Маме – мечтательнице, как я
Шрифт:
Мое сердце уже колотилось от бега, но теперь разогналось еще сильнее, когда его ладонь накрыла мою, прижимая к его груди и удерживая там.
– Эй, мне еще три с половиной мили осталось. Думаешь, ты сможешь встать и продолжить?
Он не мешал мне убирать из его волос листья и прутики, и он не спешил шевелиться.
– Подняться сложно. Я серьезно упал. Кто знает, что у меня за раны. Может, вообще сотрясение.
Я вздохнула и отряхнула его лоб. Казалось, он рухнул в гору земли.
– Не знаю, как быть с парнем, что не так крепок, как я.
– А я не знаю,
Я схватила его за руку, стала тянуть, но он дернул меня за руку, и я рухнула на него. Дыхание вылетело из меня от удивления, от падения и от того, что я была на Кэлламе. Пока он был без футболки, а я – в спортивном лифчике.
Я не понимала, что вспотела, пока моя кожа не легла на его, но теперь я замечала только это, и как моя кожа почти прилипла к его.
– Как теперь? – он улыбнулся мне, мое лицо было в сантиметрах над его. Я ощущала его дыхание своей шеей, теплое и ровное.
– Так нельзя, – я пыталась отвлечься от его ладони, рисующей у меня на спине. Смогла. Но вместо той ладони и сосредоточилась на другой, которая скользнула мне за шею, пальцы запутались в моих волосах. – Целоваться вместо учебы. Вместо тренировки. Если я не буду сдерживаться, мы будем только целоваться.
Он нахмурился.
– Разве это плохо?
Я толкнула его в грудь, но не отодвинулась.
– Только если ты не про заваленные экзамены и исключение из команды по бегу за ужасные результаты.
Он без предупреждения поцеловал меня. Поднял голову с земли, нашел мои губы своими и поцеловал. Так, как прошлой ночью, будто я была всем. Началом и концом.
Когда он целовал меня, было просто забыть, что лето скоро закончится. Половина почти прошла, и вскоре мои ночи с Кэлламом закончатся.
Я отодвинулась, и он отпустил меня. Я знала, что он мог удержать меня силой. Это путало меня. Он хотел, чтобы я осталась, но и отпускал меня. Он хотел одного, я хотела другого… и он уважал это.
– Что такое? – Кэллам поправил шорты, сев, и глядел, как я расхаживала в паре футов перед ним.
– Не знаю, – я кусала ноготь. Я не делала так годами.
– Что–то не так, – его голос был спокойным.
– Ничего подобного, – я все грызла ноготь, расхаживая так быстро, что поднималась пыль. – Или все не так. Не знаю. Не понимаю.
– Так давай вычеркнем ничего, потому что и разговора нет, если ничего нет. Что такое?
Я сплюнула кусочек ногтя. Гадко. Если Кэллам и посчитал это отвратительным, он не показал этого.
– А не ясно?
– Начнем с главного, – прошла минута. – Твой папа уходит? – тихо предположил он.
Я фыркнула.
– Мне плевать, что он делает.
Он смотрел на меня, словно видел насквозь.
– Потому ты будто расплачешься?
Я провела рукой по глазам на всякий случай.
– Просто это было его идеей – приехать сюда. И он уехал. Даже не попрощался.
Кэллам молчал мгновение.
– Может, у него важные дела.
– Может, с экраном компьютера ему просто интереснее, – я пнула камешек на
дороге. – Из–за него все разваливается вокруг меня, и он даже не старается это исправить.– Ты даже не знаешь этого, – он поднял плечо. – И не давай другим власти над твоей жизнью. Это сложно потом убрать.
Я смотрела на деревья.
– Личный опыт?
Кэллам покачал головой.
– Мой брат любил играть жертву. Винил во всем папу. Он ощущал себя бессильным, но он сам отдал свои силы.
Я стиснула зубы. Кэллам не утешал меня, как сделали бы многие, выслушав меня. Он не впервые бросал мне вызов вместо этого.
– Я не отдаю никому власть, но я все еще виню папу в том, что он испортил нам жизни и ушел.
– Если бы он ушел совсем, он не звонил бы проверять, понимаешь?
– Он и не звонил, – сказала я.
– Гарри сказал, что говорил с ним.
Мой рот раскрылся, но звуков не было. Почему Кэллам знал это, а я – нет?
– Почему он не звонил мне?
– А ты бы ответила? Или его ждал бы автоответчик? Ты бросила бы трубку? Или поговорила бы? Дала бы ему хоть слово сказать? – он загибал пальцы.
– Да, да. Ты уже все доказал четыре пункта назад, – я вздохнула, зная, что он прав. Я бы не ответила, если бы папа позвонил мне. Я не хотела говорить с ним. Но у меня был на то миллион причин.
– Так дело в твоем папе, – он сцепил ладони. – В чем еще?
– Во всем.
– Мороженое? Бабочки? Солнечные дни? Лютики? – он снова загибал пальцы.
Я оглянулась и скрестила руки.
– Ты ужасен.
Он улыбнулся шире.
– Рад помочь.
Я расхаживала.
– Я переживаю из–за запястья Гарри. Я переживаю из–за мамы, и не знаю, останется ли эта ее новая версия. Я переживаю, что туристы, Бен и другие вожатые не будут доверять мне после вчерашнего. Я переживаю из–за экзаменов, и я переживаю, что не смогу быстро бегать из–за всего стресса и отвлечений. Я переживаю из–за денег, что коплю на машину, и что я не смогу попасть в колледж. Я переживаю, что буду одна потом, и Гарри останется один… и мы не справимся.
Я могла продолжать, но не хотела звучать еще слабее.
– Много переживаний, – сказал Кэллам.
Я вскинула бровь.
– Неужели?
Он вдохнул.
– Но нет смысла переживать из–за того, что может и не произойти.
Он был прав, конечно, но это не меняло моих ощущений. Трата энергии и времени или нет, но я переживала из–за всего этого.
И я продолжила:
– Я переживаю из–за нас.
Я посмотрела на него, а он не был удивлен. Он сложно ждал, пока я это упомяну.
– Что тебя тревожит? – спросил он, топая по земле перед собой.
Я подошла ближе, а потом опустилась рядом с ним на дорожке. Я притянула к себе ноги, как он, и старалась не замечать притяжение. Мы были близко, но я хотела быть ближе.
– Что подумают люди, – начала я. – Что будет в конце лета. Как мы останемся вместе, не пропуская тренировки и учебу, когда мы не можем бежать больше двадцати минут и не открываем книги, – я постучала по часам, где светились двадцать минут. Мы бы уже закончили, если бы не остановились.