Memento Mori

Между двумя ветвями ордена больше не было братской любви и согласия. Они лишь терпели друг друга. А уж после того, как Орсини возглавил удачную экспедицию на Ястребиные острова, [31] сделав их новым оплотом ордена, и заодно теми самыми Землями улыбок, отношения между братьями испортились окончательно. Д’Обюссон считал предательством то, что госпитальеры наживаются на чуме, пуская на острова людей за баснословные деньги, и при условии прохождения строжайшего трёхмесячного карантина. Если у человека, уже заплатившего за проезд и землю на островах обнаруживали хотя бы малейшие признаки в заражении чумой, его немедленно возвращали обратно на континент. И сколько бы ни сулил такой неудачник после, его кандидатура никогда не рассматривалась. Д’Обюссон отрёкся от мальтийцев, объявив себя великим магистром единственно верного Суверенного военного странноприимного ордена Святого Иоанна, Иерусалима и Родоса, навсегда вычеркнув Мальту из официального наименования.

31

Одно из названий Азорских островов, от слова «Acor» — ястреб. По легенде мореходов, ястребы летели к своим гнёздам и указали путь к островам

Не раз и не два между ветвями расколотого ордена вспыхивали конфликты, но никогда они, по большому счёту, ни к чему не приводили. За Мальтийским орденом стояли огромные деньги и не иссякающий поток желающих оказаться на Землях улыбок сильных мира сего, а также едва ли не сильнейший во всей Европе флот. Однако острова не могли прокормить себя сами, и известная доля золота шла на покупку провианта для них в портах севера Италии. За бездушными была полная поддержка со стороны теократов Священной Римской империи, товарищеское отношение тевтонов и, что немаловажно, хотя многие считают, что это не так, авторитет среди простого народа. Если мальтийцы были своего рода орденом знати и богачей, то бездушные, несмотря на мрачную репутацию и вырезанные селения, оставались орденом простонародья. Ведь в их командориях и на заставах все получали приют и лечение, конечно, если не были заражены чумой, и оставались чистыми. Для нечистых оставались закрытыми как ворота застав бездушных, так и Острова улыбок мальтийцев – в их отношении обе ветви ордена были солидарны. Наверное, это был единственный вопрос, где их мнения оставались едиными.

В целом же, морское путешествие оказалось скорее скучным. По весеннему времени погода стояла хорошая, и ничего даже отдалённо похожего на шторм не было. Ветер, конечно, не всегда дул исключительно попутный, а кое-когда приходилось и маневрировать при встречном, рыская галсами, как объяснил мне капитан, и полагаясь на течения, но, опять же, обстоятельства были скорее благоприятными.

– Матросы болтают, что ты приносишь удачу, amigo, - заявил мне как-то Рамирес. – Не удивлюсь, если они попросят несколько локонов твоих волос, или обрезки ногтей. В море народ удивительно суеверный, так что имеешь неплохие шансы нажиться на этом. Только не уступай первому же за медяки, погоди пока серебро предлагать не начнут.

Он опустил роскошную подзорную трубу, явно восточной работы, украшенную слоновой костью и золотыми накладками. Скорее всего, прежде она принадлежала какому-нибудь вельможе или крупному морскому военачальнику Чёрной порты.

– А ещё лучше начни торговать ими, Рейнар, - добавил он враз севшим голосом, - когда мы выпутаемся из той передряги, куда я влез по самые уши. Никогда не следует соглашаться на предложения, пока не узнаешь их, даже если они столь щедры. Особенно если они столь щедры.

– Разве всё так скверно? – удивился я. – Мне уже приходилось вытаскивать людей из закрытых тюрем, к тому же при мне не было писем, подписанных инквизитором Тосканы.

– Этот остров – тюрьма дожей, - покачал головой Рамирес, убирая трубу в столь же роскошный чехол, в котором легко узнавался адмиральский жезл, или как он там называется у безбожников из Порты, - и они давно уже считают её своей вотчиной. Властям Новой Венеции очень не нравится, когда кто бы то ни было вмешивается в дела, которые они считают своими внутренними. Венеция всё же не часть империи, и власть инквизиции там далеко не так сильна. А потому, сойдя с борта моего «Espirito Santo», мы полностью окажемся во власти начальника этой самой тюрьмы. Тот же отчитывается непосредственно перед дожем и казначеем Новой Венеции.

