Алина, будущая моя коллега, хочу вас поздравить. Не примите за насмешку. Искренне поздравляю, даже вдвойне: и просто как человека и как психолога – человека, намеренного помогать человекам быть человеками.
Вы переживаете сейчас кризис душевного взросления, вы до него дозрели. И ставит душа ваша перед вами вопрос вопросов, наконец, напрямую: да, зачем жить вам и зачем живут все – при том всеобщем условии, что жизнь наша здесь временна, как аренда жилья. Что придется, раньше или позднее, нам всем и каждому это жилье покинуть, освободить – вернее, освободить от него себя.
Уже в миг зачатия подписывается каждому существу, отправляющемуся жить, приговор-неизвестно-за-что для приведения в исполнение-неизвестно- когда, но, с вероятностью, приближающейся к стопроцентной, не позднее биологически предельного срока жизни (со статистическим люфтом от – до) для особей данного вида. Для собаки это, самое большее, лет пятнадцать – двадцать, для человека…
Тяжко, конечно: четверть века почти оставаться в детском убеждении, что будешь пребывать тут всегда, что все по какому-то недоразумению умирают, а ты ни в коем случае, никогда, ни за что, – и вдруг вмиг очнуться и осознать, что ты из всеобщего правила не исключение.
Но, хочу вас спросить: легко ли представить, что – исключение? Что придет момент, когда все-все-все умерли, а ты живешь себе и живешь? Как у Фредерика Брауна: «Последний человек на Земле сидел в комнате. В
дверь постучались…»
Вот он самый кошмар-то был бы. В таком положении ответа – ЗАЧЕМ – уже точно не было бы.
Тут, на постоялом дворе нашей жизни, приходится каждому что-то для себя решать. Принять какую-то версию, более или менее общую, или свою доморощенную. В чем-то увериться или о чем-то с собой условиться, хотя бы ненадолго. Или – как делает большинство, не перегружающее себя размышлениями, – просто забывать, забывать снова и снова, уходить от неразрешимости испытанным детским способом: вытеснять из сознания.
Я что-то подобное мучительно пережил в первый раз в возрасте около шести лет. Безо всякого физиологического повода, никакой такой дурноты – просто открылось… И вся последующая жизнь – желал того или не желал, помнил или нет – превратилась в вопрос, ответ на который можно получить только из-за поворота, который впереди. Из-за горизонта, за которым окажемся. После последней точки того текста, который есть наша земная, здешне-сейчасная жизнь.
Текст, который вы прочитаете далее – часть этого жизневопроса, с некоторыми заглядками – не ответами, но наводками.
Стихи, случается, знают больше, чем их авторы.
Разговор попутчиков в поезде бытия
От дома моего вокзалсовсем недалеко.Он жизнь свою с моей связалестественно, легко.То замирает, то гудит,рокочет как завод,то будит ночью как бандит,то как дитя зовет.Всю жизнь уходят поездав неведомую даль,в невиданные города,в седую Навсегдаль.А я, поездив вдоль и вширь,допрыгав до седин,постиг, что каждый – пассажир,и поезд наш един.Кому подальше ехать в нем,кому совсем чуть-чуть,но каждый, ночью или днем,сойдет куда-нибудь.– Прости, попутчик, что тебесобой я докучал,как гвоздь торчал в твоей судьбе,права свои качал.Прощай. Обиды не держу,а коль обидел – жаль.На пересадку выхожу,на поезд в Навсегдаль.– Трепещешь? Страшно?– А чегобояться? Страх наврет.И ты до места своегодоедешь в свой черед.– На пересадку? А куда?– Покажут. Подвезут.– А вдруг в пустое никогда?А вдруг на страшный суд?– Не думаю – скорей, на свет.Дождись – узнаешь сам.Здесь лишь вопрос, а там – ответ.Я верю небесам,там столько разного: смотри,какое море звезди сколько тайн у них внутри.Ответ не будет прост.Там жизнь своя. Там ПЕРЕХОДв иные времена –нам иногда их тайный кодявляется из сна.– Мне к звездам неохота плыть,хочу лишь одного:своих любить, любимым бытьи больше ничего.Мы здесь живем, сейчас и здеськак ручейки течем,и если я исчезну весь,то смысла нет ни в чем.– Весь не исчезнешь. Станешь тем,чем был без «нет» и «да»,с добавкой музыкальных темдушевного труда.Ты столько раз уже, растя,себя уничтожал,дивился смерти, как дитя,и вновь себя рожал.Невозвращенец в жизнь свою,ты мог бы это знать:удел посеявших семью –потери пожинать.Но расставания законвключает и возврат –кого любил, с кем был знаком,кому и не был рад.– Последнего не надо, нет.Послушай, книгочей,а сколько в космосе планетбез наглых сволочей?– Ноль целых. И не целых – ноль.Пойми, душа не шёлк.Ты принял жизнь – прими и боль.До встречи! Я пошел.
Жизнь в посмертии открывается непосредственно, как живая реальность, связанная с нашей, здешне-теперешней, только избранным одиночкам. (Из близких к нам по времени людей – болгарской ясновидице Ванге.)
