Маргарита

Стрелки уперлись в двенадцать, и на работавшем в кабинете телевизоре пошла новостная заставка.

Любопытно, насколько они проворны.

Диктор главного канала — аккуратная и эстетичная — заговорила слегка взволнованным голосом.

— Начинать сегодня приходится с тревожного сообщения о случившемся происшествии во дворце Нарышкина, где во время VIP-бала произошло нападение очень большой стаи собак. По предположениям, собаки-ротвейлеры были выпущены или вырвались сами из чьего-то питомника. К счастью, работники МЧС прибыли вовремя и проявили очень большую активность.

На экране в полутемноте появился грустный Шойгу в ведомственном комбинезоне, который с кем-то говорил и куда-то показывал.

«Как минимум на вице-премьера пойдет, — подумал Катушев, — и обязан ему теперь кое-чем».

— О жертвах пока сообщений нет. Некоторые участники бала отказались от медицинской помощи и разъехались, однако многие госпитализированы в местной областной больнице. Прямой репортаж оттуда нашей выездной съемочной группы.

Журналист с микрофоном в больничном коридоре, рядом с ним один из дежурных врачей.

— Могли бы вы охарактеризовать основные травмы и состояние пациентов?

— Разделю на две группы. У первой, у большинства, покусаны мягкие ткани. Потери крови, я бы сказал, незначительные. Подлечим день-два и выпишем.

— Значит, не опасно?

— Ну, сидеть какое-то время придется на мягких подушках. А вот с другой группой обстоит посерьезней.

— Как именно?

— Отравление средней тяжести. Очень для нас непонятное.

Катушев знал, кто такие — весь бомонд нефтегазовый.

— А что именно непонятно?

— Рвота нефтью у одних, у других метан через анальные отверстия прёт. Персонал не может работать, ждем, когда МЧС доставит противогазы.

Нянька прошла с полным ведром черной маслянистой жидкости.

— Вот пожалуйста, — показал рукой врач. — Где они насосались?

Репортаж на этом закончился.

Диктор — аккуратная, эстетичная — поглядела с экрана, захотела что-то начать, но задумалась.

И внезапно искривясь в кресле, растопырила пальцы:

— А вот такие сегодня новости.

Ее вдруг выпрямило и дернуло снизу от живота, длинный плевок полетел в сторону.

— У ё-о…

Катушев, как ни странно, испытывал облегчение — похоже, все закончилось, похоже весьма на финал.

Хотя в некоторых кругах началась, а теперь и усилится, паника.

Ришельевич с Полуниным уже думают о своих головах, и чеченские трупы удалось обнаружить лишь в середине этого дня — Березовский сообщил о них «Энергетику», разумеется, уже только добравшись до Лондона. Специалисты на прослушивании быстро разобрались — «что» и «о чем».

Депутата-коммуниста милиция нашла под утро на какой-то сельской дороге и, внимательно выслушав, бережно отвезла в сумасшедший дом.

Депутат уже рассказал свою историю нянькам, а теперь рассказывал двум врачам.

— Я к нему, как к отцу родному, я ж за памятник его душу клал. Он мне сразу про памятник: «Черт с ним. Ты про партию говори, про страну». Разве можно неправду сказать этому человеку? — он посмотрел на врачей, те категорически мотнули головами, что, конечно, нельзя. — Вот, значит, я с партийной прямотой изложил про Советский Союз и что новоявленная буржуазия все, значит, отобралa, — пациент сглотнул, на секунду окунувшись в переживанья. — Слышу, он по-польски сначала, потом русским матом, — и опять понадобилось несколько секунд пережить. — Достает маузер — две сюда, — пациент указал пальцем слева в две точки, — и одну сюда, — рука сдвинулась вправо.

Он еще раз хотел удостоверить места попаданий, но один из врачей мягко отвел его руку.

— Мы поняли, а что дальше было?

— Дальше, как я уже помер, чувствую, он по трупу ногами лупит, мало ему, — рука снова поехала к грудной клетке. — Две сюда, и одну вот сюда.

Через полгода у него будет уже сорок сребреников, а потом пятьдесят…

Будет, но для чего?

Он, Иуда, не понял самого главного — замысла великого.

Чтобы увидели те, кто не слышит.

Чтоб ощутили высший предел человека.

Не божественный, нет, собственный свой великий предел.

Братья пойдут той же дорогой, и другие многие, которых лица сегодня он видел.

Они пойдут, а ему уже нет пути.

И не горько ему, а пусто.

Да, не понял.

Оттого, наверно, что не очень он умный, простой человек.

Человек.

Человек он.

Значит, и быть по сему — никто не ткнет в него пальцем, не станет показывать на него детям и не плюнет никогда на могилу — друг зароет его тайком, где никто не найдет.

Вот вам и всё

Осень уже попрощалась.

И в ближайшие дни совсем уберет уже малый оставшийся цвет.

По пустынной почти что Пятницкой шли четверо мужчин и женщина с превосходной собакой на поводке.

Нет, не совсем пустой была улица — редкие прохожие встречались им по пути, все здоровались, улыбались.

— Хорошо, когда мало людей, — сказал плотный, в длинном пальто, похожий на бандюка.

— Людей как раз много, — ответил ему длинный в шляпе с интеллигентным лицом.

Миновали небольшой внутренний скверик у старого особняка.

— Посмотрите, Мессир, — остановившись, проговорил в шляпе интеллигентный, — кто к нам пожаловал.

Статный человек впереди тоже остановился и повернул голову.

— А, неприкаянный.

— Послушаем, или ну его?

— Послушаем, Мессир, — произнесла женщина.

— Отчего же.

Группа повернулась и направилась в сквер, где стоял человек в сером чуть ниже колен балахоне, опоясанном, трижды, грубой неприятной веревкой, с опущенной головой, прикрытой подобием капюшона, на голых ногах были только поношенные сандалии.

Группа остановилась в центре скверика в нескольких метрах от человека.

Бандюк в длинном пальто хлопнул в ладоши, и статный человек сел в кресло — черное, офисное, которое его слегка крутануло.