Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Шрифт:
Вера зашла в лифт с мамочкой Костюченко. Та смотрела в пол. В руках сжимала пакеты с вещами, многие из которых уже решила выбросить – чтобы ничего не напоминало ей об этих днях, когда надежда обернулась отчаянием. Женщины ехали на другой этаж, в обсервацию… Лифт остановился, двери лязгнули механически и безжалостно…
Костюченко, погруженная в свои мысли, и представить не могла, что Вера Михайловна, такая улыбчивая и спокойная, буквально считала минуты, чтобы скорее остаться одной, чтобы заплакать, наконец, чтобы позвонить мужу. Только с ним она могла себе позволить быть слабой.
Владимир Николаевич Бобровский смотрел на своих интернов, по очереди передававших друг другу листки анализов, историю болезни мамочки Костюченко. Все было изложено в документах, но Бобровский повторил:
– Антенатальная гибель плода. В период эпидемии перенесла грипп.
Девушка-интерн почувствовала в его интонации что-то личное. Или показалось? Она спросила:
– Во время болезни она знала, что беременна?
Врач кивнул:
– Знала.
Вечерняя трапеза в столовой была похожа на полдник в детском саду: рядом с каждой мамочкой стояла кружечка с питьем, на тарелках – свежеиспеченные булочки. За исключением тех страдалиц, которым была предписана строгая диета… Зое и ее подругам по палате повезло: им, как сказала Женька, «можно все».
Они допивали компот, когда у Зои вдруг очень немелодично заорал мобильник: «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Ведь улыбка…» За соседним столом мамочка оглянулась на этот звук:
– Это что у тебя? «Вопли Видоплясова»?
Зоя только улыбнулась в ответ и очень покраснела: палец никак не попадал на кнопку приема…
– Да, да… Я. Ну конечно, узнаю, – почему-то тоненьким, почти детским голосом ответила она, наконец, в трубку, – нет, не забыла… Где я? Я в больнице. Да нет, в общем-то… здорова…
Все ее подруги-мамочки сидели, замерев, боясь лишний раз стукнуть ложкой…
– Когда выпишут?… Через две недели. Хорошо, позвони… – Зоя слушала голос в трубке внимательно и недоверчиво. И, в конце концов, улыбнулась мягко и светло. – Приедешь? Приезжай…
Она отключила телефон, положила его рядом с собой на стол и некоторое время продолжала на него зачарованно смотреть.
Заводная Катя легонько толкнула ее локотком, подняла стакан с остатками компота, жестом пригласила подруг «чокнуться» и вполголоса запела, и все мамочки, кроме никак не приходящей в себя после звонка Зои, подхватили:
– Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!..
Бобровский зашел в ординаторскую, где за столом сидела тихая и задумчивая Вера Михайловна.
– Ну что, дежурим? Спокойно все?
Вера ответила, сделав над собой усилие:
– Пока – да. Ночь впереди.
Владимир Николаевич прекрасно понимал, почему подавлена Вера: никак не могла успокоиться после истории с мамочкой Костюченко. Бездетная Вера «вынашивала» вместе с мамочками всех детей. И теряла – тоже…
И так же хорошо Бобровский знал, что не стоит возвращаться к этой теме. Помочь бедной мамочке уже ничем нельзя, а настроение у врача должно быть… Каким же должно быть сейчас настроение у Верочки? Рабочим. Да, так и решим: рабочим…
– Слава богу, не праздник
и не выходной, – говорил он спокойно и буднично, возвращая Веру к повседневности, – это у них любимое время. Час пик в роддоме, честное слово…Вера кивнула, посмотрев Владимиру Николаевичу в глаза. Она поняла: он просто хочет ее утешить. Как-то внушить: жизнь продолжается, Вера…
«Какой он хороший», – подумала Вера. Но развить эту мысль ей помешал зазвонивший телефон у нее на столе. Она взяла трубку, и лицо сделалось озабоченным и даже тревожным:
– Да… Да… Что, уже?
Вера посмотрела на часы и привстала. Лицо Бобровского тоже стало напряженным. Вера серьезно проговорила в трубку:
– Все. Иду. Бегу.
Бросила трубку на рычаг и объяснила:
– Пойду. В приемный зовут. Кофе у них готов.
Тот облегченно вздохнул:
– Ох… Слава тебе, господи… Все, Верочка. Поеду. А тебе – счастливо отдежурить.
… Проходя через свое отошедшее ко сну отделение, Вера Михайловна только на минуточку остановилась возле тихо работающего телевизора, который в одиночестве смотрела медсестра Таня.
С экрана очень симпатичный и, кажется, популярный актер («По-моему, его фамилия Сергаков», – мельком подумала Вера) рассказывал о своей последней роли. О том, как снимался в Минске, о том, как, закончив снимать, режиссер неожиданно поменял название фильма – с «Любовь была» на «Любовь будет»… Вера улыбнулась: ей показалось, что это очень правильное решение. И пошла дальше…
Глава третья
«Ода к радости»
Стрельцовы въехали во двор Большого Роддома в свое обычное время, то есть довольно рано – не было еще и восьми утра. Поэтому молодые ребята, человек семь, ровно стоящие вдоль больничного забора, как призывники перед военкоматом, удивили не только Сергея, но и Веру. Предположить, что все эти молодцы одновременно стали папашами и по зову сердца все вместе явились под светлые очи своих юных жен (буквально до зари!), было трудно даже видавшей и не такие виды Вере.
Но и это бы ничего, если бы из шеренги не выделился один паренек и, прижав телефон к уху, не крикнул:
– Наташка, смотри! – а потом скомандовал зычно: – Делай – раз!
И «призывники» вдруг упали, как подкошенные! Но уже лежа на земле, каждый сделал еще какое-то одно, завершающее движение.
– А, это флешмоб, – догадалась Вера и засмеялась от радости за этих мальчишек, бесстрашно попадавших на жидкий газон, и за мамочку, которой весь этот цирк посвящался.
– Не понял, что получилось-то у них? – вытянул шею Сергей.
– А ей сверху видно, – пояснила Вера, – она наверняка уже родила, значит, сейчас – на третьем…
Мальчишка-папа не успокоился на одном трюке и выстрелил в небо ракетницей, рассыпавшейся в воздухе серебристым конфетти. Его друзья вскочили, все дружно помахали какой-то счастливице на третьем этаже Большого Роддома и, весело переговариваясь, направились к выходу…
Верочка, чмокнув мужа в щеку, пахнущую «Хьюго Босс», побежала на работу, а Сергей дождался, пока парни поравняются с его машиной, и спросил у «главного» – молодого папаши: