Меч мертвых
Шрифт:
Та самая сила, что некогда помогла ему одолеть отраву и встать, теперь дожигала её в теле. Спустя время сознание перестало мерцать, мысли сделались ясными, и он с изумлением ощутил, что окончательно утверждается в мире живых. Усталость тяготила его, но теперь это было не постепенное онемение полуживого. Это была злая работа мышц, обещавшая вновь сделать его воином.
Когда у него за спиной всплеснула руками и оступилась Куделька, Харальд тотчас обернулся, готовый помочь. Но опоздал. Страхиня, шедший последним, поспел раньше. Подхватил маленькую ведунью, вынув из жижи.
Почему-то это зрелище жестоко ранило Харальда. Не он оказался рядом с Куделькой, когда её оставили силы. Не у его груди она грелась, закрыв глаза от изнеможения и блаженства…
Харальд встретился со взглядом единственного глаза Страхини, холодно горевшего на почерневшем лице. Варягу приходилось нелегко, как и всем. Но Кудельку он с рук не ссадит, так и донесёт до привала, а когда она его спросит, не тяжело ли, ответит: не тяжело…
Харальд отвернулся от них и обречённо зашагал дальше.
Когда они выбрались на сухой островок и Тойветту объявил привал, Крапива сразу села прямо на землю, откинувшись спиной к корявой сосне. Подумала о том, что более удобного ложа у неё никогда ещё не было, – и с тем провалилась в сон, вовсе не памятуя ни о воинском достоинстве, вроде бы повелевавшем ей стражу нести, ни о женской обязанности пищу людям готовить… Обернувшийся Искра увидел, что глаза у неё закрыты, а из правой ноздри на губу полоской точится кровь – знак непомерной натуги.
– Не сидела бы ты так, Суворовна, – предостерёг Искра Твердятич, наклоняясь и трогая за плечо. – Сыро тут. Пошли, я хорошую лежанку устроил.
– Ммм… – отозвалась Крапива, но глаз не открыла. Искра взял её под локти, поставил на ноги и повёл туда, где были сложены ветки и мох, успевший подсохнуть на солнечной стороне. Там уже сидела Куделька и спрашивала Страхиню:
– Позволишь мне потом как-нибудь посмотреть? Вдруг помогу…
Её тонкий палец гулял по кожаной повязке у него на лице. Страхиня смотрел молча и казался опасным большим зверем, изумлённо воспринимающим нечто совсем новое для себя: ласку.
– Иные пробовали, да за собственные головы убоялись, – сказал он наконец.
Куделька ответила:
– Я тоже чувствую, что сожгло тебя неспроста. Но это не проклятие и не порча…
– Перунова молния упала в день наречения имени, – тихо, чтобы слышала только она, проговорил варяг, и Куделька неисповедимым образом поняла: он ей не расскажет всего, но и столь малого не доводилось узнать никому, никогда. – Я отмечен. Кое-что должно случиться прежде, чем знак будет снят.
– Но ты свет-то хоть видишь? – с надеждой спросила она.
– Иногда. Очень слабо, как красный туман. Когда гляжу прямо на солнце…
Крапива спала и чувствовала, как её осторожно, бережно гладят по голове. Прикосновение не нарушало сна, наоборот, наполняло его радужным светом, не давало ему стать чёрным, пустым и бездонным. Спящая девушка подумала о Лютомире, и
Лютомир улыбнулся на прощание, отпуская её. Крапива улыбнулась в ответ. Искра, сидевший подле неё, увидел эту улыбку и сам ощутил, как в сердце робко запела, зазвенела доселе молчавшая струнка…Харальд в который раз вытащил из ножен меч и стал его чистить, проверяя, нет ли где ржавчины. Это был не его боевой меч, привезённый с Селунда, – тот подевался неизвестно куда, отнятый неведомыми врагами. Но человек, спасший Харальда, положил ему в лодку очень неплохое оружие, принадлежавшее молодому словенскому воину. Такие мечи на всём Севере делали из прутков железа и стали, скрученных и прокованных вместе, а потом ещё и протравленных, чтобы на длинном клинке переливался красивый серый узор и меч казался плетёным. Харальд гладил дол и лезвия чистой тряпочкой, прикасался руками. Меч был отменно ухожен, однако о новоприобретённом оружии следует почаще заботиться, чтобы оно скорее привыкло к новой руке и не подвело в битве, не отказалось служить…
И пока он сидел так и возился с мечом (чтобы не смотреть на Кудельку со Страхиней, шептавшихся в трёх шагах от него), из глубин памяти всплыло видение, от которого едва обсохшую спину молодого датчанина заново оросил пот.
– Искра!.. – позвал он. И когда новогородец встревоженно повернулся к нему, Харальд, волнуясь, сказал: – Бусы!
Голос у него при этом был такой, что Крапива, проснувшись, вскинулась на локтях.
– Какие бусы?.. – нахмурился Искра.
– Красно-жёлтые. – Харальд даже заикался, мешая датские слова со словенскими. – На чьей-то руке. Я видел их на поляне, когда нидинги советовались, не добить ли меня! А где видел их ты?
– Я?..
– Ты только и говорил о них, когда бредил. Ярл, что потом убил Торгейра в поединке, приходил ещё, свои похожие хотел тебе дать, чтобы ты в горячке не умер…
– Да вроде что-то… Нет. – Искра пристыженно отвёл взгляд. – Не помню…
Куделька была тут как тут – опустилась перед ним на колени, взяла его руки в свои:
– Как это не помнишь? Ну-ка, посмотри мне в глаза!
Искра нерешительно посмотрел в ясные серые родники… И внезапно, даже не успев испугаться, погрузился в них, утонул и поплыл. Снова закружились белые хвосты летящего снега, понеслись по непрочному болотному льду, раскачивая сухие рогозы. Мгновение шло за мгновением, но теперь память Искры не сопротивлялась, не пыталась таить всё предшествовавшее слепящему удару стрелы. Рана отболела и зажила; теперь можно было просто смотреть…
И Искра увидел. Разорвались зыбкие полотна метели, открыли взгляду островное становище за кольцом чёрной воды. И плот, медленно двигавшийся по тяжёлой зимней воде. А на плоту стоял человек. Рослый человек в короткой волчьей шубе и меховой шапке, надвинутой низко, не усмотришь лица. Но на руке у него… свесившись с запястья на толстую кожаную рукавицу…
Только Искрины рысьи глаза, умевшие различить семь звёзд небесных там, где прочие люди видели всего одну, – только его глаза могли углядеть красные зёрна сердолика, перемежавшиеся жёлтыми горошинами янтаря.