Мазохистка
Шрифт:
– Да потому что я люблю тебя, идиот!
…
…
…
«Что?»
«Что???»
«ВРООООЙ, ЧТО???»
Мозг мой полностью отключился, и я остался бесконтрольно разрываем на части сотней самых разных эмоций. Я уставился на нее, ничего не понимая, чувствуя, как руки перестали сжимать ее плечи. Мне показалось, что время остановилось, и я застрял в каком-то вакууме, который, проникая, вытеснял все мысли из моей головы.
Женщина опустила взгляд, сняла с плеч мои руки и, подойдя к двери, открыла ее.
– Куда ты? – севшим голосом спросил я, так как даже двинуться с места не мог.
– Пойду, прогуляюсь, – тихо ответила Рена и вышла, аккуратно закрыв за собой.
Плохо помню, что со мной было, когда она ушла. Минут пять я все так же бездумно смотрел на стену перед собой, потом, повернувшись к ней спиной, сел прямо на пол.
«Она меня любит», – первой мыслью моей стала констатация факта. А дальше я просто поймал себя на том, что не знаю, что это
Она сидела на крыльце, обхватив плечи руками, погруженная в свои мысли, даже не заметив моего появления. «Так я и думал». Я накинул на ее плечи пальто и присел рядом. Теперь, когда она снова была близко, беспокойство сменилось тягостной неловкостью. Я буквально ощущал себя виноватым за то, что не могу ответить ей взаимностью, хотя вины в этом моей никакой не было. Так я думал. Тогда я сам ничего не понимал в собственных эмоциях. Не знал, что испытываю по отношению к ней. Наверное, было в этом, в самом деле, что-то ребяческое – отрицать действительность, спорить до хрипоты, настаивать на своей правоте, хотя ты уже знаешь, что не прав, чувствуешь это всем нутром, понимаешь, что факты против тебя, но что-то упорно не дает тебе с этим смириться. И правда была в том, что я не хотел любить. Мне было страшно. Я боялся узнать, что со мной станет, если я позволю себе попытаться это прочувствовать. Чисто инстинктивно я догадывался о природе этих эмоций, и весьма смутно, но подозревал о тех их семенах, что посеяны где-то глубоко в моей душе. Я отрицал их существование, ссылаясь на незнание, но интуицию сложно обмануть. И единственное, что мне оставалось – не дать им прорасти. Не дать захватить себя этой слабости, что, как ржавчина – лезвие, разъест меня изнутри, сделав мягким и податливым. Поражение. Я не хотел быть побежденным этой женщиной и своими чувствами к ней.
– Пойдем в дом, а то ты в одной рубашке, – нарушила Рена молчание. – Простудишься, – она поднялась и начала отряхивать джинсы.
Я все так же сидел, смотря себе под ноги. Раньше я бы накричал на нее, велев не относиться ко мне как к ребенку, но теперь, когда я знал о причине ее волнений о моем здоровье, ее немного навязчивой заботы…
– Скуало, – позвала она. Я не отреагировал, все еще поглощенный тяжелыми мыслями. Неожиданно я почувствовал, как она обняла меня за шею. – Прости меня. – «Что?!» – Я не должна была этого говорить. Это было эгоистично и выглядит так, будто я жду чего-то от тебя взамен. – «Так вот что за штука эта любовь. Она извиняется за то, что призналась в своих чувствах, потому что думает, будто мне это неприятно. То есть когда… любишь… думаешь, в первую очередь, о другом, а не о себе. Нет, это точно не для меня!» – Но это не так. Ты вовсе не виноват, что ничего ко мне не чувствуешь. Пойдем вну…
Бабац. Внутри что-то оборвалось и полетело вниз, увлекая меня за собой. «Вот так-то. Все за меня решила. Даже шанса не дала», – мне отчего-то стало на долю секунды обидно. Будто я кусок мрамора какой-то, хоть и хотел таким казаться.
Наверное, это все природа человеческого отрицания – когда о человеке при нем что-то уверенно заявляют, он старается это опровергнуть, вот и я…– Я чувствую, – мой голос прозвучал неожиданно тихо, будто и не я это произнес. Женщина молчала. – Но не знаю – что, – честно признался я. И зачем-то вдруг начал оправдываться: – Никто никогда не говорил мне ничего подобного. И я никогда не говорил такого. И…
– И не надо. С твоим видом деятельности, любые привязанности опасны, – Рена уперлась лбом в мой затылок, а я в очередной раз поразился ее самоотверженности.
– Хорошо, что ты это понимаешь, женщина, – вздохнул я. – Я не хотел бы чувствовать нечто подобное. – Я решил не давать ей ложных надежд. – Если тебя что-то не устраивает…
«То что? Можешь валить на все четыре стороны? И как я с этим справлюсь тогда?»
