Мамочки мои… или Больничный Декамерон

Алиса с сожалением оглянулась на бьющийся на ветру, переливающийся плакатик и спросила:

– А сколько вы вместе прожили?

Настя подняла глаза к потолку:

– Без малого семь лет.

Алиса даже в ладоши хлопнула:

– Вот! Вот в чем дело-то! «Без малого» потому что. Был бы малый – глядишь, все хорошо было бы. А теперь-то он будет!

– Да перестань ты, честное слово, – прохладно заявила Настя. – Неужели вся эта бутафория может перевесить все его предыдущие подвиги? Между прочим, он не только сам инфантильный, он и меня тянул назад. Сколько раз у матери-пенсионерки я деньги занимала! И сколько раз не отдавала – он же без работы все время…

Алиса глянула в упор:

– Изменял?

– Измены? – Настя недолго думала над ответом. – Да ни в одной из них, честно скажу, я не уверена. Так, кому-нибудь голову закрутить, это он может. Нет, знаешь, что меня выводило из себя больше всего? То, что он – мальчишка! Нашалит и, как мальчишка, прибегает потом к мамочке – это ко мне. А мне детского сада и на работе хватает.

– Да что ты все – мальчишка да мальчишка. Чувствую себя как Остап Бендер, честное слово: кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень… В чем мальчишество?

– Самая страшная разновидность мальчишества, это когда взрослый мужик продолжает увлеченно играть в любимые игры, а семье предоставляет почетное право самой заботиться о себе. Это понятно?

– Это – понятно.

Настя посмотрела в окно: универсальный призыв «Прости, родная!» по-прежнему держался на дереве…

* * *

Сестра-хозяйка принимала передачи для мамочек, время от времени уточняя фамилии, номера палат… Денис тоже стоял в очереди. Ему было тяжело держать в руках вазон с цветком, который в народе называют «Женское счастье» – он был весь в цвету.

Прокофьевна, которая стояла рядом наготове со своей тележкой, увидев увесистый горшок, сильно разозлилась:

– Это еще что? Ты ж думай, молодой человек! Как я его довезу, положим, тебя не касается, а как его твоя жена примет, а? В голову не пришло, что беременным нельзя поднимать ничего, тяжелее веса своего ребенка? Зачем ты этот папоротник древовидный притаранил?

Денису не хотелось с бабкой ругаться, он и ответил миролюбиво:

– Это не папоротник, бабушка, это спатифиллум, «Женское счастье».

И это неожиданно смягчило старушкино сердце, она сказала ласково:

– Эх, ты… Зеленое насаждение принес, чтобы, значит, счастье было… А женское счастье – это муж хороший. Попроси разрешения у завотделением, сам сходи.

Денис отмахнулся от Прокофьевны:

– От цветка у нее настроение поднимется, а меня если увидит – прогонит… Отнесите, пожалуйста. Пусть потом в отделении останется, когда мы родим.

Прокофьевна кивнула сестре-хозяйке:

– Хоть и не положено – грузи!.. – повернулась к Денику: – От женского счастья никто еще не отказывался…

* * *

Вера Михайловна заполняла текущие бумаги после обхода. На одной из историй болезни она как-то надолго затормозила: то вперед пролистает, то назад заглянет.

– Ничего не понимаю. Вот здесь написано: партнерские роды. А подписи родильницы – нет. То есть, муж хочет, а она – против? Нет, надо как-то определяться.

– А кто это партизанит? – заглянула через плечо Веры Наташа.

– Муж Анастасии Суворовой, – и еще выше поднялись у Веры Михайловны брови, – бывший!..

Алиса сидела на Настиной кровати и читала ей стихи…

…Развод – разве горе? Житейский пустяк!Жалеть – так сирот или вдов…Но слез было море, и вышло так,Что не было нужных слов.Живем негромко, почти в тени,Щуря на солнце глаза.Из мгновений, сплетенных в тонкую нить,Пытаемся жизнь вязать.Из реальных снов, из придуманных дней…Из улыбок, касаний, шагов,Из рождений, встреч, из света в окне,И еще – из тысячи слов.Из мягкой шерсти получится шаль,Из стали – кольчуга-броня.А в клубочке моем – слова… Как жаль:Мой шарфик не греет меня.А любовь порой тяжелее оков.И холодно, как на Луне.И если б не несколько важных слов,Однажды сказанных мне…

Настя выслушала, опустив глаза:

– Мы уже развелись.

Алиса искоса глянула на Настю:

– А Элизабет Тейлор дважды выходила замуж за одного и того же Ричарда Бартона.

– И оба раза – неудачно! – не сдавалась Настя. – В одну реку не входят дважды.

Алиса рассмеялась:

– Это в одну воронку не бьют снаряды! Да, что касается воронок… Есть поговорка смешная: «Замужем и воронка – жонка, а без мужа и княгиня загинет»!

– Народная мудрость очень подходит, когда нужно решить чужую проблему, – сказала Настя.

Алиса посмотрела внимательно на Настю, глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и наконец выговорила.

– Настя. А я ведь не зря тебя с мужем мирю… И если бы не вот этот человечек, – она обняла свой смешной животик, – то не знаю, какие еще чудеса случились бы в стране Алисы…

И женщины начали смеяться…

* * *

Сергей подошел к своей машине, когда его окликнула Женя:

– Сергей Анатольевич!

Сергей обернулся. Необходимость битый день любезно улыбаться иностранцам, когда на душе скребли кошки и пронзительно не хватало Веры, вымотала его ужасно. И хорошенькая, но чрезвычайно настойчивая Женя тоже начинала напрягать: у Сергея было вполне старомодное отношение к распределению гендерных ролей. А Женя, вооруженная до зубов молодостью, красотой, смелостью… Это была даже не осада, а какой-то абордаж!..

Подойдя ближе, Женя наклонила головку к плечу и совершенно невинным тоном произнесла:

– Если вам не нравится сказка про Красную Шапочку, я могу рассказать другую. Я много их знаю…

Сергей, легонько положив ей руку на плечо, тоже ласково проговорил:

– Так, Женя. Во-первых, я думал, что ты уехала с господами инвесторами. Во-вторых… Да, я не люблю сказки. Особенно те, в которых кто-то зачем-то переоделся в бабушку, а потом еще кого-то съел. Не люблю хищников, даже сказочных. Садись, до метро подвезу.

* * *

…Алиса решилась на признание не сразу. И все-таки – решилась!

– Я-то замужем – в третий раз! Я дважды разводилась! Два развода – как нашивки за ранение! Так что, мы это проходили, плавали, знаем. От раза к разу все умнее становлюсь. Других вот учу!

И женщины начали смеяться. Внезапно их внимание привлек очень неприятный звук – царапающий, просто скрежет. Он – извне, с улицы…

Алиса смелее Насти, но и она струсила:

– Что это? Там же второй этаж!