Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Шрифт:
– Кира Алексеевна… А кто здесь только что был? Женщина разговаривала по телефону.
Кира даже оглянулась, так ей хотелось помочь Бобровскому:
– Да? Кто-то еще был?… Я, честно говоря, не обратила внимания.
Бобровский, с одной стороны, был разочарован, с другой… Киру Алексеевну тоже можно было понять: мало ей своих проблем, чтобы на чужие разговоры внимание обращать.
– Очень жаль, хотелось бы поговорить с этой женщиной. М-да.
И каждый пошел своей дорогой.
Когда в десятую палату вошла Кира
– Куда они? – спросила Кира у дочери.
Даша пожала плечами:
– Не хотят мешать нам.
Кира Алексеевна была тронута деликатностью Дашиных соседок:
– Я тебя сейчас быстренько помою и скажу им: пусть возвращаются…
Даша кивнула:
– Конечно.
Помыв Дашу…
А хорошо получилось: мыла дочку и приговаривала, как в детстве: «С гуся вода, а с Дашеньки худоба…» Сегодня Кире показалось, что Даша рада маминым рукам, маминой заботе. То, что недодала бедная Дашина мама своей дочке в детстве, дочка получит теперь…
Помыв Дашу, Кира Алексеевна постучалась и зашла в ординаторскую. Вера Михайловна за своим столом с улыбкой рассматривала детские фотографии. Выбрав одну, прикрепила на свой «иконостас» за спиной, где красовалось уже больше трех десятков малышей…
Кира полюбовалась издалека на смешные мордашки и спросила:
– Вера Михайловна, вы мне не разрешите отлучиться на пару часов? Я отработаю позже. Я ведь по часам домой не ухожу.
Вера Михайловна покивала и сочувственно, и осуждающе:
– Да я заметила, что вы и на полную ставку перерабатываете. Экономьте силы, они вам еще понадобятся…
Кира не стала акцентировать внимание на переработках:
– Я у вас не устаю… Мне, правда, нужно, дело важное. Елена Прокофьевна мои палаты возьмет, я в долгу не останусь…
В приемном отделении Бобровский вместе с врачом приемного покоя принимал сложную пациентку. Она уже давно сидела на диване с котомками на коленях. Наконец, сосредоточенный серьезный Бобровский сказал:
– Нет, все-таки к нам. Если бы не осложненная миопия высокой степени, то родила бы сама. Но рисковать нельзя. К нам…
Вышел из приемного и направился в сторону отделения патологии. Но когда сворачивал к лифту, снова услышал уже знакомый, красивый, но твердый и властный женский голос…
– Машину к моему дому через час, эти переговоры я никому перепоручить не могу.
Бобровский сделал несколько быстрых шагов (если не сказать – прыжков…) назад: в вестибюле – никого… На лице у него появилось выражение легкого обалдения. Явно назревала необходимость ставить самому себе страшный диагноз – галлюцинации!..
– В отпуск. В отпуск, – сказал он тоже вслух, чтобы кто-то, услышавший его голос, мог удостовериться – это не глюки. – Или – в баню. Но что-то надо делать…
Прокофьевна зашла в палату, где лежала Даша. Начала аккуратно брызгать на все моющиеся поверхности из дезинфектора, протирать тряпкой…
Даша долго наблюдала за старушкой,
а потом спросила:– А что, мама моя… уже уволилась?
Прокофьевна повернулась к Даше, укоризненно покачала головой:
– Эх, девонька… По делам твоя мама уехала. Может, купить тебе чего надо… Или бабушку проведать. Она ведь старенькая у вас.
Даша сама от себя не ожидала, что так расстроится:
– Да звонила я бабушке сегодня, все нормально у нее. Наверное, по делам… Дел у нее всегда – выше крыши. Могла бы сказать…
Добровольный адвокат, Прокофьевна продолжала выдвигать версии срочной отлучки Киры Алексеевны:
– А некогда было!.. – а потом добавила ободряюще: – Мамы-то не увольняются, никогда. И на пенсию не выходят. Мама – она мама и есть… А я тебе сейчас сок принесу из столовой. Или кефиру, хочешь?…
Наташа целенаправленно, печатая модельный шаг, шла по коридору. С другой стороны, навстречу ей, неторопливо шел Владимир Николаевич Бобровский в свой кабинет. Он вставил ключ в замок и в это же время увидел приближающуюся Наташу. А вот когда он свой ключ уже поворачивал в замке, из-за угла к Наташе протянулась чья-то рука и втянула ее к себе. Вновь Бобровский посмотрел на то место, где только что была Наташа – ее и след простыл…
Бобровский задумчиво почесал нос:
– В баню. Срочно – в баню. Или нет – на шашлыки.
В окно заглядывало яркое солнце. Владимир Николаевич подошел к окну. И что он увидел!..
… К крыльцу больницы подъехала черная иномарка, кажется, БМВ, из нее вышла молодая, стройная женщина в деловом костюме и очень быстро вошла внутрь. Лица сверху не разобрать, но женский силуэт выглядел очень привлекательно. Машина уехала…
На лице Бобровского появился почти охотничий интерес! Кто же эта дама? В каком отделении она лежит? Почему ее свободно отпускают на улицу, почем зря, в нарушение режима?…
Но главное – главное! – он понял: это не галлюцинация, а самая настоящая женщина. Еще какая настоящая!..
– Ага! Нет, в отпуск, пожалуй, рано!
И вдруг решился: выбежал из кабинета… Свернул на боковую лестницу… Выбежал во двор…
Эх, некому было зафиксировать новый мировой рекорд по бегу по пересеченной местности: когда Бобровский вбежал в ту же дверь, куда вошла женщина, он увидел удаляющуюся по коридору фигуру. Эта женщина явно его заинтересовала, но прежде чем он решился ее догнать, она исчезла за поворотом…
Доктор в сердцах сплюнул:
– «Летучий голландец», ей богу, – а потом вспомнил про труд Киры и ботинком растер то, что себе позволил под влиянием минуты.
Даша лежала и ела персик. А Кира Алексеевна рассказывала спокойно, никуда не торопясь:
– Моя мама, Анна, тоже меня тяжело рожала. Долго выхаживала ребенка, еще дольше – себя. Вот муж и не выдержал, ушел. Я своего отца совсем не помню. Но вот что помню – мама все пыталась устроить свою личную жизнь… Отдала меня бабушке. Я с ней виделась очень редко. Сильно по ней скучала…