Мария кровавая

Вначале Мария сухо поблагодарила парламентариев за совет (не выходить замуж), но остальное в речи спикера она «нашла очень странным». Ну, во-первых, не в традициях парламента было рекомендовать королеве, за кого ей следует выходить замуж. Это «не принято и невежливо». Мария говорила гневно и с сарказмом. В истории нет прецедентов вмешательства парламента в дело выбора консорта, даже когда правитель был несовершеннолетним. Все присутствующие здесь должны согласиться, что акция, предпринятая палатой общин, является беспрецедентной и совершенно неуместной. Более того, если бы ее вынудили выйти замуж за человека, который ей не нравится, она бы не выдержала и трех месяцев и умерла, оставив королевство в плачевном состоянии, причем не выполнив основную цель брака, а именно рождение наследника. На этой фигуральной угрозе она и закончила свою речь, напоследок заверив спикера и его коллег, что о благе государства печется не меньше, чем они, а в вопросе своего замужества, как и во всех остальных делах, будет руководствоваться Божьим промыслом.

Тот факт, что королева отвечала спикеру лично, произвел на присутствующих не меньшее впечатление, чем сила ее логики. Аристократы поддержали Марию, заявив, «что она была права», а Арундел принялся подшучивать над Гардинером, говоря, что «сегодня он потерял пост канцлера, потому что его заняла королева». Остальные советники тоже повеселились от души. Надо отметить, что Гардинер нравился Марии все меньше и меньше. Она призналась Ренару, что довольно скоро раскусила его сущность. Если это соответствовало его целям, он с пеной у рта начинал заверять королеву, что ее подданные находятся в полном подчинении, а буквально на следующий день, «при обсуждении вопроса, затрагивающего личные интересы канцлера, пытался запугать перспективой мятежа». Мария начала понимать, почему протестанты прозвали канцлера Доктор Лицемер и что его поведение во время развода Генриха VIII с Екатериной было не случайным.

Мария подозревала, что это Гардинер вдохновил спикера обратиться к ней по вопросу о замужестве и снабдил его своими аргументами. Спустя несколько дней после встречи с Поллардом и членами палаты общин она вызвала к себе канцлера и прямо обвинила его в этом. Ей хотелось, чтобы он понял раз и навсегда: она никогда, ни при каких обстоятельствах не выйдет замуж за Кортни, поэтому и стараться не стоит. Мария сказала, что «неуважительные слова» спикера ее чуть было не вывели из себя и что она больше не намеревается слушать ничьих советов, касающихся выбора мужа.

Канцлер пал духом и, залившись слезами, признался, что действительно говорил с Поллардом и сделал наброски его речи. Правдой являлось также и то, что он всегда симпатизировал Кортни, еще со времен заключения. Мария ответила, что понимает их дружбу, но привела убедительные доводы против Кортни-консорта: «его низкий авторитет», заигрывание с французами, нехватка денег в английской казне и так далее. Канцлер с ней полностью согласился, сказав, что «это неправильно — пытаться заставлять ее двигаться в том или ином направлении», и поклялся «быть верным тому человеку, которого она выберет».

Итак, из первого столкновения с парламентом и лорд-канцлером Мария вышла победительницей. Ее авторитет существенно возрос. Ренар перестал беспокоиться по поводу «неспособности» королевы править, по крайней мере на данный момент, и восхищался ее «стойкостью и мужеством», которые та проявила в столкновении с Гардинером. Будущее замужество королевы имело, конечно, большое значение, однако разрешения требовали также весьма важные и острые проблемы, из-за которых страна фактически разделилась на два лагеря. Парламент занимался некоторыми из них. Например, отменил «безнравственное и незаконное решение» о разводе Генриха с Екатериной. При этом Елизавета вроде как вновь становилась внебрачным ребенком. Были осуждены Джейн и Гилфорд Дад-ли вместе с Кранмером, и был сделан шаг в направлении избавления страны от литургии протестантского архиепископа. Парламент принял закон, согласно которому с 20 декабря текущего года канонической объявлялась только та церковная служба, которая имела место в конце правления Генриха VIII.

После педели «горячих споров» были аннулированы все протестантские законодательные акты Эдуарда, но монарх по-прежнему оставался главой церкви. Как известно, Мария решила ие использовать титул Верховный Глава Церкви, но была вынуждена примириться с тем, что парламент в своих актах величал ее также и этим званием.

Дальнейшие шаги по реставрации католицизма предпринимать было рискованно, потому что в то время, когда шли заседания парламента, во мпогих местах были отмечены случаи насилия над духовенством, служащим мессу. В одной деревенской церкви во время мессы кто-то выстрелил в священника из аркебузы, но промахнулся. В графствах Норфолк и Кент бунтовали прихожане, мешая служить мессу, а где-то еще даже убили двух священников. Начиная с сентября Мария жила под угрозой покушения, но находила в себе мужество появляться на публичных богослужениях и давать аудиенции так же свободно, как будто никакой опасности не существовало. С начала ее правления уже было раскрыто несколько заговоров против жизни Гардипера, после чего тот был вынужден переехать в королевский дворец, под защиту Марии.

