Людовик IX Святой

Многие паломничества и чудеса начинались с видения святого людям, которые его знали [1652] , например магистру Дудо, парижскому канонику и «лекарю» («physicien»), сопровождавшему короля в Тунисский крестовый поход (чудо XXXVIII), или же брату Жеану из Ланьи, кюре Ториньи, которому Людовик Святой явился в одежде, в которой тот брат часто его видел (чудо L). Со своей стороны, Гийом Шартрский повествует, как одна парижская знатная матрона, муж которой был приближенным короля, увидела его во сне рядом с королем, от которого исходило необычайное сияние, а сам он при этом будто бы приносил жертву на алтарь королевской капеллы в Париже. Классическое видение, предвещающее смерть святого, тогда как известие о смерти в Тунисе Людовика IX и его сына Жана Тристана, графа Неверского, до Парижа еще не дошло.

1652

Вспомним известный сон Жуанвиля, которому пригрезился покойный Людовик Святой, просивший его поставить свою статую в капелле его замка.

Ср.: Zink М. Joinville ne pleure pas… Следует заметить, что явление Людовика Святого во сне его приближенным, похоже, стало топосом в ближайшие после смерти короля годы.

Имея в виду это традиционное представление о святости и чуде, отмечу, что в пику этому в некоторых случаях дается понять (как, например, в случае с женщиной, исцеленной только при втором ее паломничестве в Сен-Дени), что искренняя исповедь в грехах служит условием свершения чуда и потому перед путешествием в Сен-Дени следует покаяться, — свидетельство «прогресса» духовной жизни, личной и благочестивой подготовки к чуду и все возрастающей роли исповеди в жизни христиан XIII века.

В более широком контексте всей совокупности сочинений биографов Людовика Святого между 1270 годом и началом XIV века создается впечатление, что житие представляется им более важным, чем чудеса [1653] . Они подолгу смакуют именно житие, добродетели и заслуги короля, благодаря которым он и стал святым. В проповеди б августа 1297 года Бонифаций VIII напоминает, что его предшественник Николай III (1277–1280) заявил, «что житие этого святого так хорошо известно, что для канонизации хватило бы двух-трех чудес», «но вмешалась смерть» [1654] . Разумеется, в этом житии содержатся и традиционные черты (порой даже гипертрофированные, типа культа реликвий, или устаревшие, типа пламенного духа крестовых походов). Но напомню основное: это житие отмечено новым благочестием XIII века, времени, когда память о святом Бернарде и еще более свежая — о святом Франциске Ассизском, не говоря уже о глубинных течениях, которые их представляли и формировали, были порукой нового духа, практики нового благочестия со свойственным ему умерщвлением плоти, признанием евхаристии, подражанием мирян монашескому благочестию, осуществлением дел милосердия.

1653

Что подтверждает недавно открытый текст. Речь идет об ответе архиепископа Толедо Д. Гонсало Переса на анкету Бонифация VIII о чудесах Людовика Святого (они уже были собраны по ходу процедуры, а именно в 1282 году), составленную в Риме в первые месяцы 1297 года. Гонсало Перес находит в Людовике Святом две добродетели, которые Церковь, начиная с Иннокентия III, признавала за святым, virtuositas operationum (дела благочестия) и continuatio vel continuitas actionum (постоянство в благих делах), и архиепископ Толедо, человек большой культуры, основывается, между прочим, на аргументах, извлеченных из «Никомаховой этики» Аристотеля, рукописью которой, сделанной в Витербо в 1279 году, стало быть, уже после смерти Людовика Святого, он располагал. Что касается третьей характеристики, claritas se evidentia miraculorum (явственность или очевидность чудес), то он говорит, что в случае Людовика IX чудо являлось явственно, — вот и все. Таким образом, он может не говорить об этих чудесах и не придавать им подлинного значения. Выражаю искреннюю признательность отцу Линеану и брату X. Эрнандесу, которые нашли и опубликовали этот текст с прекрасным комментарием: P. Linehan, Hernandez Fr. H. Animadverto: A Recently Discovered consilium Conceming the Sanctity of King Louis IX…

1654

Boniface VIII // Recueil des historiens… T. XXIII. P. 151.

Так надо ли разбивать святость Людовика Святого надвое — на житие, относящееся к его времени, и на чудеса, относящиеся к традиции? Житие, в котором нашла бы выражение его личность, его неповторимость, его место в истории? Чудеса, где он исчез бы за моделями, общими местами, «в глубине» XIII века? Житие, отмеченное «ученой» и «прогрессивной» ментальностью клириков, и чудеса, продиктованные «народной», «традиционной» ментальностью?

