Мальчик с открытки

– Ты, юноша, в настоящей деревенской бане по-чёрному, наверное, давно не мылся? – спросила у него, хитро улыбнувшись, ну точно как Тинка.

– Никогда не мылся, - признался Вадим. – У нас в квартире всегда была ванная. И у бабушки теперь она есть. В общую баню она меня не отпускает.

– Разве ванну с баней сравнишь! – вмешался Анатолий, - Я у матери в городе мылся, мне не понравилось – ни пару, ни жару, кожу не сдирает. Я после бани как новорождённый! Просто балдеешь от чистоты! – И стал торопить Вадима: - Собирайся скорее! Тинуша, дай-ка ему полотенце.

Но мать опередила Тинку, достала из шкафа почти новое махровое полотенце и мужнину чистую хлопковую рубаху в клеточку, протянула их гостю.

– Оденешь, когда вымоешься, а свитер свой нарядный в доме оставь, накинь отцовскую фуфайку.

Раздевшись в предбаннике, Вадим с любопытством заглянул в саму баню. Толя уже набрызгал на каменку водой, и густой пар заполнил избушку. Вадима приятно обдало теплом.

– Залезай и ложись на полок, - приказал ему Толя смеясь, - я тебя веничком попотчую, а потом ты меня со всей силы похлещешь.

Легко сказать, залезай. Лавки оказались горячими, жгли руки, а на возвышении из широких досок, называемом полком, запросто можно испечься. Анатолий, заметив нерешительность гостя, плеснул из ведра на полок холодной воды и подтолкнул его.

– Ну, что мнёшься?

Пришлось лезть на треклятый полок и ложиться, как указали. Но не успел насладиться приятным пронизывающим тело теплом, как почувствовал на спине обжигающий удар мокрого горячего веника.

– Ты чего? – заорал он на Тинкиного двоюродного брата и попытался вскочить, только тот прижал его коленом и стал хлестать веником всё быстрее и быстрее.

– Терпи, скоро приятно будет! – заворчал Толя. – Какой же ты неженка! Повернись лицом, я спереди тебя попарю.

И эти «лупцевания» называются хвалёным банным парением: не вдохнёшь и не выдохнешь, горло обжигает, от удара веника всего передёргивает – настоящая экзекуция! Он казался себе мучеником, истязаемым кнутом. Лупил его Анатолий, широко размахиваясь и во всю мочь. Вадим не смел кричать, боялся, поднимет его на смех этот взрослый парень, но наступил момент, когда уже не было сил терпеть, вывернулся из-под веника, соскочил с полка и пулей выскочил в предбанник, где жадно стал вдыхать прохладу.

– Хватит нежиться, - нетерпеливо скомандовал Толя через некоторое время, - а теперь ты меня парь.

Взяв веник, Вадим нерешительно и осторожно опустил его на блестевшую от пота мускулистую спину Тинкиного двоюродного брата.

– Что ты меня, как невесту, гладишь, ударь посильнее! – заворчал недовольно тот.

И Вадим принялся бить его веником не на шутку, даже рука заныла, а Толя всё кричал:

– Ещё добавь! Лупи посильнее!

Потом они мазались мёдом, пили хвойный настой и ещё несколько раз парились, поддавая пар. Один раз Толя уговорил Вадима выскочить из бани и вываляться в снегу, как делал сам. Баня была в глубине огорода, подальше от людских глаз, и на улице уже смеркалось, к тому же Тинкин родственник так радостно визжал, обтираясь снегом, что Вадим рискнул.

Выскочил – и бултых в обжигающий снег. Заорал, как бешеный, и тут же опрометью кинулся в горячую баню с паром. А там уже почувствовал блаженство. Стало понятно, почему деревенские люди так расхваливают баню: она даёт почувствовать резкую грань в природе, то холодно, то жарко – и всё в один миг.

В дом вернулись, когда у Масловых вся семья уселась ужинать. Отец, возвратившийся с работы, сидел во главе стола. Толя отказался от приглашения поужинать, поблагодарил за баню и ушёл домой. А Вадима всё же усадили за стол, как ни упирался.

Он уплетал за обе щёки картошку в мундире, солёные огурцы, квашеную капусту и румяные свежеиспечённые пирожки с той же капустой. Ничего вкуснее не пробовал в жизни.

Рядом опять сидела Тинка. Вадим почему-то подумал, что теперь они с ней пахнут одинаково – мёдом, хвоёй и кислой капустой. И этот запах ему безумно нравился.

Репетировать к бабушке Софье в этот вечер они уже не пошли. После ужина отец с матерью ушли в баню, Ксеня уселась читать книжку, а младшие стали слушать детский спектакль, передаваемый по радио, расселись вокруг радиоприёмника в большой комнате. Тинка позвала Вадима в её с Маруськой и Федориком уголок.

Дом Алексей Маслов строил сам, перегородил по-городскому на три комнаты. Прошедшим летом отштукатурил заново и побелил в разный цвет – жёлтый, розовый и зелёный. Тинка, Маруська и их братик оказались в розовом «царстве». Правда, там стояли совсем не в тон стенам старый, раскладной зеленый диван, допотопная кровать с блестящими шишечками, доставшаяся матери по наследству, да самодельный стол, покрытый вышитой скатертью, но всё равно в ней было уютно. На стенах красовались рисунки.

– Это мои и Федорика, - зардевшись, объяснила Тинка, - отец для них рамки сделал, говорит, что они не хуже картин. Я ж понимаю, мазня, но хоть стены не голые.

Но рисунки были хороши, они Вадиму понравились, особенно Тинкины. На них он увидел знакомые места: речку с крутыми берегами, большую дорогу, ведущую в гору, леспромхозовский посёлок. На одном - три девчушки играют в мяч на поляне, усеянной ромашками, в девочках можно было узнать Милочку, Алёнку и саму Тинку.

– Ты хорошо рисуешь. – В голосе Вадима звучало восхищение. – У тебя всё как настоящее. А я рисовать не умею, какой-то бесталанный уродился: ни петь, ни плавать, ни танцевать, ни рисовать!

– Не прибедняйся, - остановила его Тинка, иронично улыбнувшись.
– Учишься на одни пятёрки – и этого тебе мало! – Светлые, чуть прищуренные её глаза смотрели на Вадима пристально и с некоторой хитринкой.
– У Теодоро все монологи запомнил с первой репетиции, а мне пришлось дома долго свои учить, я и сейчас путаюсь, - и неожиданно сделала заключение: – Ты наверняка будешь артистом, у тебя на сцене всё выходит как в жизни.

– Ни за что! – резко отчеканил Вадим, после чего, смутившись, добавил уже мягче: - Артист – человек подневольный, а я подчиняться не люблю, вот если режиссёром, то за милую душу, буду командовать такими артистами, как ты, русалочка.

Какое-то непонятное очарование витало над ними, когда они сидели на старом зелёном диване и говорили о том, что придёт на ум. Вадим рассказывал, как учился в Ленинграде, Тинка внимательно слушала не перебивая. Она умела слушать, не поддакивала, как обычно делают другие девчонки, но по её внимательным глазам видно было, что ей интересно, о чём говорит собеседник.

Когда Вадим замолк и наступил её черёд рассказывать, она с юмором поведала, как летом ловила вылетевший из улья пчелиный рой. Потом пришёл Федорик и пристроился к Тинке, положив белёсую головку к ней на колени. Вскоре, засопел, уснув. Тинка бережно подняла братишку и хотела перенести в кровать.