Медленный яд

Пот льет с меня ручьем, мышцы все еще гудят с непривычки.

Пропускаю удар, ощущая во рту привкус крови, и тут же наношу ответный.

Из-за перерыва в тренировках бой дается тяжелее, чем раньше, но тело помнит движения, все до одного.

— Поддубный, не спи!

Тренер, к которому я ходил в детстве, кричит подбадривающее, заставляя снова прийти в себя. Встряхиваю головой, делая апперкот, пока соперник не успевает уйти в бок.

Звук свистка, и я опускаю руки, почти не ощущая вес перчаток.

— Хватит на сегодня.

Решение приехать на тренировку три недели назад оказалось самым мудрым.

Теперь я через день пропадаю в спортивном зале, позволяя выбить из головы все лишние мысли. Олега пока так и не удается вытащить наружу, он матерится и просит сигареты блоками, скуривая за день по несколько пачек.

— Я тебя вытащу, — обещаю ему, — вытащу. Успокойся.

— Иди ты нахрен, — привычно возмущается он и тут же сникает, — я заебался тут. Помыться хочу нормально, пожрать и потрахаться. Как бомж тут…

Пытаюсь приободрить Суворова, только пока нечем. Стройка стоит, статьи выходят одна за другой, и все, что придумал пиар-отдел не помогает сдвинуть с верхних строк статьи о заключении субподрядчика.

На фоне этого стараюсь не думать о Влади, отвлекаясь на Алину. Она почти переезжает ко мне, оставаясь ночевать через день, готовя еду, что получается у нее хорошо.

Красивая, хозяйственная, не тупая.

Но, сука, не то! Все не то.

После душа благодарю за спарринг партнера, показывая подбородком на татуировку на его руке:

— Больно?

— Нет, — усмехается он, — но ее не за один сеанс набивают.

— А что значит?

Дурацкий вопрос, который я стараюсь никому не задавать, сегодня сам вылетает из моих уст.

— Для защиты. Кельты в этом знали толк.

— Скинь контакты.

Решение принимаю внезапно, все за две минуты разговора. Раньше я и думать не хотела о том, чтобы набивать на своей коже чернилами узоры, а сегодня вдруг понимаю, что мне это надо. Небольшая порция боли, которая помогает продержаться до следующего дня.

Когда тело ноет, показывая, что ты все еще живой, это приятное ощущение. И в последнее время я завишу от него, как от наркотика.

Мастер принимает меня на следующий день. Я не думаю над эскизом, не задумываясь о том, что хочу видеть на себе, только на пальцах объясняю желаемую картинку. Он рисует ее быстро — пока я пью чай в комнате ожидания, разглядывая сотни сережек для пирсинга, дипломы в рамках и постеры с эскизами.

— Готов? Тогда садись, — мастеру лет тридцать пять, аккуратная борода, руки, забитые по самые предплечья, кажутся черными.

— Долго решался? — спрашивает меня, перемешивая краску и включая тихо жужжащий аппарат. Первое прикосновение к коже — неболезненное, даже в чем-то приятное. Он проводит линию, протирая ее салфеткой, — ну как?

— Небольно. Пять минут, — отвечаю поочередно, закрывая глаза и позволяя ему дальше бить на коже узоры.

— Сегодня контуры основные сделаем и часть забьем. Еще сеанса три.

— Отлично.

Постепенно на груди и предплечье проступают доспехи, и я с запозданием думаю, — точно ли это нужно мне?

И понимаю, что да.

Мои латы уже основательно помяли, и броня из них уже никакая.

Отец был всегда против наколок, — в его времена они ассоциировались с синими куполами, тюрьмой и отсидками. Интересно, как сейчас бы он отнесся к моему поступку? Ко всему, что происходит сейчас в моей жизни?

Три года я не позволял себе думать о том, оправдываю ли я его ожидания. К сожалению, мне об этом никогда не узнать.

Последний наш разговор с отцом закончился скандалом — я едва закончил институт, и занимался тем, что прожигал свою жизнь. Не работал, спрашивая у отца деньги, а в тот день пришел просить новую машину. Старая была еще вполне ничего, но мне хотелось произвести впечатление на девчонок из нашей компании.

У отца деньги были, я точно это знал. Так же, как и сколько стоит «БМВ». На мою «Тойоту» уже нашлись покупатели, и оставалось всего лишь продать старую и внести оставшуюся сумму за новую.

Но отец даже слушать не стал меня, совершенно справедливо возмутившись:

— Илья, ты охренел, что ли? Я деньги не печатаю. Устройся на работу, будешь менять автомобили, когда захочешь.

— Тебе жалко, что ли, я не пойму? Устроюсь, молодость только раз в жизни дается. А у тебя бабки есть, не жмотничай, пап.

Сейчас мне безумно стыдно, а тогда я считал, что говорю ему нормальные вещи, а, самое главное, имею право просить денег когда и сколько мне потребуется.

Мы разругались, и он выгнал меня:

— Иди отсюда, чтобы я глаз твоих бесстыжих не видел здесь! Ни копейки больше не получишь.

— Да и пошел ты тогда, — нахамив ему, я скатился по перилам со второго этажа на первый и выбежал из дома, злой до ужаса.

В это время звонила мама, ей тоже досталось до кучи. Я орал, что ее отец жмот, что они оба скупердяи и жалеют денег.

— Если он сдохнет, ему все равно достанется только два квадрата земли! На тот свет богатства не унести! — это последнее, что, я помню, кричал маме.

А потом напился в баре, игнорируя мамины звонки. К тому моменту у меня уже была отдельная квартира, и жил я не с родителями. А значит, можно было дальше не отвечать на них.

И только когда мне позвонил Кирилл, я взял трубку.

Что он рассказывал, помню плохо, только основная мысль — отца нет, он упал с лестницы, повредил шею и умер.

И, судя по всему, я последний, кто видел его живым.

Когда я увидел заплаканную маму, попытался ее обнять, но она скинула мои руки с плеч, шипя, чтобы никто не слышал:

— Это ты виноват в его смерти! Уйди, не хочу тебя видеть.

Мамины слова стали для меня еще одним ударом. Внезапно я остался без обоих родителей, и очень быстро повзрослел, поняв, что теперь мне нужно работать, продолжать бизнес отца, а не валять дурака, как раньше. Первые полгода было очень тяжело, но работа позволяла забыться, — и сейчас я решил прибегнуть к хорошо знакомому и испробованному способу.