Маргарита

— Охрана наша, как это можно… грузовиками!

— Охрана наша — дерьмо. И ты не кричи. Подумай, лучше, кто на такое способен.

— Да, кто способен?!

— Тихо. Не понимаешь?

— Не понимаю.

— Ну, контрафакт, другое ведь не забрали.

— Ты… что хочешь сказать?

— Да, Катушев, его люди.

Генеральный поводил головой, обалдело посмотрел перед собой в воздух, и в нем начертилась решетка.

— Вспомни, кто в долю войти к нам недавно хотел.

— Газпром.

— Вот и прикинь.

— А… а мы почему еще здесь?

— Время дают убраться. Аэропорт себе заберут за копейки, а нам — время за это. Ну, и чтобы на суде не болтали.

Картина стала яснее ясной.

— Когда борт ближайший у нас?

— Через тридцать минут на Женеву. И на него, знаешь, какие «шишки» прут? Надо туристическую группу снимать.

— Ну и сними. Пусть их кормят до следующего борта.

— Кормежка у нас…

— Знаю, пусть больше дадут. Собираемся — ноги в руки.

Генеральный начал вынимать из ящиков самое важное. Да, рог коньячный забрать — там только по обводке коньяк, а внутри одиннадцать килограммов золота. Чуть не забыл про эту мелочь, но сейчас пригодится.

К вылету он явился за несколько минут до отлета — на уничтожение бумаг время ушло.

Вот стоят стюардессы, и молоденькая старшая стюардесса смотрит на него призывными глазками.

С глазками этими, с попкой теперь придется расстаться.

А экстрадировать, он сразу понял, это не страшно, это они будут всю жизнь экстрадировать.

Командир корабля — сорокалетний, красивый, подтянутый, асс в полном смысле — приветствует его сразу внутри.

— Да, можно лететь.

В салоне… такое и во сне не приснится — ну все знакомые лица.

Ришельевич тычет в коньячный рог пальцем.

— Угостишь?

— В подарок везу.

Депутат известный жрет «Импазу» как семечки, из правительства люди — кого только нет.

Он не успел сесть в кресло, рядом со своим заместителем, как самолет потянули на взлетку.

— Ну и с богом, — говорит заместитель, — спасибо еще надо сказать.

Командир, проходя по салону заметил — не дожидаясь положенных угощений, многие прихватили с собой и пить начали загодя.

Этим людям, конечно, замечаний не сделаешь.

Он привычно пустил лайнер по взлетке, привычно оторвался и, набирая высоту, очень мягко начал вираж.

И раньше времени дал команду убрать предупреждающие в салоне огни — если там вообще обратили на них внимание и кто-то пристегивался.

Стюардессы тоже поскорей приступили к работе.

Все шло нормально.

Шестая минута полета.

…

Восьмая, он уже ложится на курс.

Молоденькая старшая стюардесса вдруг заявилась.

— Там, там, черный петух на правом крыле.

Штурман, бортмеханик, второй пилот уставились на нее…

Командир не очень пришел в удивление.

Но не порадовало — «Колес наглоталась, думает, теперь ей все можно».

— Да вы посмотрите, пойдите и посмотрите!

— Что он там делает? — флегматично произнес командир.

— Обшивку клюет.

Они с бортмехаником обменялись ироничными взглядами.

— Ну, прогуляйся.

Тот лениво отправился.

Стюардесса побежала вперед.

Когда бортмеханик оказался в салоне, почувствовал сразу, что что-то все-таки происходит — люди прилипли к иллюминаторам, а по центру у правой линии кресел их целое скопище.

Стюардесса, и другая с ней вместе, упрашивали расступиться и дать пройти.

— Позвольте, — мягко произносил бортмеханик, — позвольте, пожалуйста.

И когда люди по центру ему уступили, попросил:

— Ненадолго совсем освободите вот это крайнее, у иллюминатора, кресло.

Странно, слово «петух» было произнесено уже несколько раз.

Какой петух при скорости восемьсот пятьдесят километров в час?

Наконец, он сел в кресло…

На крыле — большущий черный петух.

Невозможно.

Прямо перед ним, почти у борта был настоящий петух.

— Невозможно, — вслух произнес бортмеханик.

— Вы посмотрите, чем он занимается! — тревожно произнес женский голос из кресла за ним.

Петух бил клювом обшивку.

От каждого удара в обшивке появлялась новая дырочка.

Петух работал целенаправленно — пробил уже дырки «в линию» от переднего края крыла к концу, где закрылки, и сейчас, в полуметре от первой, добивал вторую такую же линию.

Бортмеханик вдруг понял, что сейчас будет — полоску обшивки сорвет с крыла.

Петух быстро довел работу, обшивку дернуло, загибаясь куском, она поползла.

— Петя, — похолодел бортмеханик, — куриную твою мать! Ты что делаешь?!

Петух скосил на иллюминатор глазом, перескочил дальше и начал долбать новую линию.

— Пустите, пустите! — расталкивая людей, бортмеханик устремился к пилотской кабине.

— Командир, там аппарат какой-то в виде петуха, срывает с крыла обшивку.

Командир сам почувствовал уже легкую, но вибрацию справа.

— При таком темпе у нас три минуты, — бортмеханик стал с трудом выговаривать, — четыре — максимум.

Четыре? Они уже не вернутся на аэродром. Куда?.. На какой-то военный? Переговоры займут больше времени.

— В салон! — приказал он. — Предупреди — это не падение, а резкий сброс высоты. Штурман, где облака?

— На трех километрах.

Так, на прорыв в «видимость» уйдет примерно минута. Там вода где-то, Клязьменское уже прошли, но должна быть Ока.

— Командир, где-то рядом Ока, — говорит штурман, хорошо что спокойным голосом.

Самолет уже идет вниз с приличным ощущением невесомости. Чертовы облака все еще внизу далеко.

Дернуло справа, отчетливо дернуло.

— Закрылки?

Второй пилот отвечает, и тоже спокойно:

— В рабочем, никаких аварийных сигналов.

Надежда теперь на непотерю управления. Если задеть воду крылом — конец.