Не будем мудрствовать. Людовик Святой — это человек, король, святой; он и нов, и традиционен. Как чудеса, так и житие вписываются в долгую традицию и являются выражением новых ментальностей. Что касается клириков, то они, как и все, верили в чудеса. Такая вера в конце XIII века неотрывна от всеобщей ментальности [1655] . И даже Николай III не мог помыслить, что святость возможна без чудес.

1655

Vauchez A. La Saintete en Occident… P. 615–622.

Мощи

К изучению чудес следует присовокупить и изучение мощей Людовика Святого. Классическая история расчлененного королевского тела и телесных мощей: внутренности, погребенные в Монреале на Сицилии в угоду брату Карлу, королю Неаполитанскому, и кости, захороненные в Сен-Дени по повелению сына короля Филиппа III, хранившего династическую традицию французской монархии. Не менее классическая история расчленения королевского скелета на множество мощей-реликвий, служивших доказательствами святости Людовика. Но и единственная в своем роде история, ибо транспортировка трупа-реликвии заняла долгие месяцы от Туниса до Сен-Дени, и целая цепочка чудес немедленно упрочила народную веру в святость покойного короля. Наконец, эта история уникальна и потому, что внутренности из Монреале, которые в XIX веке последовали за неаполитанскими Бурбонами в их австрийское изгнание, впоследствии были завещаны ими французским Белым отцам в Карфагене и, таким образом, вернулись на место смерти святого короля [1656] .

1656

Напомню удивительный рассказ Мэтью Пэриса (ум. 1259) о том, как разгневался Людовик Святой, когда в аббатстве Понтиньи ему подарили часть тела одного святого.

Последний из святых королей

В конце концов, Людовик Святой — это святой между традицией и современностью, обладающий святостью, унаследованной от королевской святости Высокого Средневековья, но при этом она не переходит окончательно в индивидуальную святость осени Средневековья, окрашенную любовью к ближнему и мистикой. Он — последний из святых королей, если не считать его квазисовременника Фердинанда III Кастильского, который, впрочем, был канонизирован лишь в 1671 году. Людовик Святой — это и уникальный святой король XIII века, нового общества, возникшего на волне великого подъема, в который вступил христианский мир на рубеже второго тысячелетия. После него монархи в аристотелевском смысле слова [1657] , монархи абсолютные, уже не обретали личной святости, отныне несовместимой с сакрализацией государства. Канонизируемыми монархами отныне будут только Папы.

1657

«Монархия», в терминах Аристотеля, — это правление одного человека, притом не важно, является ли эта власть пожизненной или ограниченной сроком, получает ли он ее по наследственному праву или в результате выборов. Отличие монархии от другой разновидности единоличного правления — тирании — в том, что монарх соблюдает обычаи страны, правит в соответствии с законами, соблюдает их, даже если является единственным законодателем. Аристотель рассматривает разные формы монархии и наиболее чистой, беспримесной и, одновременно, наилучшей считает такую (видимо, именно это здесь имеется в виду), «…когда один человек является неограниченным владыкой над всеми, точно так же как управляет общими делами то или иное племя или государство. Такого рода царская власть есть как бы власть домохозяйственная: подобно тому как власть домохозяина является своего рода царской властью над домом, так точно эта всеобъемлющая царская власть есть, в сущности, домоправительство над одним или несколькими государствами и племенами» (Политика, III, X, 1, 1285b, 30–34). Такая власть, в сущности, лишена сакрального ореола. Точно так же в системе абсолютной монархии государь — высшее должностное лицо, обладающее абсолютной властью, данной Богом, но лишенное как личной святости, так и святости (но не богоустановленносги) своего сана.

Глава десятая Король страждущий, король-христос

Значимость тела. — Дело об изнасиловании. — Больной король. — Терпеливый король. — Добровольное страдание: кающийся король, король-аскет. — Смерть близких: семейная и династическая скорбь. — Скорбь из-за провала крестового похода. — Страдания пленника. — Страдание из-за слез, в которых было отказано. — Страдание во имя ближнего: дела милосердия. — Проказа греха. — Образ распятого Христа. — Мученичество: агония и смерть.

