рецепты, такой медик приходит в научное учреждение, чтобы подышать свежим воздухом исканий, приходит в надежде найти подлинные лекарства и реально помогающие средства. Но как мало таких в толпе, осаждающей по пятницам дом на Дюто, 25!

Владимир захлопнул окно и собрался взяться за очередного кролика, когда на пороге лаборатории со своей кондукторской сумкой появился папаша Саше.

– Вы, кажется, освободились, мосье Вольдемар? Я принес деньги.

Отсчитывая купюры, эконом не прочь поболтать об институтских новостях. На улице жара. Слава богу, близятся каникулы. Вчера Мечников прочитал последнюю лекцию на бактериологических курсах. Слушатели устроили ему настоящую овацию. Туристов сегодня опять много. Но если мосье Вольдемар занят, можно будет провести их так, чтобы они не заходили в его лабораторию. А про служителя Жюпиля слыхали? Того, бывшего пастушка, которого прививка спасла в свое время от бешенства? Он ходит сегодня именинником. Пастер решил украсить двор института фигурой мальчика-пастуха, сражающегося с бешеной собакой. Отличная идея, не правда ли? Жюпиль до старости сможет теперь любоваться своим изображением в натуральную величину.

Хавкин слушает рассеянно. У него на уме совсем иное. А вдруг в России заявят, что вакцина, проверенная всего лишь на четырех людях, не может считаться полностью безопасной? Правда, доктор Ремезов из Москвы, присутствовавший на первой опытной прививке, обещал по возвращении в Россию повторить эксперимент на себе и своих сотрудниках. Немец Клемперер то же самое хотел предпринять в Берлине. Но когда это еще будет? Надо сейчас же найти добровольцев и окончательно убедить всех в безвредности препарата. Нельзя терять ни одного дня: каждый дополнительный эксперимент повышает шансы на успех вакцины в России.

– Скажите, Саше, никто так и не согласился участвовать в наших опытах?

Увы, эконом много раз уже говорил об этом с друзьями и знакомыми, убеждал в том, что прививка против холеры не только безвредна, но может оказаться и спасительной в связи с опасностью эпидемии. Но охотников не нашлось.

Что же делать? Хавкин стоит у окна, глядя на зеленую лужайку, где туристы слушают объяснения одного из сотрудников. Вот они собрались в тесный кружок, готовые отправиться по лабораториям. А что, если предложить им?… Эти господа, посещающие институт только затем, чтобы сказать потом: «Когда я был в Париже у Пастера…» - пожалуй, могли бы согласиться. Ради остроты переживаний. А? Да и переживаний-то никаких не предстоит. Прививка не более опасна, чем посещение цирка. Холерная зараза закована в несравненно более прочные узы, чем львы и тигры, скачущие по арене. Предложить?… Не стоит, пожалуй. Противно видеть мелкое тщеславие на службе науки. Обойдемся.

Небольшая кучка денег на столе дает новое направление мыслям.

– Скажите, Саше, а что, если просто заплатить? Объявить, например, что всякий, согласный на прививку, получит, ну… скажем, двадцать пять франков. За сто франков мы получим еще четырех добровольцев. Останется еще целых двести франков, я отлично смогу прожить на них.

– Давать этим бездельникам деньги? Да побойтесь бога, мосье Вольдемар.
– У Саше от негодования начинает трястись седой хохолок на макушке.
– В институте нет никого, кто бы хоть однажды не подвергал себя опасности. Одни проверяли на себе новые вакцины и сыворотки, другие побывали в экспедициях и выхаживали заразных больных. Сам Пастер десятки раз рисковал жизнью. Деньги? Никто никогда не брал за это ни сантима. Если уж на то пошло, эконом Саше сам готов подвергнуться прививкам. Да, в свои шестьдесят пять! Ну и что из этого? Зато он никогда ничем не болел. Мадам Саше против? Но вы не знаете, какое доброе сердце у этой женщины. Конечно же, она уступит…

Радостно и чуточку смешно слушать расходившегося старика. Говорят, два десятка лет назад, когда франко-прусская война докатилась до самых стен Парижа, солдат Саше отлично показал себя на бастионах. Ленточка почетного легиона до сих пор украшает отворот его коричневого сюртука. Характер Саше, по всему видно, не претерпел с тех пор больших перемен. Старик чудесный, но рисковать его здоровьем все-таки не стоит. Где-то надо найти молодых, здоровых добровольцев. Но где?

Многократно повторяя о своей готовности хоть сегодня же получить прививку, Саше ушел принимать туристов. В одном он, во всяком случае, прав: наемные ландскнехты так же ненадежны в науке, как и в военном деле. Но где же найти истинных рыцарей, которые без боязни, ради одной только идеи служения людям пожертвовали - нет, не жизнью!
– а всего только дурным самочувствием в течение одного дня?