За неделю до роспуска парламента во дворце произошел странный случай, сильно напугавший придворных. Когда королева в сопровождении Елизаветы и многих приближенных проходила по галерее, направляясь к вечерне, кто-то громко выкрикнул: «Предательство!» Придворные бросились врассыпную, но Мария невозмутимо продолжила свой путь в часовню. Позднее выяснилось, что обвинение в предательстве было адресовано Гардинеру и исходило от человека, которого епископ много лет назад посадил в тюрьму за написание трактата в защиту Екатерины Арагонской, но в тот момент никто не сомневался, что то была угроза для жизни королевы. Елизавета была так напугана, что побледнела и «не смогла справиться со своими чувствами». Ее сильно удивило, что Мария не побежала прятаться. Сама Елизавета не переставала дрожать, и Сюзанне Кларенсье пришлось помассировать ей живот. Только после этого ее лицо приобрело нормальный цвет, и она смогла присоединиться к Марии у алтаря.

ГЛАВА 35

Что есть наша жизнь? Война без конца и меры,

Но готова королева к натиску врагов: Для нее

Надежда — шлем, щит надежный — Вера,

Ну, а латы — нет прочнее — для нее Любовь.

Через две недели после коронации Ренар вручил Марии «Меморандум», в котором перечислялись опасности, угрожающие, по его мнению, королеве. «У вас четыре группы вполне определенных и открытых врагов, — писал он. — Это еретики и схизматики, мятежники и сторонники герцога Нортумберленда, король Франции и Шотландии и леди Елизавета». До поры до времени они затаились и бездействуют, но забывать об их существовании никогда не следует. «Они ждут подходящего момента для осуществления своих планов, — продолжал Ренар, — и Ваше Величество всегда должны помнить об этих неприятелях и изыскивать способы предохраниться от их происков».

Со сторонниками Дадли в основном было покончено. Герцога казнили вместе с двумя главными сподвижниками, а его сыновья и невестка Джейн сидели в Тауэре. Нортгемптон и Суффолк тоже провели некоторое время в тюрьме, по затем были отпущены, а маркиз Винчестер, Пембрук и десять других, подписавших «Порядок наследования», согласно которому Мария лишалась прав на престол, теперь заседали в королевском Совете. Решение Марии не только помиловать сторонников Дадли, но и дать большинству из них места в своем правительстве, многие не одобряли. А оказавшемуся на свободе Суффолку скоро предстояло себя еще проявить.

Что же касается еретиков и схизматиков, под которыми Ренар подразумевал всевозможных протестантов, то их противостояние росло. Мария начала возвращать католицизм осторожно и очень медленно, но большинство идейных противников старой веры с каждым днем становились все более и более крикливыми. Тон задавал Кранмер. Мария к мятежному архиепископу отнеслась весьма терпимо. Вместо того чтобы заточить его в тюрьму как государственного преступника, она ограничилась лишь домашним арестом. Однако Краимер королевской милости не принял и в лоно святой римской церкви не вернулся. Он написал острый памфлет против мессы и спустя очень короткое время попал в Тауэр, присоединившись к бывшему Лондонскому епископу Ридли и пламенному протестантскому проповеднику Латимеру. Вызывающее поведение Кранмера прибавило храбрости его единоверцам, которые на все попытки Марии прийти с ними к какому-то пониманию ответили яростными нападками и грубыми оскорблениями. В конце октября был организован теологический диспут, где четыре ученых-протестанта вели дебаты с шестью католическими учеными-богословами. Встреча эта совпадала по времени с парламентским обсуждением альтернатив в религиозном законодательстве, но вместо того чтобы каким-то образом просветить законодателей, теологи чуть ли не передрались друг с другом. Аргументированная дискуссия уступила место «скандальным пререканиям», оставив у парламента и публики тяжелое впечатление. В день закрытия парламентской сессии неизвестные злоумышленники нашли дохлую собаку, выбрили ей голову на манер тонзуры священника и швырнули в окно зала аудиенций королевы.

Все свои надежды протестанты возлагали на последнего врага Марии (в списке Ренара) — ее сводную сестру Елизавету. Взаимную неприязнь Мария и Елизавета унаследовали от своих матерей. Несмотря на то что Мария предпринимала искренние попытки проявить к младшей сестре доброжелательность, между ними даже нейтралитета никогда не существовало. Кем, спрашивается, могла считать Елизавету Мария9 Разумеется, бастардом, и только бастардом. В разговоре с Ре-наром она однажды саркастически заметила, что Елизавета — это «отпрыск той, о чьей „доброй“ славе он, конечно, наслышан и которая получила по заслугам». По свидетельству Джейн Дормер, королева убежденно придерживалась версии, что Елизавета вообще дочь не Генриха VIII, а музыканта Марка Смитона. Мария любила повторять, что у нее «черты лица» Смитона и что с точки зрения морали она недалеко ушла от своей матери. В ранней молодости Елизавета скомпрометировала себя неосторожным флиртом с Томасом Сеймуром и с тех пор приобрела репутацию распутницы. Да что там, ведь трудно было ожидать, что дочь Анны Болейн вырастет добродетельной, и Марии нравилось перечислять «черты, которыми она напоминала свою мать», как важный довод в пользу того, что Елизавета не имеет никаких прав на престол. Реиар считал, что принцесса похожа на Анну Болейн в другом. «Она обладает, — писал он, — необыкновенной способностью очаровывать», то есть силой обаяния заманивать людей в капкан и подчинять своей воле. Он был уверен, что Елизавета вовсю использовала это качество, чтобы окрутить Кортни и, став его женой, через мать влиять на королеву.