Безусловно, в средневековом контексте «королем, обвенчанным со скорбью», более пристало называться Людовику Святому, чем шекспировскому Ричарду II. Но этот образ страждущего короля ставил перед его современниками великие и сложные проблемы. Страдание есть ли ценность? Можно ли обрести положительный образ, считая служение во спасение души тяжким трудом, возложенным Господом на Адама в наказание за его грехопадение, если между XI и XIII веками понятие труда-наказания сменяется понятием труда-заслуги? Правда, в чистилище, появившемся в конце ХII века, страдание душ в телесной оболочке преобразует ситуацию кары в состояние очищения. Но, опять-таки, может ли страдать король? Людовик Святой разительно отличался от тех англосаксонских королей Высокого Средневековья, которых Р. Фольц назвал королями «souffre-passion», переведя на французский язык русское слово страстотерпцы; это понятие с успехом используется в славянской, и особенно в русской, исторической литературе с их византийским фоном [1658] . Судьба королей-мучеников была трагической, и их страдание послужило после их смерти наделению значимостью их образа. Людовик Святой — страдалец каждодневный, структурный, невольный, ибо болен, и добровольный, ибо практикует аскезу. Постепенно, по ходу жизни, он обретает ореол страстотерпца, а его смерть мученика в крестовом походе всего лишь ставит традиционную печать на страждущем короле нового типа, ибо в Западной Европе страдание становится большей ценностью, чем мученичество, повышая цену даже королям. Оно зависит не только от благодати Божией, но воспринимается как стыковка божественной благодати и человеческого усилия. Но поскольку король всегда остается высшим действующим лицом, то страждущий король — это великий страждущий и великий король.

1658

Folz R. Trois saints rois «souffre-passion» en Angleterre: Oswin de Deira, Ethelbert d’Est-Anglie, Edouard le Martyr // Comptes rendus de l’Academie des inscriptions et belles-lettres. 1980. P. 36–49.

В свою книгу P. Фольц включил и Людовика Святого: Folz R. Les Saints Rois du Moyen Age en Occident…

По ряду вопросов y нас имеются расхождения. Действительно, «между VI и ХIII веками тип святого короля менялся по мере упрочения королевской власти», хотя не думаю, что между этими двумя явлениями имеется прямая связь. «На смену мученику с королевской короной постепенно приходит король, святость которого зависит от того, как он осуществляет свою власть» (Р. 21). Но, утверждая, что «с изумлением замечаешь, что первые короли, считавшиеся святыми, совершенно лишены этой королевской “добродетели”, приносящей победу или просто успех, гипотетически признаваемой за некоторыми их языческими предшественниками», он, как мне кажется, ошибается. Победа остается атрибутом королевского образа, но содержание этого успеха меняется по мере формирования христианского учения, согласно которому мученичество — прекраснейшая из побед. Именно такая концепция еще господствует при канонизации Людовика Святого. Тем не менее между королями-«страсготерпцами» и Людовиком Святым великая разница, которая диктуется эпохой и знаменует собой отрыв от традиции, тогда как Р. Фольц настаивает на континуитете. Страдания Людовика Святого — это скорее повседневное страдание тела и души, которое он терпеливо переносит или которого жадно ищет, чем драматичное событие, всецело привнесенное извне. Страдание, ставшее ценностью, присуще лишь предсмертным Страстям Христа. Это страдания человека, который приемлет свое человеческое состояние и превращает его в один из моментов своей силы не в унижение, а в возвеличение. Меняется не столько понятие королевской власти, сколько понятие страдания. Меняется и отношение к телу.

Жуанвиль создал трагическую и мрачную увертюру жизни Людовика Святого — тот самый, пророческий день его рождения. В ней звучит несколько лейтмотивов, связующих Людовика Святого со страданием [1659] .

Прежде всего, индивидуальное страдание — на кресте, в паломничестве, в крестовом походе — великий путь мучений и скорби, которым следует человек и на котором он воссоединяется с Распятым, с Христом; затем коллективное страдание: страдание и смерть, разделяемые королем с сонмом подданных и сотоварищей; наконец, придание значимости этому страданию, ибо человеческая земная скорбь сменяется вечной радостью рая. Прошедшее время земной истории, узилище скорби, и уже явленное время вечности, где страдание претворяется в счастье.

1659

Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 40–41. Разным формам страстей в Средневековье посвящен журнал Medievales: Du bon usage de la souffrance. 1994. Automne. № 27.

Значимость тела

Отношение Людовика Святого к собственному телу было сложным. Он сочетал христианское вероучение о плоти с личными проблемами здоровья, заветными мыслями и просто ощущениями. Христианское учение его времени насаждает и презрение к плоти, препятствующей расцвету души, благородному и даже божественному человеческому началу, и уважение к плоти, которая воскреснет в день Страшного суда. Умерщвляя плоть, он шел навстречу явному физическому и духовному наслаждению. Он ощущал свою близость к строгому монашескому аскетизму и стремился к нему: неудобные позы за молитвой, посты, ношение власяницы, самобичевание. Он не только испытывал желание умерщвления плоти и покаяния, но ему нравилось сидеть на земле, спать без комфорта. Он любил осязать. Его психологическая и нравственная жизнь пропускалась сквозь тело. Он находил, что слово «prud’homme», выражавшее его человеческий идеал, было приятно произносить. Зато слово «возвращать» («rendre») — он был одержим долгом реституции — ранило ему гортань: эти «р» в слове были «граблями дьявола» [1660] . И вспоминается его чувственная радость, когда Бог ниспослал ему слезу, которая скатилась по его щеке до уголка рта и вкус которой он ощутил, сглотнув ее [1661] .

