Мартлет и Змей

На лицо покойнику бесцеремонно опустилась черная птица. Ей совсем не было дела до того, что у других вызывает омерзение и страх. Она прилетела за добычей – отщипнуть лакомый кусочек плоти и проглотить – на что еще может годиться мертвая падаль вроде этой? В черных птичьих зрачках застыло холодное безразличие, граничащее с безумием.

Ворона с видом заправского фата степенно прошлась по лицу мертвеца, почистила когтем клюв, заглянула в раскрытый рот, примерилась к подернутым поволокой глазам. Птица каркнула, внезапно что-то припомнив, – оказывается, она была здесь не просто так. Прежде чем наполнить мертвечиной желудок, ей предстояло поймать того, кто нарушил слишком много законов на тойстороне.

– Ты готов, эльф? – Ворона повернула голову, смотря сверху вниз, куда-то мимо широко распахнутых глаз покойника.

– Готов к чему? – спросил мертвый.

– И почему все спрашивают подобные глупости? – делано возмутилась птица. – Уж кому, как не тебе, знать, к чему тебе следует подготовиться. Пойдем, эльф. Я покажу тебе путь.

– Постой! Птица! Куда ты меня ведешь?! Таким, как я, там не место! Мое посмертие в Чертоге Тиены! Мне не сюда!

– Поздно. Здесь, как ты можешь заметить, только одна дорога…

Глава 11 Чернолесье и безумцы

За столом собрались игроки: Каждый причудлив и пьян. Скорее беги планам их вопреки! Тут игра – ночи звездной обман. У одного на плече виден герб: – Да-да, брат, Шутливый я Серп. Не выдаст другой чего хочет: — Прозван Улыбкою Ночи. Третий же сед, но ликом – юнец. На картах боец, а в сердце подлец. Четвертый Младому Старцу – близнец: Бледный Горбун – хитрый шулер и лжец. У пятого посох к столу прислонен. Не деньги, а звезды на кон ставит он. Звездный Пастух в игре виртуоз: С отбоя любого доведет он до слез. Глупец ты, парень, совету не внял, Играть, наивный, с этими типами стал, В глазах их коварство, а в пальцах обман, Воротники скрывают усмешек оскал. Все здесь бесчестно, ты против всех, И каждый противник непобедим, Выигрыш делят все пять без помех. На самом-то деле он здесь – один. «Карты с Месяцем». Самовосхвалительная шутливая баллада. Автор Месяц. Тот самый

Накануне Лебединой Песни Лес Хоэр. Глубокая чаща

Мелкий, но неприятный, как непрекращающаяся насмешка, дождик моросил не переставая вот уже второй день. Лоскуты серых туч нависали над ольховыми кронами, и создавалось впечатление, что их сюда намеренно смели со всего неба огромным помелом.

Пятеро промокших до нитки и непередаваемо злых личностей сидели у корней большого дерева на берегу расходящегося кругами зеленоватого пруда. Они кутались в плащи, набросив на головы капюшоны. Накрытые попонами кони стояли здесь же, привязанные к широкому стволу. Путники не отличались хорошим настроением, ведь они уже столько времени блуждали по лесу, и неизвестно вообще, удастся ли им в будущем куда-то выбрести. Все эти дни они продирались через колючий кустарник, затопленные болотной жижей распадки и вездесущие буреломы. Путешествовать через густой лес – занятие не из легких; воздух то и дело оглашался скрипучим старческим ворчанием и кряхтением, а то и вовсе крепким словцом для пущей убедительности. Надо сказать, что здесь, в самой глубине заколдованного леса, любое брошенное ненароком слово обретало своеобразную плоть, подчас весьма неприятную. А уж какие тут только слова не звучали… Можно сказать, у любого кровожадного духа или проголодавшегося монстра, который мог оказаться поблизости, попросту дико разболелась бы голова, или что у него там еще может болеть, если бы он ненароком решил вслушаться в постоянные перебранки путников. Поэтому ничего удивительного, что от столь неприятных в общении личностей даже хваленая хоэрская нечисть старалась держаться подальше.

Недаром еще в Элагонской Школе их шумную компанию метко прозвали «Склочным кольцом» – во всем Ронстраде вряд ли возможно было найти пятерых столь острых на язык и несносных по характеру чародеев. Конечно, тут же возникает вопрос: как столь смертельно опостылевшие друг другу люди все-таки умудрялись работать вместе и тем самым уживаться между собой? Ответ был донельзя прост: ни с кем другим они и вовсе не смогли бы ужиться, и альтернативой столь надоевшему всем им обществу была лишь еще более неприглядная перспектива скитаться по миру в гордом и бесконечно ненавистном им одиночестве. Ведь каждый из этой магической пятерки больше всего на свете любил почесать языком, а как известно, разговаривать с самим собой – верный способ свихнуться. Даже для волшебника.

