Мать Печора (Трилогия)

В четвертом чуме, не доезжая Хорей-Вера, мы остановились на целый вешний день. А вешнему дню да осенней ночи в тундре-матушке конца-краю нет. Мне что-то не спалось, Лазарева да Канев по чумам замертво спали, а я никак зарю не просплю.

Выйду я из чума, оглянусь кругом - сколько глаз хватает, везде тундра, ровная, как море в безветерье. Снег перед теплом посинел, по краю неба, как пояском, синью опоясало. По насту бегают пуночки, - у нас их зовут еще пунухами, - маленькие птички с сероватыми спинками и белыми брюшками. Они первые прилетают в тундру, еще до начала весны. Водятся они большими стаями, по многу сотен штук. Ребята на Печоре ловят их силками из конского волоса.

То здесь, то там перепархивают на синем снегу куропатки. Когда они прильнут ко снегу, их и хорошему глазу не заметить. Голову свою серенькую запрячут они под крылышко и спят. Только один куропоть на дежурство выставлен. Зверь ли пробежит, олень ли подойдет, человек ли подъедет дежурный куропоть голос подаст, куропатки встрепенутся, головки подымут и вот уже вспорхнули, как пурга в небе поднялась.

И сколько ни ходи по тундре, везде рядом с тобой одни соседи - пунухи да куропатки, да сыздали чум, как матерая елка, виднеется.

Когда к чуму подходишь, первым делом встречают тебя собаки, обхают да облают, а то и укусят, коли хозяева их не окликнут. Кругом чума стоят нарты легковые, нарты грузовые, нарты-лари. В ларях одежда, шкуры, продукты. Женщины-ненки ездят на особых нартах. Похожи эти нарты на диваны, украшены они резьбой, раскрашены в разные краски, а иногда обиты разноцветными сукнами и убраны кистями. Олени в женских нартах также украшены кистями из замши разных цветов, увешаны колокольцами и бубенчиками.

Чум сделан из двух десятков шестов, связанных верхними концами в пучок и обтянутых двойным покрывалом из оленьих шкур - нюком и поднючьем. Вверху связки оставлена дыра для выхода дыма - мокадан. Сейчас в чумах завели печки, и в эту дыру выходит дымовая железная труба. В некоторых чумах теперь даже рамы со стеклами вставляют.

Внутри чума вместо пола настил из легких гладко остроганных, а иногда и крашеных досок, или, как их называют в тундре, - лат. На латах постланы коврики, сплетенные из тундровых трав или из ивняка. Вдоль стен, полукругом, лежат свернутые постели, закрытые пологами или накидками. На время обеда устанавливают рядом с постелями коротконогий тундровый столик.

Пища готовится в тяжелых чугунных котлах, чай - в больших медных чайниках. Часто у ненцев можно встретить старинную посуду - медные ковши, братины**.

Одежда у ненцев теперь стала обыкновенная, как и у нас на Печоре: у мужчин - те же пиджаки и брюки, у женок - старинные сарафаны.

Хозяйка четвертого чума увидела у меня в чемодане кокошник и позарилась.

– Как хочешь, - говорит, - мне продай.

Схватила она кокошник, на голову себе надела да так и не сняла. Пришлось ей уступить. Дала она мне на дорогу буханку белого хлеба и деньги, да еще и благодарила.

В одном чуме иногда живут по две и по три ненецких семьи. Живут они очень дружно. Разговор у них немногословный, спокойный. Я и по-ненецки и по-коми понимаю, редких слов не знаю. Слушаю я, как они толкуют меж собой, что вот в стадах скоро отел наступит, - а это здесь как страда в наших деревнях, - что утренники еще холодные и у телят большой отход будет... Важенок пасут во время отела наособицу от быков, и пастухи зорким глазом караулят оленей от зверя.

По крепкому утреннику добрались мы до большого поселка Хорей-Вер. Дорога вела туда не по ровному месту, а через реки, хребты и горки.

Весна той порой заторопилась. Днем на улице стояли лужи, солнце разъело снег, все кругом засинело, проносный ветер дул с полуденной стороны. Только через трое суток край неба к вечеру побелел, ветер стих, на землю упал приморозок, и за нами пришли олени.

Дорога к Хоседа-Харду шла теперь через поселочки Митрофан и Егор-Вань. Стали чаще попадаться леса вдоль рек и ручьев. Лес здесь мелкий, елки не выше чума. На вторую ночь мы приехали в центр Большеземельской тундры - поселок Хоседа-Хард.

2

Хоседа-Хард запрятался от ветров в низкой ложбине на берегу реки Хоседа-Ю. Когда-то здесь была небольшая культбаза, а сейчас вырос районный центр со школой, библиотекой, больницей и типографией.

В типографии я нашла мою внучку Саню; она второй год работала там наборщицей и жила в общежитии вместе с другими девушками. Половина Хоседа-Харда была мне знакома, - все люди наезжие из наших печорских деревень.

Остановилась я у Мавры Никоновны Просвириной из Оксина, намылась в жаркой бане, каждый день ходила по гостям: тот зовет - не откажешься, и другого обидеть не хочется. Секретари райкома партии, Алексей Николаевич Крупин и Иван Филиппович Талеев, оказались моими старыми знакомыми.

Пришла я к ним в райком, предъявила свои документы.

– Найдем вам комнатку, - говорит Крупин, - только работайте.

Талеев давно знал Леонтьева и очень жалел, что тот потерял руку. Как только встречает меня, так и спрашивает:

– А ну, не приехал наш калека?

– Не видно что-то, - говорю, - может быть, и не приедет.

Крупин успокаивает:

– Вот подожди, скоро сюда аргиш** с рыбой придет, жди Леонтьева с ним.

Вскорости, верно, пришел аргиш с рыбой, а Леонтьева нет как нет.

Ночи побелели, солнце стало почти на округ ходить. По утрам над Хоседой летели лебеди, гоготали гуси, свистели утки. Река разлилась вровень с берегами, с часу на час ждали ледохода.

А Леонтьева все не было.

Как-то вечером на высоком левом берегу Хоседы показались две оленьи упряжки. Весь Хоседа-Хард высыпал на берег смотреть, как будут люди через такую погибель переезжать. Лед на Хоседе почти весь пронесло, вода бурлила в завертях, как в котле кипела.

– Как они переедут?
– говорили люди.
– Смотреть и то страшно.

И вот видим: ненец на том берегу дрова на нарты кладет. Потом он прошелся вдоль берега и везде хореем пробует: не остался ли где под водой лед? И верно, видим, нашел - в одном местечке лед уцелел. Он и худой, весь дырявый, а уж раз перевозу нет, переправляться как-то надо.

Видим, ступили приезжие на дрова и гонят оленей вводу. Кое-как, вполуплавь да в прискок, прибились олени к берегу. Переправа кончилась, и люди разошлись.

А я все в окно поглядываю: кто такой приехал?

Вот ненец мимо нашего дома оленей провел, олени мокрые и еле ноги волочат.