Остальным может приоткрываться в редкие мгновения – в вещих снах, например, где ушедшие предупреждают живых о чем-то, – и все равно остается под знаком вопроса, великого вопроса вопросов. Да и было бы скучно, согласитесь, скучно и тоскливо, если бы жизнь и смерть остались для нас без тайн, как вызубренный учебник.
Верю: пройдя кризис взросления – приняв изначальное условие земной жизни: ее конечность, и осознав, что конечность эта есть завершение одной книги бытия и начало другой, – найдете свое ЗАЧЕМ, обретете зрячую силу духа, и жить, и работать будет светлее и веселее.
«Вместе». Из детских рисунков моей дочки Маши
Со скоростью любви
Валерию Ларичеву
Вселенная горит.Агония огнярождает сонмы солнци бешенство небес.Я думал: ну и что ж,решают без меня,я
тихий вскрик во мгле,я пепел, я исчез.Сородичи рычат и гадят на цветы,кругом утробный гул и обезьяний смех.Кому какая блажь, что сгинем я и ты?На чем испечь пирог соединенья всех,когда и у святых нет власти над собой?Непостижима жизнь,неумолима смерть,а искру над костром,что мы зовем судьбой,нельзя ни уловить,ни даже рассмотреть.Все так – ты говорил – и я ползу как тля,не ведая куда, среди паучьих гнезд.Но чересчур глупа красавица Земля,чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,чей глаз глядит сквозь мракна наш ночной содом,но если видит он – не может не страдать,не может не любить,не мучиться стыдом.Вселенная горит. В агонии огнясмеются сонмы солнц,и каждое кричит,что не окончен мир, что мы ему родня,и чей-то капилляртобой кровоточит.Врачующий мой Друг,не вспомнить, сколько разв отчаяньи, в тоске, в крысиной беготнеты бельма удалял с моих потухших глазлишь бедствием своим и мыслью обо мне.А я опять тупел, и гас, и снова лгалтебе – что я живой, себе – что смысла нет…А ты, едва дыша, ты звезды зажигалнад головой моей, ты возвращал мне свети умирал опять.Огарки двух свечейсливали свой огонь и превращали в звуки кто-то Третий там, за далями ночейнастраивал струну не отнимая рук.Мы в мире не одни.Вселенная плыветсквозь мрак и пустоту,и как ни назови,нас кто-то угадал.Вселенная живет,Вселенная летитсо скоростью любви
Встретимся
Алаверды Окуджаве
Почему-то легче, если узнаешьв горе чужом горе свое.Мачеху-злодейку-судьбу не проклинаешь,можно даже греться возле неё.Да, такое вот у всех одинаковое горе.Да, вот такая неизбывная беда.Ворон по латыни кричит: Мементо Мори!Королек не верит: Неужели Никогда?!.Телом и вправду все в коробочку ложимся,а душа-то любит побродить, погулять.Ну куда ж мы денемся, куда разбежимся?В новое оденемся и встретимся опять.
III. Римские плиты
Однажды, в бессонную полнолунную ночь я почувствовал себя находящимся одновременно и у себя дома, на диване, и в другом пространстве и времени: в древнем Риме, на одном из заброшенных кладбищ. Старые плиты, надгробья с надписями вдруг ожили и заговорили. Мне оставалось только записывать.
Первым читателем «Римских плит», еще в рукописи, был мой друг Александр Мень. Он сказал, что это больше, чем стихи.
И правда, не знаю, стихи это или что-то другое, хотя есть и ритм, и местами рифмы.
Дорожки Перехода исследуются здесь вживанием в души и судьбы людей давнего прошлого.
ПОДКЛЮЧЕНИЕ
голоса душ слышались мне как живые,это была связь, передача, почти диктовкая был на грани –там и здесь,я помню:звуксквозь точкунес меня,и время было отменено,осталось удалить пространство,нов себя вернулся – и опять летел,и крыльями задел за ветвь оливы,и приземлился медленно, легкона берег Тибра, выбритый ветрами…Там, в роще буколической осокижелтел какой-то холмик невысокий,и цинии кудрявые цвели,и кто-то бормотал из-под земли,я слышал эти звуки, подлетая…Замшелая плита лежит, влитаяв оскаленную почву. Вот ограда,седой фонтан, ступени, часть фасада,молчащий торс, кричащая рука,плющом обвитый жертвенник Фортуны,знакомый с детства профиль старика…На лире каменной встряхнулись струны,проснулась память. Первая строкаоткрыла веки
ФЛЕЙТИСТ
Имя мое, прохожий, не скажет тебе ничего,а исчезать бесследно не хочется.Был я Теренций флейтист.Вот и пришлось назваться,хоть смысла нет никакогобуквы пустые пустым подставлять глазам.Будь ты и богом богов, не убедишь меня,что прочитал эту надпись.Чем докажешь, что жив?Криком своим, сотрясением воздуха?Кто не дышит,в чужое дыханье не верит.Если ты жив,объясни, чего радижизнь продолжается,сдунув меня как пылинкуи не заметив