Людовик IX Святой

В данном случае тоже нет никакой гарантии аутентичности анекдота, ибо по большей части жанр примера зависит то от «говорят», несущего с собой правду или ложь, то от чистого вымысла. Но незатейливая история служит прекрасной иллюстрацией того, о чем можно лишь догадываться по другим источникам, — в Людовике Святом идет борьба между жестокостью и милосердием, борьба, непосредственно связанная с королевской идеологией «Зерцал государей», в которых превозносится равновесие этих двух позиций, благодаря чему, вероятно, окружение Людовика Святого и общественное мнение разделились на два лагеря — всепрощения и применения строгих мер. Данный пример вполне мог исходить от антипримиренческого лагеря. Пылкий темперамент короля подавлялся, милосердие было результатом его усилий привести в действие упрощенное христианское вероучение, в основе своей являвшееся спиритуальностью нищенствующих орденов, что не мешало им с помощью Инквизиции превращаться в безжалостных судей. Этот пример является иллюстрацией того, что бывали случаи, когда король не соблюдал букву церковных предписаний, — они не были незыблемыми для Людовика Святого. Ритуальное табу можно было нарушить, окажись для того весомая нравственная причина. Смертный приговор можно было запросто привести в исполнение в Страстную пятницу, как можно было, нарушив пятничный пост, задать пир для Генриха III

Два других примера служат иллюстрацией того, как основные идеологические течения XIII века брали на вооружение события жизни короля и представляли их весьма правдоподобно. В первом из них Людовик Святой выступает как светское лицо в религиозном диспуте: [605]

Один ученый клирик читал проповедь королю Людовику, и случилось ему произнести такие слова: «Когда пришло время Страстей, все апостолы оставили Христа, и вера угасла в сердце их. Только Дева Мария сохранила ее со дня Страстей до Воскресения; в память об этом на Страстной неделе во время заутрени один за другим тушат все светильники, оставляя лишь одну свечу, от которой потом все их снова зажигают на Пасху». При этих словах другой клирик, более высокого ранга, поднялся, чтобы поправить говорившего: «Прошу вас не утверждать, что так написано; ведь апостолы покинули Иисуса Христа телом, а не духом». Несчастный проповедник уже готов был взять свои слова обратно, как в свою очередь поднялся король и вступил в спор: «Высказанное положение ничуть не ложно, у Отцов Церкви именно так и написано. Принесите книгу святого Августина». Спешно принесли книгу, и, к посрамлению злосчастного спорщика, король показал желающим текст «Комментария к Евангелию от святого Иоанна», составленный великим ученым, где были такие слова: «Fugerunt, relicto ео corde et corpore (Они бежали, покинув его духом и телом)» [606] .

605

Vauchez A. Les Laics au Moyen Age…; Lobrichon G. La Religion des laics en Occident…

606

Lecoy de la Marche A. L’Esprit de nos aieux… P. 100–101.

Даже при первом прочтении этот рассказ позволяет оценить и то, как охотно вмешивался Людовик Святой в дела веры, и прекрасное знание им Писания и патристики. Соблюдая разделение компетенций и функций между клириками и мирянами, Людовик Святой, ничуть не сомневаясь, вторгся в религиозную сферу, насколько это было позволено мирянину (правда, занимающему особое положение, но все равно мирянину). В XIII веке проповедь отрывается от литургии, благодаря чему король посмел перебить священника. Не гарантируя аутентичности, этот анекдот в то же время весьма правдоподобен. Пример служит главным образом тому, чтобы обратить внимание на отличное знание королем патристики.

Второй пример похоже, имеет итальянские корни [607] .

Однажды король Людовик обратился к брату Бонавентуре с таким вопросом: «Что следовало бы предпочесть человеку, будь у него выбор: вообще не существовать или существовать, дабы быть осужденным на вечные мучения?» Бонавентура ответил: «Монсеньер, такой вопрос предполагает два момента: с одной стороны, вечное оскорбление Бога, без чего Высший судия не подвергнет вечной каре, а с другой, — бесконечное страдание. Поскольку никто не согласился бы жить в вечной вражде с Богом, то, полагаю, лучше было бы вообще не существовать». Тогда этот благочестивейший ревнитель божественного величия и христианнейший государь добавил, обратившись к присутствующим: «Я присоединяюсь к решению моего брата Бонавентуры и уверяю вас, что мне в тысячу раз больше хотелось бы обратиться в ничто, чем вечно жить в этом мире, пусть даже обладая королевским могуществом, но оскорбляя при этом моего Творца».