Сейчас они решили немного передохнуть, став на привал у пруда. Один безуспешно пытался разжечь костер, второй вовсю его критиковал, тем самым, конечно же, никак не облегчая товарищу задачу; трое остальных сидели и молча глядели на происходящее, стуча зубами от холода и сырости.

– Аллайан Ветрокрылая, чем я тебе так не угодил?! За что обрекла ты меня на скитания с такими товарищами?! Да кто же так делает? Кто так делает?

За спиной пытавшегося разжечь огонь путника мельтешил из стороны в сторону, точно сквозняк, выискивающий щели, невысокий человек с длинными, по-мышиному серыми волосами, которые сейчас будто бы жили собственной жизнью: постоянно лезли в глаза и рот, залепляя лицо и всячески распаляя и без того скверное настроение. Невидимый ветер восстал против своего повелителя, волшебника Ворчливого, поэтому тот и пытался облегчить собственные неприятности постоянным ворчанием.

– Еще и маг Огня, называется! – всплеснул руками Ветровик. – Саламандра бесхвостая! Что, растерял все искорки свои, как скряга с дырявым карманом? Что теперь делать? Третьи сутки бредем по этому клятому лесу, и никого – одни только ваши постылые рожи, господа маги. Признаться, я уже жалею, что не остался в той камере.

– Это было бы весьма кстати, Ворчливый, – отозвался черноволосый маг Огня, человек дерганый и постоянно дрожащий, как языки пламени на ветру.

У него действительно сейчас все никак не получалось разжечь этот костерок, а искры, срывавшиеся со щелчками из-под его пальцев, лишь обжигали и кололи кожу. К тому же у него, кажется, начинался жар – нечто совсем уж странное для волшебника, чьей стихией является сама суть горения.

– Нужно было оставить тебя там. – Каждому слову Сварливого сопутствовало «щелк-щелк». – А Хмурого с Сердитым я бы с радостью скормил какой-нибудь здешней твари, да только, боюсь, подавится зверюшка. Поэтому, Ворчливый, может, заткнешься уже?! Все под руку лезешь! Для любого огня нужен ветер, чтобы его раздувать. А ты что-то не спешишь мне помочь.

Но Ворчливый, даже пожелай он прийти на помощь, не смог бы ничего сделать. Ветер не слушался, пронизывая все его тело, невзирая на теплую одежду и плащ. И не мог же он, право дело, признаться в этом спутникам, которые – никто не сомневается, гоблины коварные! – тут же уцепятся за возможность приструнить брюзжащего товарища. Поэтому он поспешил сделать выпад первым:

– Один вон завел нас в лес, Природник, корягу ему под ноги, и мы заблудились, а другой попытался отвести от нас непогоду. Так ты гляди!!! – Он вскинулся и начал тыкать пальцем в тучи, угрожающе нависшие прямо над ними и, кажется, напрочь забывшие о существовании других частей леса.

– Я протестую, я вовсе не… а-а-а… – Хмурый округлил глаза и искривил лицо, всем своим видом выражая немедленную готовность чихнуть. – А-а-а…

– Не смей!

Прищуренный бросился к товарищу, намереваясь зажать тому рот и нос ладонью, но не успел. Громкий чих взвился в небо, точно птица, и эхом разлетелся по лесу. В тот же миг тучи, нависающие над головой, в ответ на это странное приветствие будто бы вздрогнули и высморкались на пятерых странников – морось переросла в довольно сильный дождь.

– Ну вот…

– Опа!

В этот миг на кончике пальца огневика Сварливого застыла яркая красноватая искра, точно капля выступившей крови. Он держал палец перед собой так, будто только что показал самый невероятный из всех возможных трюков и теперь боялся его упустить.

– Тише-тише, моя хорошая, – начал волшебник увещевать свое детище, – ты ведь не сбежишь никуда? Никому не дышать…

Все и так затаили дыхание, глядя на искру, как на самое дорогое сокровище. Ворчливый даже надул щеки и крепко сжал губы, боясь, как бы из его рта не вылетело ни единого потока воздуха, но все видели: слишком большому количеству ругательств, скопившемуся там, было тесно.