Маска призрака

И Рису вдобавок было совершенно ясно, чего ждет от него Евангелина: признания, что он отправился в усыпальницу для встречи с заговорщиками-либертарианцами. Рис едва не спросил вслух, кто, по ее мнению, были эти заговорщики, неужели той ночью пропал еще кто-то из магов? Быть может, Евангелина решила, что он заодно с храмовниками? При этой мысли Рис похолодел. Если бы только он в силах был сочинить ложь, которая ее устроит!

В конце концов храмовница с отвращением покачала головой и ушла. Рис едва не взмолился ей вслед, чтобы принесли воды, но что в том проку? Умереть от жажды было бы, скорее всего, благом по сравнению с тем, что для него уготовили.

А значит, ничего не оставалось, как только ждать неизбежного. Время в темноте тянулось медленно. Боль в голове постепенно утихла, зато заныл живот. Рис проклинал скованные руки и ерзал, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее на холодном каменном полу. Иногда ему случалось поспать, правда без сновидений. Все прочее время он просто лежал наедине со своими мрачными мыслями.

Придет ли по его душу Коул? Вот он, Рис, способный его увидеть, со скованными руками и совершенно беззащитный. Храмовники решат, что его смерть – дело рук заговорщиков-магов, которые таким образом стремились заткнуть ему рот. Поймет ли Коул, что со скованными руками Рис не в силах сотворить приличного заклинания? Положим, он сумел бы призвать какого-нибудь духа; возможно, даже смог бы открыть дверь камеры. И что дальше? Единственный выход отсюда – коридор, где стоит стража да еще полным-полно древних ловушек, которые в один миг превратят его в жаркое.

Всякий раз, когда Рис открывал глаза, он ожидал увидеть Коула, который сидит на корточках напротив и сверлит его печальным и испуганным взглядом. Иногда Рис был твердо уверен, что в такую минуту задохнется от безмерного ужаса, а порой испытывал только гнев и неуемное желание осыпать мальчишку проклятиями за то, что втянул его в этакую передрягу, выкрикнуть в лицо: «И зачем только я тебя увидел?» Однако в самые тягостные минуты заточения, лежа на голом полу, мучаясь от голода и жажды, Рис подумывал о том, что, пожалуй, был бы рад узреть Коула. Знакомое, близкое лицо того, кто пришел избавить его от участи хуже смерти.

И тогда он плакал в темноте, всеми силами стараясь изгнать из головы подобные мысли.

Надо было ему, когда Коул отказался идти с ним к храмовникам, попросту повернуться и уйти. Подняться по лестнице к себе и молча надеяться, что все обойдется. Но что, если бы Коул совершил новое убийство? Храмовники увидели бы, что их опасения подтверждаются, и за преступление одного заплатили бы с лихвой все маги башни.

Впрочем, не исключено, что так и будет. Это вопрос времени. Что бы храмовники ни сделали с ним, Рисом, рано или поздно они возьмутся за Адриан… равно как и за любого мага, который вызовет у них подозрение. Может, все-таки стоит сказать им правду? Если его так или иначе убьют – что он теряет?

А может быть, его и не убьют. Сделают Усмиренным. Каково это – прожить остаток жизни, никогда и ни о чем не беспокоясь? Быть довольным и покорным, сознавать, что с тобой сотворили, но ничуть не беспокоиться об этом? Расскажет ли он тогда храмовникам про Коула? Выложит ли всю правду, не заботясь о том, к чему это приведет?

Нет, они не посмеют. У них нет никаких улик. И суда над ним не было. Все, что есть у храмовников, – смутные подозрения да то, что Рис оказался в неположенном месте в неположенное время. И одного этого хватит, чтобы вычеркнуть его из жизни? Всего лишь потому, что храмовники опасаются, как бы он чего не натворил?

Вспышка гнева отчасти согрела похолодевшее сердце Риса – здесь, в холодной камере, это ощущение было даже приятным. Пусть приходят. Пускай придет Коул. Он использует все заклинания, какие только сумеет применить, он будет драться – и плевать на последствия.

К моменту, когда дверь камеры вновь открылась, Рис уже был готов к такому исходу. Он лежал, затаившись, и зернышко магии, заботливо взлелеянное в груди, ждало возможности расцвести смертоносным взрывом.

