Мать Печора (Трилогия)

– Уж вижу, что болеешь, да как хочешь, подежурь еще в хлеве. Женки все то болеют тоже, то по делам рассованы, то отказываются - на ударниц уповают. А ты, знаю, человек сознательный, хоть и через силу, а не откажешь.

Я и сама знаю, что не откажусь. Молу не могу, а идти надо, дело колхозное не бросишь.

Встала я с койки, оделась да поплелась.

Пришла в хлев, на один бок пригибаюсь. А мне надо ведра поднимать, к котлам тянуться. Навоз из-под коров весь вычистила. Больно, так о корову обопрусь, повздыхаю да опять за работу.

Утром пришли доярки, я хватаюсь за бок, а все хожу да брожу.

Распростилась я с доярками.

Днем отдохнула я дома, а вечером Настасья опять бежит:

– И распрощались мы, - говорит, - да опять снова пришла поздороваться. Стыдно мне, да делать нечего: подежурь ты еще ночь. Наталья Коротаева и слушать не хочет. Вернула носом: "Не я бы, - говорит, - так больше бы и некого было послать?" Ко Грише Слезкину пошла Агриппину звать, у того ответ короток: "Без Агриппины у вас обойдется". Небось ты в Нарьян-Мар уедешь, так и туда за тобой побежим.

Пошла я, слова не сказала. Дорожила я своей хорошей славой. Раз вывел меня колхоз в ударницы, так я ни временем, ни здоровьем не дорожила.

Ночь перекоротала я в хлеву, а наутро села в сани да и поехала в Нарьян-Мар. Заставила меня болезнь уехать из родного пепелища и еще раз переменить жизнь.

В Нарьян-Мар я приехала на приготовленное место. Сегодня приехала, а наутро в библиотеку на работу пошла. Новая работа показалась мне много легче, чем на скотном дворе: ходишь в чистой комнате, воздух легкий и теплый. Печку вытоплю, пыль сотру - вот и все. В пятидневку раз пол вымою. После работы на леченье в больницу.

Вечером иду к Леонтьеву. Разговор у нас один - про старинные песни да пословицы, про печорскую свадьбу, про наши причитанья. Все выспрашивал Леонтьев да записывал. Одних песен он у меня сотен пять с лишним записал. А пословиц что из решета насыпала - после Леонтьев подсчитал, - больше пяти тысяч вышло. Только про былины промолчала. Знала я былины неточно, из половины треть, и не решилась сказывать.

Целыми вечерами говорила я про нашу печорскую старину. То рассказываю, а то и пропевать начну. Иногда уже на утренней поре соберусь домой.

Заведующий библиотекой Павел Николаевич Дьяков взялся меня учить: то заданье мне даст и проверит, то беседует, то прямо в библиотеке займется, то книжку на дом даст. А у меня учиться охота всегда была.

Под Первое мая дали мне комнату на Оленьей улице. Комната по моей тогдашней семье (я вдвоем с Клавдием жила) была просторная, вот и зажила я свободно.

Познакомилась я как-то с одной ненецкой семьей по фамилии Сядей. Жили они в большом доме рыбтреста. Петр Сядей - сухой старик с седыми усами. А жену его зовут Феоктиста Титовна. Годов ей уже много, а без работы она не сидит: то шьет что-нибудь своим внучатам, то убирает квартиру, а то и рыбу ловить на Печору пойдет. Но когда она свободна, то сидит не одна: вокруг нее бегают и свои внучата и чужие ребятишки-ненцы.

Однажды пришла я к ним и услышала такой разговор:

– Бабушка, ты нам что-нибудь из старой жизни расскажи, - упрашивали ее ребятишки.

– Хорошего, ребята, нечего мне рассказать, - отвечает Феоктиста Титовна.
– В старое время нам, ненцам, жилось хуже, чем оленям в гололедицу. Богачи да власти нас и за людей-то не считали...

– А за кого же, если не за людей?
– спрашивает старший Феоктистин внук Толя.

– Наверное, за зверей, - отшучивается бабушка.
– Самоедами нас звали, так думали, что мы людей едим, и боялись нас. Однажды, когда я была еще девчонкой-недоростком, приезжает какой-то купец из Мезени. Увидел он, что нам живется худо, вот и давай уговаривать: поедемте, мол, со мной кормить буду и деньги платить. "Куда ехать-то?" - спрашивает ваш дедушка Тит. "По всем русским городам повезу, а может, и в немецкую землю заедем".
– "А зачем нас повезешь-то?" - "Буду вас показывать. Всяких зверей видали, а таких, как вы, еще не видывали".

Хоть и обидно было, а пришлось согласиться: нужда заставила. Целую зиму возил нас купец по Петербургу и Кронштадту, по главным городам чужих земель. Выставит нас в зоологическом саду, а сам в газетах пропечатает, что за такую-то плату можно смотреть людей дикого племени. Вот народ и валит к нему, успевай хозяин деньги получать. Перед выходом раскосматит нам волосы, вымажет нас всех салом, чтобы страшней казались. А то еще сырого мяса даст каждому в руки и грызть заставит. Не один раз говорил нам купец: "Забудьте, что вы люди!.."

А мы забывать не хотели. Оттого мы и Советскую власть с радостью встретили. Будто подошла она к нам, ко всем ненцам, и сказала: "Помните, что вы люди. И никогда не забывайте!"

Говорит эти слова Феоктиста, а сама плачет. И вижу, что плачет она уже не от горя, а от большой радости. Жизнь ее сейчас - чаша полная. Оба они с мужем - пенсионеры, почетные люди заполярного нашего города. Сын Иван и невестка Наталья - на ответственной работе, дочь Ксения учится в педагогическом училище, внуки начинают ходить в школу.

Легкие, радостные сегодня слезы у бабушки Феоктисты! А ребятишки задумались. Жалко им свою бабушку: очень уж страшное было у нее детство.

Вскоре приняли меня в союз политпросветработников. На собрании пришлось мне рассказать про свою жизнь. Не могу я про свою жизнь без слез рассказывать. И тут, только заговорила про детство, про работу на кулаков, про маету в замужестве, не могла удержаться, заплакала. А как завела речь про колхоз, про теперешнюю работу, про свои сказы, - забыла и слезы.

– Прежде, - говорю, - все мы вяли, как трава, красным солнышком не согретая. А нонче и травы растут, и цветы цветут.

13

Давно я думала про нашу мать Печору песню сложить.

Все, что хорошего есть на нашей Печоре, - все я вспомнила и в сказ положила: и луга сенокосные в наволоках, и боровые ягельные места на тундровых берегах. Рассказала, как весной плывут колхозники в легких стружочках по вешним заводям, охотятся на гусей да уток, как молодежь поет новые, веселые колхозные песни. Вспомнила я, как мы прежде ездили на низы, к морю:

Берега-то у моря студеного

Прежде были пусты, без строеньица,

Ни двора тебе, ни хижины,

Ни жилья человечьего.

Жили в лодочках, во суденышках,

Тут все делали-обрабливали,

Тут и рыбу засаливали,

Тут тебе была и спаленка,

Тут столова-нова горница,

Тут и нова светла-светлица.

Ни вымыться тебе, ни высушиться.

Мелкий дождичек - обмывка,

Красно солнышко - обсушка,

Бочки с рыбою - тесова кровать,