Мать Печора (Трилогия)

– Чего вы?
– говорю им.
– Разве долго я за обедом проходила?

Говорю, а сама оглядываюсь: в чем дело? И вижу - за спиной у Дуси письмо спрятано.

– Видно, письмо, - говорю, - получили? С Павлом или с Андреем что приключилось?

– Письмо, - говорит Дуся.
– Только не нам, а Анне Чернышевой. И не от Андрея, а от его командира. Читай вот, написано: "Потерял я, Анечка, самых близких своих двух товарищей. При выполнении боевого задания погибли мои лучшие друзья - Андрей Голубков и..."

Больше я ничего не слышала. Затрясло меня всю. Упала я на кровать ниц лицом, залилась слезами.

Кабы были у меня, несчастной,

Кабы были бы птичьи крылья,

Поднялась бы я - полетела,

Стала б спрашивать да выведывать

Я от конного и от пешего,

От прохожего и проезжего:

Кто в живых-то его не видел ли?..

На защиту да земли русской,

За славу да людей добрых

Нестыдную смерть он принял.

За честь его молодецкую

Во живых-то ему быть веки.

День ко дню, неделя за неделей покатились. С горем-то я и время потеряла, не знаю, когда и живу: не то летом, не то зимой.

Иной час очнусь. "Вот, - думаю, - как у меня сердце хотело, чтобы всех их вырастить. Кончилась бы война, собрались бы они к одному столу, так мать-то на десять лет помолодела бы..."

А тут заливает сердце кровью: и песня мне не подмога - расстраивает, а не успокаивает. А причет свой складываю - вместе со слезами и грусть свою, как камень, с сердца столкну.

Прижму я подушку к лицу и наговариваю ей:

Пусть падут слова материнские

Они крепче-то камня серого,

Тяжелее-то кремня красного,

Пусть падут не на гору, не на воду

Пусть падут на змеину голову,

В ненаедное горло Гитлера...

7

Много годов я думала вступить в партию. Брат мой Константин уже давно был в партии. Сын мой Павел в последних письмах писал, что вступает в ВКП(б). Андрюша уже года четыре был комсомольцем и мимо партии тоже не прошел бы. Коля - и тот собирался вступать в комсомол.

Ну а я от детей ни в каком деле отставать не хотела, а все думала еще им вперед путь указывать. Еще в Голубкове лет семь назад мне не раз говорили:

– Вступай, Маремьяна. Тебя среди людей слышно, ты - наш актив, и тебе все дороги - в партию идти.

А мне все еще хотелось делами вперед призабраться, а потом уже на такой шаг идти. Когда дояркой была, все боялась, как бы мне с моей простотой лицом в грязь не ударить. За сказительскую работу взялась опять меня пугало, что я малограмотная, не сумею пользы дать.

Кабы не война, так я, наверно, еще долго не решилась бы. А как война пришла, стала я не в шутку задумываться. Послушала я по радио, как фашисты партийных людей мучат да пытают и как ни мученья, ни пытки их сломить не могут. Вот и надумала я быть такой же стойкой и крепкой.

Пошла я к председателю горсовета, говорю:

– Пришла я сегодня с тобой посоветоваться.

– Пожалуйста, - говорит.

Рассказала я ему свои мысли.

– Большой, - говорит, - шаг ты надумала. Отговаривать не приходится.

Подала я заявление, описала свою жизнь, заполнила анкеты. А через неделю меня и приняли в кандидаты партии.

Той порой начали мы собирать нашим бойцам подарки. Еще до войны было у меня куплено пять килограммов овечьей шерсти. И с самого начала войны вязала я носки да перчатки: то Павлу, то Андрюше, а потом про запас, кому бог приведет. Отдала я их в подарок бойцам и письмо положила:

"Сыну ли родному, племяннику ли своему, то ли дальнему-незнакомому, посылаю я тебе на ноги одеванье, на руки согреванье. Прими от меня сердечный мой подарок и материнский мой наказ. Пусть руки твои бьют врага без пощады и жалости. Пусть ноги твои шагу назад не ступят, а идут только вперед".

Не раз ходила я в Госбанк: то облигации сдам, то серебришко все свое - и кольца и кресты нательные - собрала и в Фонд обороны отдала.

И каждый раз, когда объявляли какой-нибудь сбор - на самолет ли, на танковую ли колонну, - мне последней быть не хотелось.

Однажды собрались мы, домохозяйки Нарьян-Мара, и решили съездить в тундру за морошкой и сдать ее государству в Фонд обороны. Поехали мы на боте в Пнево, за семьдесят километров от Нарьян-Мара.

Каждая из нас набрала по пятьдесят килограммов морошки.

После устроили мы со своим хором два концерта. Весь сбор от концертов внесли в Фонд обороны.

Где бы я ни ходила, что бы ни делала, думы мои об одном: как бы скорее разбить проклятого Гитлера. Днем и ночью радела помочь, чем могу, своим сынам-воинам. И когда думала я о моих дорогих сыночках, в уме у меня рядом с ними вставали миллионы таких же, как они, молодцов, - все одинаково близкие и родные, все, кого называют одним званием и именем советский народ.

8

Вскоре меня перевели из кандидатов в члены партии. Незадолго перед этим писал мне Павлик, что он тоже переведен из кандидатов в члены. Не отстала я от сына.

Когда пришла домой, говорю своим ребятам:

– Ну, ребятки, и брат ваш Павел и мать ваша теперь в партии. Знайте и вы, какой дорогой идти.

Павел хоть и редко, но продолжал писать. И в каждом письме наказывает ребятам лучше учиться:

"Слушайте, ребята, маму. Мы с Андрюшей от ее советов ничего, кроме пользы, не видели. Думаю, что и вам она дурного не посоветует. Когда по радио передают ее песни в исполнении хора Пятницкого, у меня в такие дни большой праздник. За эти песни и товарищи мои по полку ее, как родную мать, уважают.

Слушайте же ее и вы, не расстраивайте ее, берегите ее здоровье. А самое главное - лучше учитесь. Вот мне ученье сейчас очень пригодилось: оно помогает мне бить врага. И вам оно, ребята, не раз пригодится".

Ребята несут Павловы письма в школу, а там учителя читают их вслух всему классу.

Последние полгода от Павла ни строчки не получали. Я не знала, что и думать.

Ходила я как-то в горсовет. Вернулась, а дома подают мне бумажку:

"И з в е щ е н и е

Ваш сын, гвардии лейтенант Голубков Павел Фомич, уроженец Архангельской области, Нижне-Печорского района, д. Голубково, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 15 января 1944 года и похоронен в Ленинградской области, в районе Пулкова, у моста по дороге Пулково - Красногвардейск..."