– Большой человек, - присвистнул я.

– Не совсем, - ответил Рамирес. – Эта должность – опала для провинившихся аристократов Новой Венеции. Несмотря на кажущуюся солидность, начальник тюрьмы не имеет никакого веса при дворе дожа, он фактически исключён из тамошней игры. И ты понимаешь, Рейнар, насколько озлобленными становятся аристократы, вынужденные сменить блеск, хоть и серьёзно потускневший после того, как Венеция перебралась на остров, двора дожа на скалу посреди моря. Так близко к тому месту, куда ему никогда не вернуться. Но знаешь, что хуже всего?

– Более удачливые аристократы постоянно являются в тюрьму, чтобы сделать ставки или просто поглазеть на гладиаторские бои, - сказал я, легко сложив из слов Рамиреса простенькую мозаику. – Наглядное выражение его собственного падения. А ведь многие ещё не прочь поиздеваться над ним, пнуть былого недруга особенно приятно, когда тот скатился с Олимпа.

– Ты полностью прав, Рейнар, - кивнул капитан, - и самое пренеприятное известие, что сейчас этой тюрьмой руководит человек, вознесённый очень высоко. Да, дни его славы миновали давненько, но пребывание на этой должности лишь сильнее закалило его ненависть. Буквально ко всем.

– Теперь понимаю, почему у тебя нет желания идти со мной, - заявил я. – Но ты вполне можешь остаться на борту. Я подам сигнал, если что-то пойдёт не так.

– Меня просто подмывает согласиться, - повернулся в мою сторону Рамирес, - да только не стану. Хотя бы потому, что это будет чертовски подозрительно, что капитан остался на борту.

Я лишь плечами пожал в ответ.

– Тогда прикажи: как причалим, зарядить все пушки по тому борту, что обращён к крепости, - сказал я. – Надеюсь, твои люди сумеют понять сигнал.

– Дураков я в команде стараюсь не держать, даже юнгами, - ледяным тоном ответил мне Рамирес, которого мои слова, похоже, задели за живое. – А уж среди офицеров их точно не найти.

– Тем лучше, - кивнул я. – И как скоро мы окажемся на месте?

– Завтра утром, - сказал Рамирес, - можно было бы и раньше, но не хочу рисковать в этих водах.

Однако утром нам пришлось ждать своей очереди, чтобы пришвартоваться у небольшого причала островной крепости. Рядом с ним уже замерли два здоровенных корабля, разительно отличавшихся друг от друга. Первый, с борта которого сходили дамы в платьях и кавалеры, одетые по последней моде – их мы с Рамиресом разглядывали через линзы подзорной трубы – был обильно украшен резьбой и выкрашен золотистой краской, отчего в лучах поднимающегося из-за горизонта солнца сверкал просто нестерпимым блеском.

– Золотая барка, - пояснил мне капитан, пока я разглядывал сходящих с борта корабля роскошно одетых пассажиров. – Видимо, сегодня будет какой-то особый бой, раз прибыло столько сиятельных особ из Венеции. Быть может, среди них и сам дож, конечно же, инкогнито.

– А зачем ему таиться? – удивился я.

– После одного случая, когда начальник тюрьмы – предыдущий, - пустился в объяснения Рамирес, - решил улучшить своё положение, а то и вовсе покинуть незавидное место. Он подстроил дело так, что выиграл любимец тогдашнего дожа – одного из первых в Новой Венеции. Но к несчастью для начальника, дело вскрылось, благодаря кому-то из его недоброжелателей, и начальник остался на своей должности уже навсегда. Правда, пробыл недолго – через пару дней после скандала он выбросился из окна. Дож же с тех пор не имеет формального права ступать на землю острова, чтобы и впредь не было подобных недоразумений.

– Интересная история, - кивнул я, опуская трубу, с непривычки начал побаливать глаз. – А что чёрный корабль? Похож на военный транспорт.

– В точку, amigo! – прищёлкнул пальцами Рамирес. – Ты чертовски умный парень – всё на лету схватываешь, быть может, нам и удастся выпутаться, раз ты с нами. Это именно военный транспорт и его прибытие может означать только одно.

Капитан сделал театральную паузу, будто находился на подмостках, и я готов был проклясть его за это. Но таким уж был человеком Рамирес, и мне приходилось его принимать – выбора-то не было.