Мария, княгиня Ростовская

Береговые заросли раздвинулись, и враз выплыл из предутреннего мрака Чернигов, ещё более тёмной массой, чернее ночи. Зато вокруг него широким полукольцом раскинулась россыпь бесчисленных костров. Ростислав улыбнулся. Уж что-что, а это он знал хорошо — сидящему у костра ночь кажется непроглядной вдвойне, как чернила. Так что если кто и глядит поверх огня в сторону реки, вряд ли заметит призрачно скользящие тени…

Стрела с сухим стуком впилась в борт, и тотчас заблажил на берегу гортанный нерусский голос.

— А ну, поднажми! — во весь голос зычно крикнул Акинф, и тотчас вёсла с удвоенной силой врезались в воду. Таиться теперь не имело смысла.

Монгольский лагерь разом пришёл в движение. От костров к берегу скакали всадники, многие с горящими факелами, чтобы осветить речную гладь. С противоположного берега тоже зажглись огни, и Ростислав запоздало понял: монголы вовсе не так беспечны. Очевидно, ночные дозоры были выставлены напротив города, чтобы исключить возможность переправы осаждённых, и один из дозорных как раз увидел движущийся по реке караван.

— А ну, луки! — проревел Акинф, и тотчас из налучей на свет явились тяжёлые русские луки. Ратники упирали их в скамьи и днища ладей, с усилием натягивая тетивы.

Монгольские стрелы посыпались с обеих сторон, коротко и сухо впиваясь в дерево, с лязгом отскакивая от доспехов.

— Готовы?! А ну разом… Бей!! — рявкнул воевода.

Залп полутора тысяч могучих луков был страшен. Зарево от множества факелов на берегу враз погасло. Часть факелов упала в воду, остальные просто наземь. Уцелевшие монголы разом отхлынули от воды, что есть мочи нахлёстывая коней.

— Ага, не нравится! — в востоге заорал Ростислав, напрочь забыв, что он есть отпрыск княжеского рода. — А ну ещё подходи, кто смелый!

— Смелый и дурень вещи разные, княже, — ухмыляясь, произнёс Акинф. — Не подойдут, будь спокоен.

На городской стене тоже появились огни. Опытные черниговские ратники высовывали факелы из бойниц крест-накрест, с таким расчётом, чтобы пламя не слепило стрелков и в то же время освещало земляной вал, круто подходивший к воде. Послышался скрежет отпираемых боковых калиток, устроенных в башнях, выходящих к реке. Рассвет занимался всё сильнее, и уже было видно, как серыми тенями скачут на том берегу монгольские всадники, бессильно наблюдая, как караван втягивается под защиту городских стен.

— Якоря, якоря давайте!

Ладьи причаливали к берегу, прямо под нависающие над крутым валом стены.

— Слава те Господи! Давно ждём вас, родимые!

— Вы огонь-то уберите, ребята, не то мы у поганых как на ладони! Всё, пристали уже, калитки и так найдём, не слепые! — проорал Акинф, задрав голову к ближайшей башне.

— Пр-роклятые ур-русы!

Хан Менгу был взбешён. Ещё бы! В обложенный, казалось, со всех сторон город спокойно и нагло, не обращая особого внимания на непобедимых монгольских воинов проходит целый караван судов с подкреплением. Целый день разъезды, выставленные с другой стороны реки бессильно наблюдали, как идёт разгрузка и погрузка — подойти к берегу не давали лучники и самострельщики, разместившиеся на городских башнях и стенах. А вечером, уже в глубоких сумерках корабли так же спокойно снялись, подняли паруса и поплыли вниз по реке, подгоняемые северным ветром, по-прежнему не обращая внимания на осаду. Менгу не велел их преследовать, бессмысленно. Вниз по течению, да с попутным ветром урусские ладьи уже завтра утром будут в Киеве, преследовать их по берегу — только коней зря загонишь, да ноги им переломаешь в темноте. Интересно, и как только урусы видят, куда плыть, в таком мраке?

