Медленный скорый поезд

В полете были три часа двадцать семь минут. Можно было б и быстрее, но два раза на землю присаживались: рядом с пасекой, где пилот угостил Марину свежим медом, у него там кореш пасечником оказался, а еще у озера — круглого, ровного, как тарелка, и очень холодного. Марина умылась в нем, ладошками потрясла, сказала:

— Я теперь знаю, что летать — это не очень страшно. Когда на вертолете…

А и то верно: какое ж на вертолете замкнутое пространство? Все открыто, все доступно, хоть башку в окно высуни, охлади ярым ветерком и — как в холодной воде искупался, только сухой остался. И тоже весь холодный.

Пилот летал прежде в город Зима, знал, где там поближе к станции, к вокзалу присесть на вертолете. Высадил пассажиров в каком-то не слишком чистом поле, явно со следами хозяйственной деятельности человека.

Сказал Пастуху:

— Ближе не сяду. Но тут — рядом. Вон, метрах в двухстах грузовые терминалы видишь? А за ними — вокзал. Двадцать минут ходу. Это если неторопливо…

Попрощались, поблагодарили, пошли себе. Не двадцать, конечно, минут, но за тридцать восемь дотопали. Спросили у тетеньки в железнодорожной форме, когда московский экспресс прибывает. Та сказала:

— Минут через двадцать, ну, двадцать пять. Вы без багажа?

— Налегке, — подтвердил Пастух. — В Тулун к родственникам погостить едем.

— К каким-таким родственникам? — спросила Марина, когда тетенька отошла.

— Версия, — сказал Пастух. — Не говорить же ей, что мы от поезда отстали и на вертолете догнали. Наша правда для иных фантастикой покажется…

А потом некрепкого чайку в буфете попили, местные новости в телевизоре, висящем на стене, посмотрели-послушали, а тут их экспресс и подкатился. Как не убегал от них.

Глава шестая

Поезд-красавец подкатил к перрону солидно и неторопливо. Встречающих или праздно шатающихся поблизости было мало. А уж покидающих поезд с багажом — вообще никого. Вряд ли «зимняки», «зимнесторонцы», «зимовщики» — или как на самом деле жители Зимы себя называют? — часто путешествуют во Владик и обратно на дорогом экспрессе, здесь свои поезда есть — попроще, подешевле, попривычнее.

Их родной вагон не очень-то и медленно проехал мимо, но знакомая до счастья проводница, стоящая на площадке с флажком, увидела их, узнала, флажком им и помахала улыбаясь. Редкий, полагал Пастух, случай в истории «восточного экспресса», чтоб отставшие пассажиры поезд догоняли неведомо как и через чертову кучу времени. И чтоб догнали.

Когда поезд остановился наконец и страждущие твердой земли пассажиры посыпались на перрон прославленной хорошим поэтом станции Зима, первым из означенного вагона вышел Стрелок. Он явно видел Марину и Пастуха из окна купе или из тамбура, потому что сразу отправился к ним навстречу. Почти бежал.

— Что случилось в Иркутске? — не здороваясь, яростно спросил он, целуя руку Марине.

— А что случилось в Иркутске? — в ответ спросил Пастух. И сам пояснил: — Ничего не случилось. Надобность возникла — остаться. Мы и остались, да, Марина?

— Конечно, — подтвердила радостная Марина. — Мы и остались. — И спросила Стрелка: — А что?

— Почему ж не предупредили-то? Я ж волновался все ж… — И перешел к сути: — А догоняли-то как? На вертолете?

— На нем, — сказал Пастух. И загодя предупредил: — Хватит вопросов. Мы здесь и — ладно. Устали. Что тут без нас происходило?

— Все штатно, — Стрелок понял, что его вопросы не катят, поерничал чуть, — с возвращеньицем вас. Ваше купе проводница заперла — на всякий-то пожарный. Милости просим…

Да и с чего бы-то стоять на перроне? Скучно, бессмысленно и, как опыт показал, небезопасно. Все они в вагон и пошли. Родным он оказался. До боли, до дрожи. Марина аж слезу пустила, сказав:

— Как я соскучилась… — И почему-то погладила взбитую подушку на своей полке. — Как домой вернулась. Странно, правда?

И впрямь — странно, подумал Пастух. Как в детдомовском детстве поход в кино на старый, тыщу раз пересмотренный фильм. Все до финального кадра знаемо наизусть, а вон кажется, что что-то не так, что-то не то, что-то новенькое, неигранное вдруг проскользнуло, а ты, сопли развесив, поймал лишь край тени этого неигранного. А его уж и дух простыл. И какое оно — придумывай, тужься.

Все бы так, да Пастух был не романтиком, а скучным прагматиком. И, отдав вовсе бедную долю эмоций процессу возвращения блудных пассажиров в почти родное купе, заметил-таки малость примятое покрывальце на полке-кровати Марины. Ну, будто кто-то задницу свою на него чуточку опустил. Типа — присел на секунду-две, а оправить покрывальце забыл. Кто?.. Купе-то было заперто проводницей, как и положено железнодорожными правилами, сразу после исчезновения двух пассажиров и отперто на глазах этих пассажиров. Или ключ-треугольник имел, кроме Пастуха и проводницы, еще кто-то в вагоне?..

Первая мысль — Стрелок.

Вторая и далее — не пойман-не-вор, что ему делать в купе Марины, но — шарил ли он в ее вещах, а если шарил, то что нашарил?

А у двери в купе столпилась вагонная публика, с вагонной же скуки и скопилась, поскольку — ЧП, поскольку пропажу обсудили четырьмя часами раньше, а тут впору и счастливое возвращение обсудить всем миром. Так у нас в России принято, прости Господи!

— Товарищи, друзья, господа, — сказал Пастух всем сопереживающим, включая Стрелка, который избранно сопереживал прямо в купе. — Спасибо вам за то, что беспокоились о нас, но моя спутница уж и переволновалась да плюс устала. Дайте нам пару-тройку часиков, чтобы понять, как мы вообще и на каком свете, а к вечеру — милости прошу отметить шампанским наше возвращение.

Красиво сказал. Самому понравилось. И про шампанское к месту сообразил.

И публика вежливо разошлась, и Стрелок легко поднялся.

Улыбнулся:

— Вам и вправду прийти в себя надо. Отдыхайте, коллеги.

И ушел.

А Пастух запер дверь и приложил палец к губам: мол, режим молчания категорически введен, всем нишкнуть, чем явно удивил Марину, которой всеобщее внимание не претило, отнюдь, а явно даже нравилось. Ну как же! Четвертые сутки путешествия набежали, а уж сколько всего наприключалось за них, и зачем Пастух отдыхать вздумал? Не устали же…

И все же объяснил негромко:

— Отдых отменяется… — Он достал из багажных антресолей все сумки, включая свою. — Будем шмонать… — И поправился: — В смысле искать, что пропало.

— А что могло пропасть? — удивилась Марина. — Купе ж заперто было…

— Отперли, — сказал Пастух, — нехитрое дело.

— А с чего вы взяли, что что-то обязательно пропало? Какой-то вы недоверчивый. С чего бы?..

— Чую, — объяснил Пастух, открывая давешнюю Маринину сумку, в коей хранилась капсула с прахом мужа. Открыл, постоял секунду, выискивая там что-то, сказал сквозь зубы, сам себе сказал: — Мать вашу… Капсулы-то нет… Ну, *censored*, блин, соратничек бывший!.. Зря я его, *censored*а, не убил!..