1660

Одной из главных задач королевских ревизоров было собрать жалобы на несправедливые поборы, которые должны были повлечь за собой реституции со стороны короля. Реституция процентов ростовщиком или его наследниками — главное условие (наряду с покаянием) его вечного спасения. Трактаты «о реституциях» («De restitu-tionibus»), во множестве появившиеся в XIII веке, представляют немалый интерес по части практики кредита и затрагивающей эту материю церковной доктрины. Людовик Святой неустанно говорит о своем долге реституции в «Поучениях» сыну.

См.: Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 19.

1661

Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 14.

В своих «Поучениях» сыну и дочери он неустанно говорит о божественном даре «здоровья плоти», о терпении, с каким следует переносить болезнь, о милосердии, которое надо проявлять к «страждущим телом». Филипп должен к тому же остерегаться «плотских грехов» Б.

Людовика отличает чистота и сдержанность, ему ненавистна проституция, но он не без удовольствия исполняет свои супружеские обязанности. В единственном дошедшем до нас анекдоте, где его пытается соблазнить женщина, он в присутствии свидетелей читает ей мораль: она красива, но красота плоти увядает, как цветок, и наступит время, когда никакими ухищрениями не удастся оживить эту никчемную красоту; зато красота души угодна Богу и несет с собой вечное спасение [1662] .

1662

Guillaume de Chartres. De Vita et de Miraculis… P. 33: Случилось однажды в одном парламенте, что некая дама, вычурно одетая (non modicum curiose), после улаживания своего дела при дворе вошла с небольшой группой людей в покои короля и завладела его вниманием. Действительно, она была, согласно заблуждениям и ложным суждениям людей того века о тщете телесной красоты, удивительно красива и славилась своей красотой. Король, всем сердцем преданный Богу, пожелал поговорить с ней запросто о спасении ее души. Он позвал бывшего там брата Жоффруа (де Болье) и сказал ему: «Я желаю, чтобы вы остались со мной и выслушали, что я скажу этой даме, которая просит меня поговорить с ней наедине». Когда все дела были улажены и эта дама осталась наедине с королем и упомянутым братом, король сказал ей: «Мадам, хочу напомнить вам лишь одно ради вашего вечного спасения. Говорили, что вы красавица, но вам известно, что это уже в прошлом. Поразмыслите же над тем, что красота тщетна и бесполезна и что она так быстро увядает, как цветок, век которого не долог. И вы не сможете его оживить, несмотря на всю вашу заботу и усердие. Так потрудитесь же обрести иную красоту, не телесную, а красоту души. Благодаря ей вы станете угодны нашему Творцу, и эта красота искупит все совершенные вами грехи, когда вы еще обладали вашей увядшей красотой». Дама смиренно внимала этим речам. Впоследствии она исправилась и вела себя более скромно и с достоинством. Об образе отношений с женщинами одного святого, весьма близкого Людовику Святому и в то же время весьма далекого от него, см. прекрасную книгу: Dalarun J. Francesco: Un passagio: Donna e donne negli scritti nelle leggende di Francesco d’Assisi. Roma, 1994. Образ женщины-соблазнительницы, которой должен противиться мужчина, относится к монашеской традиции.

В случае с одной женщиной, которая подговорила любовника убить ее мужа, он был безжалостен. Она во всем призналась и покаялась. Королева и другие знатные дамы и даже братья нищенствующих орденов просили Людовика помиловать ее. Король поговорил со своим верным советником Симоном де Нелем, который, как и он, предъявлял высокие требования к королевскому правосудию, к правосудию общественному. Король последовал его совету и повелел сжечь женщину в Понту азе на глазах у всех [1663] .

1663

Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 142–143: Когда одну женщину, принадлежавшую к высшему обществу Понту аза из рода Пьер-лей, арестовали сержанты святого короля, ибо, как говорили, она заставила человека, которого любила греховной любовью, убить ее мужа, а тело его сбросить в отхожее место (latrines) и когда она во всем призналась на суде, святой король пожелал, чтобы она понесла справедливое наказание, хотя королева Франции и графиня Пуатье (невестка, жена его брата Альфонса) и прочие дамы королевства и некоторые братья орденов миноритов и проповедников просили не казнить упомянутую даму, так как она глубоко раскаялась и покаялась. Друзья и кузены упомянутой дамы, королева и прочие вышеупомянутые люди уговаривали короля, чтобы в случае смертного приговора он не был приведен в исполнение в Понтуазе. Король обратился за советом к благородному и мудрому монсеньеру Симону де Нелю, и монсеньер Симон ответил, что приговор, приведенный в исполнение публично, — справедливый приговор. Тогда святой король приказал сжечь упомянутую даму в замке Понтуаза, и ее сожгли на глазах у всех.