Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Шрифт:
– Маша, я обязательно рожу кого-нибудь… Только не скоро… – Кирилл на этих словах как-то втянул голову в плечи. – Ну, не сейчас… Сейчас не могу: мне скоро защищаться надо будет…
Маша, сделав страшные глаза, тихо переспросила:
– От кого защищаться? Обижает тебя кто-то?
Кирилл услышал этот тихий детский шепот, оставил в покое недоеденный помидор, улыбнулся не сильно весело и тоже шепотом ответил, обращаясь к ребенку:
– Маш, ну кто ее в обиду-то даст?
И после этого он отправил наколотые помидорные кружки в рот.
Катя, от которой не укрылась тщательно замаскированная ирония, прозвучавшая в словах мужа, объяснила девочке:
– Это так называется – защита докторской диссертации…
Было заметно, что Маша поняла не все, но все равно довольно и хитренько улыбнулась:
– Доктор – это хорошо. Детей лечить будешь? А куришь тогда зачем? Я видела, как ты курила… Доктора не курят.
В разговор вступилась старшая Оля:
– Отстань, Машка. Сейчас все курят. Почти. И доктора тоже.
Перед кабинетом УЗИ чинно сидели мамочки, одна из которых странно выделялась на общем фоне роскошной свадебной прической, украшенной беленькими цветочками, стразами и прочей свадебной мишурой. Унылое ее личико было покрыто таким же праздничным – с нарощенными ресницами и стразами – макияжем. Халат, впрочем, контрастировал с кукольной головкой, потому что был он обычный, видавший виды, одним словом – казенный. Мамочка была сколь прекрасна, столь же и грустна.
Сидящая рядом мамочка, ничем, кроме «крабика» в волосах, не украшенная, с любопытством рассматривала соседку. Спросила запросто, без церемоний:
– Ты откуда, такая красивая? Из ресторана привезли?
Невеста покачала произведением парикмахерского искусства:
– Не доехали. Из ЗАГСа.
Вторая мамочка продолжила интервью:
– А чего так? Срок какой?
Невеста пожала плечами:
– Двадцать четыре. С половиной… До родов далеко. Букет подружкам за спину бросила и… Так схватило… А врач сейчас говорит: да ничего страшного, бывает. Полежи недельку… Вот тебе и свадьба, вот тебе и медовый месяц.
Любопытная мамочка хмыкнула:
– Ну, по-моему, медовый месяц у вас гораздо раньше был… Нормальный ход… А букет-то твой поймал кто-нибудь?
Успевшая стать женой иронично кивнула:
– Ага. Фотограф поймал. Чуть камеру ему не разбила…
Ее собеседница и вовсе развеселилась:
– Да, не повезло, так не повезло!
Невеста покосилась:
– Кому – мне или фотографу?
Мамочка в «крабике» уточнила:
– Обоим, по-моему…
Новобрачная задумчиво почесала носик – и маникюр оказался тоже со стразами:
– Еще Кристинке, свидетельнице, не повезло. Она так хотела букет словить. Надо ей, понимаешь. Никак на ней ее этот не женится…
Из кабинета УЗИ выглянула медсестра, выкрикнула негромко:
– Колесникова, пройдите!
Невеста еще пару секунд сидела, как будто этот призыв ее не касался, потом подхватилась:
– Ой, это же меня! Я – Колесникова! Не привыкла еще…
И улыбнулась, в одно мгновенье став удивительно
красивой, как и положено девушке в лучший день ее жизни…На операционном столе лежала родильница, от пояса закрытая занавеской. Вера Михайловна и Бобровский стояли рядом, полностью готовые к работе: в операционных халатах, в шапочках, в повязках на лице, за которыми, как в амбразуре, виднелись глаза. Пока анестезиолог вводил наркоз и вполголоса разговаривал с пациенткой, Бобровский внимательно смотрел на Веру Михайловну:
– Верочка, а у тебя глаза усталые. Только сейчас заметил. Не высыпаешься?
Вера улыбнулась в ответ – одними глазами:
– Да по-разному… Кстати, у вас тоже глаза… грустные.
Бобровский тоже улыбнулся, и его большие глаза едва заметно сузились:
– Причину знаешь?
Вера Михайловна пожала плечами, глядя в сторону: «О чем бы это он?»
Тем временем анестезиолог предложил пациентке:
– Давайте посчитаем от одного до двадцати…
Мамочка, закрыв глаза, послушно начала считать:
– Один… Два… Три…
А Бобровский все смотрел на Веру Михайловну, внимательно и нежно. Сейчас, когда лицо было полностью скрыто маской и на лоб надвинута шапочка, видны были только глаза. Вера Михайловна неожиданно смутилась: это был очень мужской взгляд…
Тысяча мыслей пронеслась в воображении Веры. Среди них – две-три фантастические, парочка крамольных, одна – грешная…
– Владимир Николаевич, вы меня смущаете, – честно сказала она.
В глазах Бобровского тут же начали посверкивать искорки:
– Не все же вам меня смущать, Вера Михайловна.
Анестезиолог их не слушал, он скомандовал:
– Можно оперировать.
Бобровский поднял правую руку, в которую ассистент (а это была медсестра Света) положил скальпель. Все, шутки кончились, врач опустил глаза и едва заметно нахмурился: он работает…
А в четвертой палате Катя продолжала рассказ:
– Знаете, как в науке бывает? Если какое-то явление в процессе опытов повторяется с такой степенью частоты, что наблюдается определенная закономерность, значит, пора делать выводы.
Соня попросила:
– Кать, а попроще?…
Катя рассмеялась в ответ:
– Да проще не бывает!.. Когда вокруг много детей, начинаешь понимать, чего конкретно тебе в жизни не хватает. Ребенка!
Двое мальчишек, Вася и Петя, мигом проглотившие все положенное матерью на тарелки, как ураган, убежали из-за стола. И через мгновение со двора уже слышался их победный крик, с которым мальчишки на хорошей скорости убегали прочь…
Петр Васильевич, кивнув в сторону окошка, за которым стих, удаляясь, боевой клич сыновей, сказал:
– Лето! Скоро жабры вырастут: день и ночь на речке…
– У этих мальчишек, братьев моих младших, Васьки и Петьки, не только жабры выросли, у них явно еще по пропеллеру в заднице выросло. Нет, хорошие мальчишки: мать сказала в магазин за хлебом сбегать – мигом! Сбегали – и опять куда-то погнали, по своим делам… Кирилл машину открыл – здесь уже! Вопросы задают, под капот заглядывают… За руль попросились! Кирилл же не знал, что отец их называет «сверхзвуковые истребители»… Оказалось – да! Сверхзвуковые! И именно – «истребители».