Меловой крест

Я же, порыдав некоторое время, затих в липких объятиях пахнущей леденцами девицы, еще не догадываясь, что поутру Бова выставит нам счет…

И снился мне сон. Будто мы втроем, Алекс, Юрок и я, летим над ночной Москвой, и мерцающий лунный свет серебрит и ласкает наши лица.

И, несмотря на ночь, я вижу все, что происходит на земле. Спрятавшись от теплого дождя, в арбатском дворике, под кроной большого дерева стоят, прижавшись друг к другу, парень с девушкой.

Еще в юности мне снился этот сон: летний дождь, спасительная крона дерева, сероглазая девушка в накинутом на хрупкие плечи мужском пиджаке, а рядом я сам, у которого долгая-долгая жизнь впереди…

Когда я видел этот сон, у меня появлялось удивительно ясное ощущение слияния с миром, со временем… И приходила радостная тревога как предчувствие удивительного будущего, которое ожидало меня. И невозможное казалось возможным…

У меня было много девушек, но ни с одной из них — так вышло — я ни разу не стоял, спрятавшись от теплого дождя, под деревом…

А может, и стоял. Только я этого не помню.

И, летая во сне со своими друзьями, я вспоминал этот сон…

"Ну вот, — говорил Юрок, обращаясь ко мне, — наконец-то ты научил нас летать!"

Я отказывался, вдруг потеряв голос. И, указывая пальцем на Алекса, тщился объяснить Юрку, что это не я, а Алекс научил нас летать.

"Нет, нет, это ты! Ты, ты, ты!" — сердился Юрок и дергал меня за руку.

Тут я обрел голос и спросил Юрка (все это время Алекс летел безмолвно, держа руки в карманах брюк и сохраняя на лице выражение безмятежности и брезгливого недовольства):

"Ведь ты же умер?.."

Юрок захохотал оперным басом, который эхом отразился от неба и далекой земли:

"Кто это умер? Я? Еще не нашлась такая болезнь, которая может уложить меня в могилу! — гремел он. — Я вечен! Я вечен! Я вечен!"

…Меня разбудил страшно ругавшийся Бова, который в одних трусах стоял передо мной, держа в вытянутой руке остроносый лакированный ботинок. Он орал:

— Изувечу! Изувечу! Изувечу! Кто украл мой башмак? Мне через час выступать на заседании в комитете по сносу памятников! Проклятье! Кто-нибудь скажет, где мой башмак? Не могу же я заседать босиком!!

Искали окаянный башмак, как говорится, всем миром. Но, увы…

Так и отбыл Бова на совещание в одном башмаке. Злобно сказав на прощание, что с каждого из нас ему следует получить по двести баксов. За девиц… И еще по двадцать за пропавший ботинок. Просил не тянуть с отдачей.

Я про себя послал его к черту. Какие двести, какие двадцать?! За девицу, сосущую леденцы, двести? Да он, похоже, с ума сошел! А двадцать за что? У него, что, ботинки из золота?

Тем временем как-то незаметно стали редеть ряды девиц. Понятно, дисциплина, так сказать, работа, клиенты, жизнь продолжается и прочее… Редели, редели, и, наконец, мы остались в прежнем составе. То есть, втроем.

Шварц, привалившись спиной к стене, расположился на полу. Глаза его были закрыты, рука поддерживала скошенный в сторону подбородок. В другой руке он держал пустой стакан.

Алекс оделся, в задумчивости обошел несколько раз вокруг стула, на котором до этого сидел, и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.

— Куда это он? — спросил Шварц, не открывая глаз. Я промолчал. Может, за пивом?..

— Ты знаешь, — продолжал Шварц, — у меня… — он замялся. — Я не смог сегодня ночью. Ты понимаешь… Хотя девушки очень старались. Но у меня ничего не получилось…

Он всхлипнул.

Я посоветовал ему поменьше думать о бабах. О душе пора задуматься. О душе…

Через пять минут Алекс вернулся и бросил мне на колени кипу газет.

— Читай! Твоя работа?

Лицо Алекса было серого цвета.

На первой странице одной из газет, кажется, это была "Комсомолка", я увидел фотографию большого горящего здания, похожего на античный театр, а над ней жирно — "Манеж опять в огне".

Алекс смотрел на меня. Лицо его дрожало. Я никогда не забуду этот взгляд.

В какое-то мгновение я почувствовал в глубине своего сердца порыв броситься Алексу в ноги и молить о прощении… Но усилием воли взял себя в руки.

Я уже усвоил жестокие правила игры в жизнь, в которой на кону стоят успех, слава, деньги, беспредельная свобода и много другое, что хочется хоть раз в жизни попробовать на зуб… Если ты ввязался в эту страшную игру, от многого придется отказаться. В том числе и от слюнтяйства…

Алекс постоял некоторое время, как будто чего-то ждал, потом сказал — как скомкал:

— Жаль…

И ушел.

— Ничего не понимаю, — пожал я плечами, — эти похороны нас всех доконают…

— Не разыгрывай из себя дурака! — набросился на меня Шварц.

— Сема! Что с тобой?!

— Чувствовал я, что ты переменился! — кричал Шварц. — Я же твой друг! Как ты мог?..

Ага, сработало!

Я с трудом сдерживал самодовольную улыбку…

— Сочувствую, — сказал я и с усилием зевнул, — сочувствую и скорблю, но я-то здесь при чем?..

— Врешь, не верю! Сглазил ты! Сглазил! И я не верю тебе! Что я, тебя не знаю! Ты сейчас врешь! Голос подводит! Юлишь и виляешь!.. Что, надоело корчить из себя неудачника! Но какой же болван этот Алекс! Серж, учти, я тебя понимаю. Только я! Я сам такой же… И я всегда был тебе другом… Я целиком и полностью на твоей стороне. Хотя там были мои картины!

— Твои картины, говоришь? Ничего, не расстраивайся… Новые напишешь… Сема, будь другом, сгоняй за пивом.

Глава 25

А дальше жизнь покатилась, полетела, помчалась, понеслась, будто сорвавшись с цепи, поскакала, не разбирая дороги, к пропасти, которая соблазнительно пованивала случайной удачей, тысячу раз купленным и тысячу раз проданным счастьем, вспоенной грязными иллюзиями, завистью и прочими прелестями, недоступными людям с чистой совестью и доброй душой.