607

A. Лекуа де ла Марш, сделавший его перевод, пишет о нем так: «Этот диалог между Людовиком Святым и святым Бонавентурой, о котором последний сообщил сам, заимствован из итальянской рукописи, недавно найденной П. Феделе да Фатой, и приведен им в Предисловии к новому изданию сочинений Серафического доктора» (Lecoy de la Marche A. L’Esprit de nos aieux… P. 102–103).

Анекдот, возникший в недрах францисканского ордена и имеющий целью прежде всего сделать акцент на влияние святого Бонавентуры, способствует проникновению в глубь идей и поведения Людовика Святого, известных нам по более достоверным свидетельствам. Он демонстрирует то почтение, с каким относятся к королю братья нищенствующих орденов, а конкретнее — то влияние, которое как теолог (термин «решение» свидетельствует об авторитете университетского магистра) и, главное, как проповедник оказывает на него Бонавентура. Прославленный францисканец, один из великих богословов Парижского университета, избранный в 1256 году генералом своего ордена, не раз читал проповеди Людовику и королевской семье. А по сути, в анекдоте в очередной раз звучат, как об этом свидетельствует Жуанвиль, неоднократно произносимые Людовиком Святым слова, что лучше смерть, чем жизнь в смертном грехе.

Наконец, я располагаю двумя примерами, взятыми из одного сборника, который несколько выходит за очерченные мною в данном случае хронологические рамки. Эта компиляция некоего доминиканца входит в собрание трактатов, предназначенных для проповедников и объединенных в одной рукописи, выполненной в Болонье в 1326 году [608] .

Первый, 59-й пример сборника, озаглавлен: «О необдуманной клятве» (De iuramento improviso).

608

Tractatus de diversis historiis Romanorum et quibusdam aliis verfangt in Bologna imjahre 1326 / Hrsg. S. Herzstein. Erlanger, 1893. Erlanger Beitrage. Heft XIV. См.: Welter J.-Th. // L’Exemplum… P. 358, note 54.

Во времена блаженного Людовика, короля Франции, один высокий епископ приехал из Германии в Париж с визитом к королю. Он прибыл в сопровождении двух молодых людей, сыновей его брата. Однажды епископ был занят делами, и юноши, охотясь на птиц, попали в сад знатного вельможи. Увидев их из своего дворца, он спросил, кто они, и так как никто их не знал, то приказал повесить их на деревьях. Епископ обо всем поведал королю. Король, приняв сторону епископа, не мог сдержать гнева и поклялся на святом Евангелии повесить вельможу. Он изложил суть дела на своем совете, и почти все стали отговаривать его от исполнения клятвы, убеждая в том, что это приведет к великой распре в королевстве. Король созвал множество ученых монахов и спросил их, может ли он пренебречь своей клятвой. Они ответили, что это было бы только во благо всему королевству, ссылаясь на то, что Ирод не сдержал клятвы обезглавить (святого) Иоанна (Крестителя), ибо требование юной (Саломеи) было неразумным и несправедливым. Так и король, хотя епископ по праву требовал возмездия за смерть своих племянников, не сдержал клятву, которую дал не подумав, ибо это сулило великие беды королевству. И хотя он не мог на деле осуществить свое намерение, то повелел выполнить клятву формально. Король приказал посадить вельможу нагишом в мешок и повесить на несколько часов на виселицу, а когда того сняли, то велел ему уплатить штраф флоринами, вес которых был равен весу самого вельможи. Но чтобы не думали, что им владела алчность, он поделил эти деньги на три части и одну дал проповедникам (доминиканцам), и мы построили дормиторий и трапезную, а две другие — миноритам (францисканцам) и монахам Сен-Жермен (де-Пре), которые построили церкви [609] .