– Чародей Рис. – Храмовник остановился на пороге. Голос его прозвучал обыденно, и миг спустя он бросил на пол стопку сложенной одежды. – Облачайся. Я проведу тебя в купальню.

– В ку… купальню? – Рис не знал, что и думать.

– Тебя освободили.

– Долго я здесь пробыл?

– В камере? Четыре дня. А теперь поторопись.

С этими словами стражник развернулся и вышел, оставив дверь открытой. Рис поморгал, с трудом веря услышанному. Четыре дня? Ему-то показалось, что прошла неделя, не меньше. Впрочем, без воды и питья он бы через неделю наверняка уже испустил дух. Рис попытался удержать накопленную ярость, но та протекла сквозь пальцы как песок. Не важно почему, но все-таки его освободили.

Он снял измазанную засохшей грязью мантию, оделся в чистое и осторожно выглянул в коридор. Из кордегардии доносились мужские голоса и даже смех, а потому Рис двинулся туда. То была, вне сомнения, самая невероятная прогулка в его жизни. В кордегардии обнаружились трое храмовников. Они попивали вино и на Риса глянули как ни в чем не бывало.

– Вода на столе, – сказал стражник, выпустивший его из камеры. – Еда тоже.

Рис проследил за его жестом и увидел оловянную кружку, возле которой стояла миска похлебки. Запах мяса притянул его как магнит, и не успел он глазом моргнуть, как уже вовсю пожирал угощение. Похлебка давно остыла и даже подернулась жирком, но Рису на это было наплевать. Он так поспешно набивал рот едой, что едва не подавился, но все равно – никогда у него не было такой восхитительной трапезы. Вода омывала его пересохшее горло, как божественный нектар.

А потом Рис повалился на пол, скрючившись от невыносимой боли в желудке. Он стоял на коленях, обхватив руками живот, а стражники, глядя на него, от души хохотали. Наконец боль утихла, и все тот же храмовник, ухватив Риса за плечо, рывком поднял его на ноги.

– Пошли уж, – не без сочувствия хмыкнул он.

Очень скоро Рис оказался в совершенно другом месте башни – комнатке, где в окно струился солнечный свет. Глаза тут же заслезились от боли, и Рис бессильно зажмурился, гадая, зачем его привели сюда. Из-за двери доносился плеск воды, лившейся в ванну, пахло ароматными солями. Риса охватило дурное предчувствие. Он ощутил себя агнцем, которого готовят к жертвенному закланию.

Минуту спустя в комнату вошла молодая эльфийка. На ней была серая неброская мантия, а на лбу – Рис мгновенно разглядел это – блеклый знак священного солнца. Метка Усмирения.

– Ванна готова, – монотонно проговорила она. – Можешь мыться.

С этими словами эльфийка протянула руку, но Рис этого будто не заметил.

– Это… больно? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Вода не причинит тебе боли.

– Нет, я про… – Рис указал на метку.

И подумал было, что вопрос бестактный, но тут же напомнил себе, что Усмиренного оскорбить невозможно. Впрочем, слабое оправдание. В башне Рис постоянно сталкивался с Усмиренными. Они занимались всякими хозяйственными делами, так что, казалось, он должен был свыкнуться с их присутствием, но все равно ему становилось не по себе, и он знал, что большинство магов испытывали те же чувства. Чаще всего маги пытались сделать вид, будто Усмиренные – лишь часть окружающей обстановки и никогда прежде не были такими же, как они.

Эльфийка моргнула и наклонила голову. Этот жест мог обозначать смятение, но Рис не поручился бы, что не ошибся.

– Ритуал Усмирения, – ровно уточнила она. – Мне не позволено говорить о нем. Тебе это известно.

– Если меня собираются сделать таким, как ты, я хочу это знать.

– Я не готовлю тебя к ритуалу. Тебе надлежит предстать перед собранием магов в парадном зале.

Женщина повернулась и плавным шагом направилась в соседнюю комнату. Рис молча последовал за ней.

– Лорд-Искатель велел привести тебя в порядок, и меня прислали помочь тебе при купании.