— Это всем нам урок, Ноган, — Менгу хлестнул нагайкой по сапогу. — В поход на урусов надо выступать не раньше, чем замёрзнут все реки.

— Но тогда уже снег укроет землю…

— Ну а иначе сам видишь, что получается! Какая же это охота, когда лиса может свободно покинуть свою нору!

— Сильно бьют, едрёна вошь!

Ратник, стоявший на смотровой площадке башни, указывал рукой на стену, уже порядком пострадавшую от вражеских камнемётов. Боярин Фёдор кусал губы. Ещё два-три дня, и стена рухнет, и тогда всё — хлынут в пролом воющие толпы степняков, и не станет города Чернигова…

— Ладно, Дмитр, ладно… Сегодня кончится вражья забава! — боярин сплюнул в смотровую щель и полез в люк, откуда торчала грубо сколоченная лестница.

Внутри башни царил полумрак, лишь тускло отблёскивали шлемы стрелков у отдушин-бойниц. Соображают, со злостью подумал Фёдор, не бьют по башням. Развалить башню значительно труднее, и потом, от обгоревшей и рухнувшей башни образуется такой завал, что и не перебраться… Вот стену проломить проще, и неважно, что с башен будут бить лучники — при общем приступе лишняя сотня убитых значения не имеет.

Спустившись, Фёдор Олексович широкими шагами направился к сооружению, возвышавшемуся неподалёку, возле которого густо копошились люди.

— Ну как, Охрим, начнём сегодня?

Чернобородый, широкоплечий плотник Охрим — руки как лопаты — широко улыбнулся.

— Обязательно, боярин. Дадим им ужо огонька.

Фёдор оглядел метательную машину, построенную Охримом и его подручными. Ну до чего талантливы всё-таки русские мастеровые люди. Вот, плотник, а сумел построить настоящий камнемёт по рисунку в греческой книге, что отыскал боярин. Длинный рычаг, утоньшающийся к верхнему концу, был укреплён коваными стальными полосами, предохранявшими дерево от перелома при резком рывке. Железные цепи удерживали кованую метательную чашку. В качество противовеса использовали громадный мельничный жёрнов, в четыре берковца весом. Вся конструкция была поставлена на полозья, позволявшие быстро перемещать машину на конной тяге.

— Слышь, Охрим… — в который раз обеспокоился Фёдор Олексович. — А достанет? Противовес слабоват-таки…

— Да достанет, боярин, чего ты? Мы же не валуны пятипудовые метать станем, горшки смоляные!

— Ну добро.

Уже садясь на коня, боярин подумал — надо сейчас посетить воротную башню. Там с отрядом лучников да самострельщиков держал оборону моложой княжич Ростислав. Князь, пожалуй. Да, определённо, вот выдержим осаду, и будет Ростислав уже полновесный князь, не отрок княжьего рода…

— Нет, этого так оставлять нельзя!

Князь Ярослав в сердцах бросил на стол клочок тонкой бумаги.

— Что ещё такое случилось, родимый? — княгиня Феодосия обеспокоенно заглянула через мужнино плечо.

— Да уж случилось… Князь Миндовг литовский занял Смоленск без бою. Пришёл и сел, как в свой Вильнов, понимаешь.

— Ой! — княгиня сказала это таким тоном, будто муж сообщил ей, что Миндовг забрался под кровать в опочивальне великой княгини и не вылезает оттуда, хоть тресни. Князь мельком взглянул на жену, фыркнул, как кот.

— Почуяли слабину, гады. Ну ладно, немцы, те завсегда враги. Литвины-то куда?

Княгиня прижалась к мужу, потёрлась щекой.

— Слабых все норовят обидеть.

— То-то и оно… — вздохнул Ярослав. — И потому кровь из носу, а надо Миндовга из Смоленска выбить, притом немедля, покуда он город не обчистил да людей своих повсюду не насадил.

Княгиня молча вздохнула. Война, опять война… Любят воевать мужчины, не думая о том, каково будет вдовам и сиротам, матерям обездоленным…