Мама мыла раму

– Все хорошо, – успокаивала Антонина своих «никарагуяточек» и продолжала монотонно диктовать текст: – «Родина – это твои мать, отец, брат и сестра…»

– Барат? – переспрашивал курсант Аргуэйо, всем своим видом выражая полную заинтересованность.

– Не «барат», а «брат», курсант Аргуэйо, – поправляла Самохвалова и строго смотрела в глаза смуглому латиноамериканцу.

– Что ты с ними носишься?! – злобствовала Татьяна Александровна.

– Они мне как дети, – объясняла Антонина, и выражение ее лица становилось мягче.

– Тебе своих мало? – ехидно интересовалась Адрова. – С сыном сначала разберись, а потом в своем пионерском отряде порядок наводи.

Самохвалова замыкалась и пряталась за шкаф, якобы выпить чаю. Вина усиливалась. Вечером Антонина Ивановна уже не находила себе места и дергала всех, кто имел неосторожность попасться ей на глаза.

Первой оказалась тетя Шура, как всегда торопящаяся то ли в комбинат, то ли из комбината.

– Санечка, – остановила ее Самохвалова. – Ты бы зашла.

– Не могу, Тонь, гости.

– Сань, какие гости? Сегодня понедельник.

– Нужные люди, – на ухо прошептала Главная Соседка и побежала дальше.

Попавшаяся навстречу Наташка Неведонская Антонину не заинтересовала: тоже мне советчик, с таким же успехом можно и с Катькой поговорить.

Но девочка к общению, судя по ее сосредоточенному лицу, расположена не была.

– Может, выйдешь? Мать встретишь?

Катька тащилась в прихожую, чтобы взять сумки.

– Хоть бы «здрасте» сказала, – продолжала Антонина Ивановна задирать дочь.

– Ма-а-ам, – недовольно протянула девочка. – Мы ж виделись сегодня.

– Тебе жалко? – наседала Самохвалова.

– Ну, здрасте…

– Спасибо, – криво усмехалась женщина. – Так не надо.

Катька шла на кухню и, устроив сумки на табуретках, начинала их разбирать – нечего интересного.

– Борька звонил?

– Не звонил.

– А ты ему?

– А мне-то зачем? – искренне изумлялась девочка.

– Вообще-то он твой брат, Катя. Не будет меня, к кому пойдешь за помощью?

– Ни к кому.

– Это ты сейчас так говоришь. А вот останешься без мамы, что будешь делать?

Катька зашла в зал и бухнулась в кресло, скорчив при этом презрительную физиономию.

– Это кому скажи! – продолжала вслух размышлять Антонина. – Брат и сестра! А чужие! Разве мы этого с Сеней хотели? Думали…

Не известно, о чем думали муж и жена Самохваловы, но в реальности между братом и сестрой не существовало никаких связей, кроме тех, что «порочат институт семьи». Когда родилась Катька, ее брату почти исполнилось восемнадцать, и он поддерживал родительское решение родить сестренку исключительно для того, чтобы от него наконец отстали. Никакой особой радости от ночных бдений над корчащимся от колик младенцем он не испытывал. А развешанные посредине общей кухни пеленки напоминали ему ненавистные ясли, застрявшие в подсознании, как гиблое место, откуда нет возврата домой.

Борин возраст на тот момент не позволил ощутить дефицита родительского внимания из-за перманентного спермотоксикоза, для борьбы с которым юноша каждый вечер выбирался на тропу соблазнов и испытаний. Это потом, спустя много лет, он обвинит мать в эгоизме, а Катьку – в том, что перетянула одеяло на себя, лишив его обоих родителей сразу. «Да-да-да, – подтвердит Ниночка слова мужа и упрекнет свекровь в том, что она не только дурная мать, но и «отвратительная, бездушная бабушка».

Катька тоже не испытывала теплых чувств к старшему брату. В свои неполных тринадцать лет она не догадывалась о причастности матери к создавшейся ситуации, но совершенно четко уяснила, что явление Борьки в их дом – это начало сезона дождей. Цепочка состояла всего из трех звеньев: пироги – деньги – слезы. Видя, как мать скулит после каждого Борькиного прихода, девочка ее жалела и не рассказывала, что брат подворовывает деньги, лежащие в берестяной шкатулке. И не бог весть какие суммы хранила в ней Антонина: мелочь, рубли, трешки, не сразу заметишь, но Катьке все равно было противно.

Борька, поймав на себе презрительный взгляд сестры, подмигивал ей и недобро цедил сквозь зубы: «На проезд. Не обеднеете». Катька вспыхивала и запиралась в комнате, дожидаясь, пока брат испарится.

«Пока, прыщавая! – кричал тот, выходя из квартиры, и, прощаясь с матерью, обещал: – За деньги не беспокойся. Верну». Не вернул ни разу.

Выговорившись, Антонина успокаивалась и звонила Еве Соломоновне Шенкель.

– Тоня, – скрипела подруга. – Разбитую чашку, как ни склеивай, трещину все равно видно. В жизни твоего Бори есть люди и поважнее.

– Я его мать, – напоминала подруге Антонина.

– Мало того, ты бабушка, – ранила в самое сердце Ева. – И если ты хочешь вернуть сына, займись внучкой. Право, это обойдется тебе гораздо дешевле.

– Зачем все сводить к деньгам?

– Я не о деньгах. Приручи девочку. Они станут в тебе нуждаться.

Бедная Ева давала советы, плохо представляя, как они отзовутся в израненном сердце Тони Самохваловой. А та, пребывая в полной растерянности, понимала их буквально и пыталась действовать прямо сейчас.

– Боря, – дергала она сына. – Я хочу взять Настю.

– Зачем? – напрягался тот.

– Все-таки она моя внучка. Я хотела бы проводить с ней больше времени.

– Зачем?

– Как зачем? – возмущалась Антонина Ивановна.

– Ты и так проводишь с ней достаточно времени: час в свой день рождения, час – в Настин.

– Этого мало… – честно признавалась Самохвалова.

– Что ты говоришь?! – язвил Боря.

– Не надо так со мной разговаривать. И вообще, позови Нину.

Невестка брала трубку и скупо приветствовала свекровь.

– Нина, я хочу взять Настю.

– Зачем? – повторяла та слова мужа.

– Я хочу погулять с девочкой. Сводить ее в «Лакомку». Сфотографировать. Может быть, что-нибудь купить.

Корыстная невестка тут же забывала обиду и лениво мычала:

– Вообще-то я не против. Как Боря.

– Спроси у Бори.

Нина хмыкала и громко говорила:

– Боря, твоя мама хочет погулять с Настей. Ты не против?

Самохвалов с ненавистью смотрел на жену и крутил у виска пальцем.

– Он не против. Только заберете и приведете сами.

Антонина Ивановна с готовностью шла на любые выдвинутые невесткой условия. Добившись желаемого, Антонина впадала в благодушие и торжественно объявляла дочери:

– Завтра к нам придет Настя!

– Зачем? – автоматически интересовалась Катька.

– Поговори еще у меня! – заводилась мать и спешила отрапортовать Еве о своих успехах.

Прогулка с внучкой заканчивалась очередным разочарованием обеих сторон. Антонина сокрушалась по поводу того, как плохо одет ребенок, как дурно воспитан, как ужасающа его речь, полная грязных звуков.