– Нет, я все понимаю, – спокойно ответила она.
Волна облегчения и самодовольства накрыла меня с головой. Я вдруг понял, что теперь, зная ее слабость по отношению ко мне, могу вести себя, как хочу эгоистично. И она все равно останется со мной. Потому что любит. Это длилось одно мгновение, после которого я схлестнулся в неравной схватке с отвращением к самому себе. Мне было тошно, что я хочу воспользоваться ее отношением к себе, ничего не отдавая взамен и при этом совершенно не мучаясь угрызениями совести. «Люби меня, а я тебя любить не буду, потому что не хочу, а ты все равно простишь, так как любишь. Ужас какой. Если это и есть любовь, она отвратительна! Не хотел бы я оказаться… на ее месте».
Женщина поднялась, взяла меня за руку и потянула к двери. Я столкнулся взглядом с ее глазами, и мне показалось, что она все поняла – все, что я чувствую на самом деле, как мучаюсь, несмотря на то, что не показываю вида. Безразличие мое куплено муками совести, и теперь я вновь перестану спать по ночам, только на этот раз не от не нашедшего выход возбуждения. И неизвестно еще, что хуже.
====== POV Скуало – 16. ======
Как я и ожидал, заснуть мне в эту ночь не удалось. Беспокойные мысли метались в моей голове, отчего у меня разыгралась адская мигрень. В то же самое время мне казалось, что Рена тоже не спит, однако я не стал проверять свои догадки по этому поводу, так как окажись, что мы оба не можем заснуть, я не знал бы, что мне на это ей сказать.
Ее порывистое признание стояло звоном в ушах, не желая меня отпускать – я раз за разом проигрывал в сознании этот момент, чувствуя себя все более и более уставшим и расстроенным. Я не знал, как себя теперь с ней вести, все вдруг стало таким сложным и неоднозначным.
Когда за окном забрезжил рассвет, я встал с постели, ощущая себя разбитым и не выспавшимся, и, не умываясь, угрюмо поплелся на кухню, дабы попросить кого-нибудь сварить мне крепкий кофе. Благо наш повар уже вовсю суетился у плиты, окутанный ароматами специй и замаринованного мяса. На мою просьбу он как-то сочувственно на меня посмотрел, но, ничего не сказав, поставил здоровенную турку на большой огонь. Я отправился в обеденную, уселся за большой старый прямоугольный стол из красного дерева, на боку которого Бельфегор, помнится, в детстве еще накарябал свое имя. Обхватив голову руками, я уставился на гладкую поверхность, отполированную до блеска не одним десятком рук так, что я видел в ней свое отражение. За созерцанием собственной недовольной рожи я не заметил, как заснул.
Проснулся я от грудного голоса Леви, который тряс меня за плечо:
– Скуало. Скуало, хватит дрыхнуть на столе!
– А? Что? Кофе принесли?
– Вот еще, буду я тебе кофе носить! – пробурчал Леви-а-Тан и сел напротив с большой тарелкой отбивных.
Я протер заспанные глаза и уныло уставился на остывший кофе, стоявший неподалеку. Не найдя ничего лучше, я залпом осушил свою кружку, поморщившись от горькой холодной жидкости.
– Что, выгнала тебя из собственной комнаты? Так я и знал, от женщин вечно одни проблемы.
– Это верно. Вот только никто меня не выгонял. – Я зевнул и заглянул на дно кружки, поняв, что одной порции кофеина мне недостаточно.
– Ты что же, сам себя выгнал? – прожевав кусок, спросил меня Леви.
– Можно и так сказать, – неопределенно ответил я, поднимаясь из-за стола и снова направляясь на кухню.
Попросив «добавки», я с сомнением посмотрел на сковородку, полную отбивных. Я вроде бы и ощущал голод, но в то же время не хотел есть. Повар снова с жалостью посмотрел на меня и вдруг добродушно предложил:
– Может, карпаччо?
«Неужели теперь даже у прислуги я вызываю чувство жалости?..»
– А долго будете готовить?
– Нет, сеньор, мы Вам еще вчера приготовили, но Вы так и не пришли ужинать.
«Точняк, я ж со вчерашнего ничего не жрал».
– Ладно, давайте, – милостиво согласился я, усевшись прямо за кухонный стол.
Мужчина открыл дверцы одного из холодильников и выудил оттуда большое блюдо. Он поставил его передо мной и направился к полкам со столовыми приборами, а я критически осматривал карпаччо из тунца. Что-то в нем было не так, и я все не мог понять – что именно. Когда мне принесли вилку и нож, я обмакнул кусочек тонко нарезанного филе в соус, отправил его в рот и, задумчиво пожевав, заметил: