Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Шрифт:
– Лицо знакомое, но я ее точно не вела. Может, кто-то из моих посоветовал? Не знаю.
Наташа заглянула в историю:
– Сорок один год… Поздновато рожать собралась, мамочка… Возможно, второй брак. Беременность ЭКО или своя?
Вера вздохнула:
– Своя… А ведь молодец, мамочка! Сорок один год… Героиня.
Настя Арбузова неожиданно для всех снова вернулась в палату. Алиса не преминула пошутить:
– Так когда тебя рожать-то поведут? Или сказали, что рассосется?
Настя отмахнулась:
– Ой,
Мила, уютно свернувшаяся на кровати, подала реплику хорошо поставленным преподавательским голосом:
– Предвестники родов – так называется.
Настя спросила:
– А вы тоже медик?
– Нет, я преподаватель в вузе.
– У вас, наверное, еще старшие есть дети? – деликатно спросила Алиса.
Мила улыбнулась:
– Нет. Это мой первенец.
И Настя, не зная того, повторила с интонацией Натальи Сергеевны:
– Вот это да… Да вы просто героическая женщина!..
Бобровский сидел за своим столом, и вид у него был ну очень серьезный. Но в кармашке его обычного белого халата была вставлена, как бутоньерка, пышная роза. Франтоватый вид Владимир Николаевич приобрел в результате оплошности: одна из розочек сломалась, вот и… Он сосредоточенно набирал номер на мобильнике:
– Вера Михайловна? А где Наталья Сергеевна? Срочно, обе – ко мне в кабинет. Очень важно. Жду.
После этой суровой тирады, которая не могла не мобилизовать названных коллег, он выдвинул ящик стола и достал два подарочных пакетика. Открыл нижние створки стеллажа и достал две розы – алую и белую. На длинных, целых стеблях.
Стук в дверь заставил его вновь войти в образ. На пороге стояли озабоченные Вера и Наташа.
– Что случилось, Владимир Николаевич? – Вера не на шутку встревожилась: в праздники в отделении, как правило, происходили самые неожиданные происшествия.
Бобровский молча вышел из-за стола и сурово, что не очень вязалось с его цветком «в петлице», спросил:
– А сами вы не знаете? Что, Вера Михайловна, и не догадываетесь?
Вера спросила тихо:
– Я сяду, можно?
– Можно! А вы, Наталья Сергеевна, постойте пару минут… Так вот, объявляю вам последнее предупреждение, – на этом месте он легонько погрозил пальцем, – сначала одной, потом второй, если вы обе и впредь будете…
– Ну что, опаздывать, что ли? – нелюбезно перебила Наташа, – хоть в праздник можно было как-то не заметить, а?
– Такие умные и… – повысил голос завотделением, а женщины от неожиданности засмеялись, – такие ослепительно красивые…
Он понизил голос до своего самого бархатного тембра:
– Если будете так же украшать каждый мой день на работе… Если будете смущать мой мужской взор и поражать человеческий разум… – тут он тяжело вздохнул, – я буду вам очень благодарен. Потому что очень вас люблю и не могу без вас жить. С праздником,
родные!Он осторожно, по-братски, поцеловал Наташу:
– Я в тебя верю!
И чуть нежнее поцеловал Веру:
– Ты – моя надежда!..
И вручил крохотные, изящные подарочки…
Обе (обе, обе – что скрывать!) зардевшиеся красавицы ответно поцеловали любимого начальника во вкусно пахнущие дорогущим парфюмом, подаренным благодарными родителями, щеки. Он обнял их за плечи и сказал уже совсем по-домашнему:
– Ну что, девчонки? Официальная часть закончена. Неофициальная – чуть позже. Работаем?…
Алиса, сходившая живой ногой на КТГ, вернулась в палату радостная, но растерянная:
– А меня выписывают! Сказали, дома дохаживать! Я мужу сказала, пусть сейчас и приезжает.
Начала собирать вещи в пакетик – рубашку из-под подушки, домашнее полотенце со спинки кровати… Потом остановилась, обернувшись к Насте. Села к ней на кровать:
– Я так рада, что вы с Денисом помирились. И что с тобой познакомилась, рада. Увидимся же еще, да?
Настя кивнула:
– Да у нас с тобой одна детская поликлиника будет – первая, на Золотой горке.
И обе дружно расплевались:
– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – и уж потом засмеялись.
Мила смотрела на девчонок с улыбкой…
Саша Сосновский стоял возле стола завотделением, а тот делил мимозу на веточки. Формировал трогательные букеты, а в кабинете пахло весной.
– Владимир Николаевич, ну, вы потратились! – вдруг дошло до Саши. – Я тоже кое-что принес, но вы просто… Дед Мороз какой-то. По фамилии Рокфеллер…
Бобровский глянул иронично на Сашу:
– Я по фамилии Ротвейлер. Но не сегодня. Ты бы хоть стихи написал, пиит. Как девчонок обрадовал бы, а?
Сосновский отказался гордо, даже с вызовом:
– Я не могу всем! Я только одной могу.
Завотделением исподлобья глянул на Сашу:
– А всем сразу, что – жалко? Или слабо?
– А всем сразу… я конфеты принес, – отбился тот.
– Ну, так неси свои конфеты! – скомандовал Бобровский. – Стол-то у меня будем накрывать.
Сосновский метнулся к выходу:
– Ну, сейчас схожу…
В коридоре было тихо: мамочки сходили на обед, лежали по палатам, многие спали. «Мамочка спит, а срок подходит» – как в армии…
Возле Таниного поста сидела усталая Прокофьевна и с видимым удовольствием мазала руки дорогим кремом – Таниным подарком:
– А пахнет как… Хоть ешь его… На руки-то изводить жалко.
Таня улыбнулась:
– Не жалейте, Прокофьевна… Я всегда такой беру. Он называется «Земляника со сливками», по-французски только…
И Таня продолжила что-то писать, старательно склонившись над столом.
По коридору бесшумно, как ниндзя, крался Бобровский, спрятав руки с большим пакетом за спиной. Подошел к посту.