Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Шрифт:
– Почти: я работаю в журнале… Но здесь я не по заданию. В общем, жену привез. И – просто глаза разбежались! Здесь столько потрясающей фактуры… Не могу удержаться!
И как раз в этот момент – предчувствие не обмануло Веру Михайловну – к ним присоединился третий собеседник, а именно доктор Бобровский. Свежо пахнущий морозным воздухом, только что с улицы, расстегивая на ходу куртку, он поравнялся с ними, ловко подхватил Веру Михайловну под руку. В другой руке он нес объемную дорожную сумку и скорость снижать не собирался:
– Доброе утро, Вера. Идем?
Вера Михайловна,
– Да, сейчас, Владимир Николаевич, здравствуйте… – и, увлекаемая Бобровским, полуобернувшись, спросила у мужчины: – А жену рожать привезли?
Фотограф ответил:
– Нет, сохраняться… Видите ли, у нас, так уж получилось, довольно поздний ребенок…
На этих словах затормозил Бобровский. Развернувшись сам и, как в кадрили, на ходу развернув обратно Веру, он внушительно произнес:
– Главное, что получилось! И поздними дети не бы-ва-ют! Дети всегда вовремя!
Вера приветливо помахала рукой фотографу:
– Если жена ложится в патологию, еще увидимся…
Дальше пошли одни.
– Владимир Николаевич, последняя оптимистическая фраза была специально для меня? – спросила Вера за мгновение до того, как зайти в гардероб.
Бобровский, перекладывая тяжелую сумку в руку, освободившуюся от Веры, иронично покосился на нее:
– Нет, для него. Вера, а чего бы это мне с тобой в слова играть? Мы с тобой и без намеков хорошо друг друга понимаем. Как космонавты, да?
Вера вздохнула:
– Лучше и не скажешь, – и сразу представила, как они с Бобровским делают гигантские шаги по Луне, в нарядных серебристых костюмах, в круглых шлемах с антеннами, с пачками историй болезни в плохо гнущихся перчатках… – Конечно, понимаем. С полуслова, с полужеста… Ладно, пойду скафандр надену. А что это у вас в сумке такое тяжелое?
– Ну, не ракета-носитель! Сюрприз! – Бобровский ласково погладил бочок сумки.
Вера заулыбалась:
– Вы только подумайте, Владимир Николаевич, какое у меня удачное начало дня! Еще и девяти нет, а уже два сюрприза в перспективе. Вот тебе и 23 февраля…
Женщина, которая позировала фотографу у окна, уже без верхней одежды, отданной мужу, сидела на стуле рядом с врачом приемного покоя. Та заполняла бумаги и одновременно вносила нужные данные в компьютер, тюкая по клавиатуре. В дверь, заранее деликатно постучав, просунул голову фотограф:
– Простите, можно зайти?
Врач приемного покоя, не глядя, ответила:
– Нельзя. Подождите, пожалуйста, в фойе.
Но тот не сдавался:
– Извините… Всего одно фото, для семейного архива. Это ровно секунда…
Врач подняла голову, в одну секунду оценила ситуацию – мамочка лет тридцати пяти, а может, и старше, папа, с дорогим навороченным – явно профессиональным – фотоаппаратом наизготовку… Разрешила:
– Ну, пожалуйста. Только быстро…
Жужжание, щелчок – и кадр замер. Фото готово: мамочка – с немного растерянной полуулыбкой, врач – с добрыми понимающими глазами, ваза с цветами на столе, солнечный блик на тонко граненом хрустальном узоре…
Прекрасная, как всегда в первой половине дня, Наташа уже заваривала кофе, когда в ординаторскую
вошли Вера Михайловна и Бобровский. На столике стояла вазочка с печеньем, манила фигурной россыпью свежеоткрытая коробка конфет «ассорти», извлеченная из подарочного фонда…– Доброе утро! Вот, вас жду… Владимир Николаевич, с праздником! Но вы не подумайте, это еще не праздник, это все так, в рабочем порядке… А торжественная часть у нас запланирована на обед…
Бобровский в ответ почему-то тяжко вздохнул:
– У меня тоже.
Наталья Сергеевна гостеприимно раскинула руки, приглашая коллег к столу:
– Ну, давайте, чем бог послал… Я сегодня опаздывала, позавтракать толком не успела.
Бобровский присел на диван, мельком бросив Наташе:
– Зато как при этом прекрасно выглядишь… Ну, налей, пожалуй, выпью чашечку…
Отпил глоток, одобрительно покачал головой: Наташа лучше всех в отделении заваривала кофе в чашке. Не в чашке, по ее словам, тоже, да все как-то не было случая удостовериться… Обратился к Вере:
– Верочка, пока не села, дай-ка мне историю Лесниковой, освежу в памяти, без отрыва от производства…
Вера подошла к стеллажу и достала нужную папку. Бобровский отставил чашечку, не спеша перелистал историю болезни:
– Завтра оперируем… Узкий таз, крупный ребенок и свертываемость крови плохая. И что-то мне на этом фоне померещилось, что и резус у нее отрицательный. Но нет, ошибся. У страха, как говорится, сто друзей, вылетит – не поймаешь… А несладкое что-нибудь есть? – встал и положил папку Лесниковой на стол Веры.
А Вера Михайловна вдруг вспомнила, что взяла с собой…
– Вот, как чувствовала, захватила: вчерашние, – она достала из сумочки и выложила из пакетика на общественную тарелочку пирожки. – Правда, холодные, но зато очень вкусные… С капустой и грибами. Муж сказал, что вкусные, и это – не реклама.
Бобровский, повернув «нос по курсу», пошел к пирожкам, как зачарованный:
– Так, где мой кофе… Вера, мне тоже пирожок… Скорее…
Откусил кусочек пирожка и завел глаза к потолку:
– М-мм… Вера Михайловна!.. Ве-ра!.. Вера, ты замужем?… Ах, черт, забыл… Все время забываю… А то бы… Я бы… Мы бы…
Наташа тоже укусила пирожок, ревниво глянула на Веру:
– Да, действительно. Вкусно. Вер, а они у тебя… ну, не заговоренные, как у Тани, надеюсь?
Вера, сложив руки на груди, наслаждалась комплиментами коллег.
– Нет… Это… просто праздник какой-то! – пошел мыть руки к умывальнику Бобровский.
– Владимир Николаевич! Праздник еще впереди! – повторила Наташа.
Вера глянула на часы и добавила:
– Ладно, праздник впереди, а сейчас обход. Пошли.
Вера Михайловна и Наталья Сергеевна все же на секунду замешкались у дверей ординаторской, где они оставили Бобровского: Наташа остановила Веру, чтобы поворчать:
– Ну, ты поняла? К его сердцу – путь только через желудок!
Вера засмеялась:
– А ты думала, если он гинеколог, то возможен какой-то другой вариант?
Наташа покачала головой, с укоризной протянула:
– Вера Михайловна, подруга называется… Ничего похожего я не думала. А пироги свои знаменитые не носи больше. Как уже было сегодня метко подмечено, ты замужем, тебе ни к чему… ах!.. холодное, как вчерашний пирожок, сердце Бобровского…