609

Tractatus de diversis historiis Romanorum… P. 29–30.

Эта история удивительно напоминает дело сира де Куси и то, как были повешены трое молодых фламандских аристократов, охотившихся в его лесу. В ней тот же гнев Людовика Святого относительно третейского суда знати, та же враждебность части подданных (преимущественно аристократии); король также вынужден отказаться от прежнего решения и пойти на компромисс, ограничившись денежным штрафом. К этому политическому нравоучению пример добавляет случай, призванный восстановить справедливость, не сдерживая клятву (во-обще-то Людовик Святой терпеть не мог клятв; пожалуй, только в этом пример отступает от правдоподобия). Этот факт интересен вдвойне: он демонстрирует значение развития казуистики (в исполнении схоластов) при Людовике Святом и, как и в деле на Страстную пятницу, легкость, с какой не соблюдается традиционный и внешне священный закон (речь идет о клятве на Евангелии). Несомненно, самым интересным является то, что слово из политической сферы, которому отдавалось предпочтение при Людовике Святом, — это общее благо. Наконец, это свидетельство, предъявленное представителями нищенствующих орденов, об особом, но не единственном интересе, проявляемом к братьям Людовиком Святым. Последний предстает здесь не только как король, воплощающий собой государственный разум и мнение, но, в который раз, как король нищенствующих орденов.

Последний пример озаглавлен совсем просто: «О святом Людовике» («De beato Lodewico»). И все же…

Говорят, что однажды Людовик Святой вкушал за одним столом с магистрами и братьями в парижском странноприимном доме (нашего монастыря проповедников), и он послал одного дамуазо [610] на дальний конец стола посмотреть, чем занимаются братья в трапезной. Вернувшись, тот сказал: «Все в порядке. Все поглощены чтением и тем, что перед ними». Король промолвил: «Худо». Через час король снова отправил его туда, и, вернувшись, он сказал: «Они ведут себя хуже, чем прежде, — перешептываются и не так внимательно слушают чтеца, как прежде». Король ответил: «Уже лучше». В третий раз он послал дамуазо, который, вернувшись, сказал, что их поведение хуже некуда, ибо они так кричат, что ничего не слышно. Король ответил: «Вот теперь их поведение безупречно. Когда братьев хорошо кормят, они довольны; но когда кормят плохо, то вряд ли отыщется хоть один, кто открыл бы рот и запел, чему свидетельством Страстные пятницы» [611] .

610

Дамуазо — в описываемое время молодой человек благородного происхождения, еще не возведенный в рыцарское достоинство.

611

Tractatus de diversis historiis Romanorum… P. 27.

За исключением непринужденности в обращении с братьями нищенствующего ордена все остальное в поведении Людовика Святого в этом анекдоте неправдоподобно. Боголюбивый король, приверженец воздержанности, никогда бы не принял на свой счет эту «добрую историю о братьях», похожую на «остроты монахов» Высокого Средневековья и на наши «истории о кюре». Жанру примера требуется лишь громкое имя, чтобы привязать к нему историю. Здесь перед нами редкий случай, который можно причислить к антиподам того, что можно было назвать подлинно биографическим примером, к которому, как мы видели, приближаются некоторые анекдоты.

Тем не менее примеры так или иначе бытовали, прикрывая собой, ибо это не было их единственной целью, сведения о стереотипном образе Людовика Святого в том виде, в каком он существовал в свое время, порою даже преувеличивая отдельные черты и балансируя между аутентичностью и общим местом. Это обработанный, упрощенный образ, который должен подчиняться законам малого нарративного жанра, созданного с дидактической целью и удовлетворяющего не слишком взыскательным запросам проповедников, обычно рядовых, и, возможно, их слушателей. Это продукт информационной скудости, соразмерной средствам массовой информации XIII века. С помощью примеров сама память Людовика Святого создала общие места, коренившиеся в идеологических и ментальных реальностях XIII века. Король и его время отражаются друг в друге, преломляясь в примерах словно в зеркалах.