Мемориал. Семейный портрет

–  Вы, кажется, шутить намерены.

–  Прошу прощения, Эрик?

–  Улыбайтесь себе на здоровье. К-к-кажется, вы п-п-просто не соображаете, что один ч-человек может сломать другому всю жизнь.

Эдвард Блейк раздавил окурок. Взял новую сигарету.

–  По-твоему, мое влияние на Мориса, как таковое, дурно?

–  По-моему, уж гнуснее некуда.

Эдвард Блейк улыбнулся. Произнес лучезарно:

–  Может, объяснишь подоступней, что ты имеешь в виду?

–  Вы его осыпаете подарками. За все платите. Повсюду его возите. Он рассчитывает на ваши подачки, и вы это поощряете. Вы за ним таскаетесь. Даже когда он здесь, не можете его оставить в покое…

–  Ты сам знаешь, что это неправда. Эрик как будто не слышал:

–  Может, вам неизвестно, что вы притча во языцех для колледжа?

–  Да ну?
– с хохотом.
– Видно, колледжу больше делать нечего.

–  Морису от этого ничуть не легче.

–  И что же именно говорит колледж? Эрик почувствовал, что опять краснеет:

–  Сами можете себе представить.

–  И ты тоже так думаешь?

–  А вот ч-ч-что я думаю, абсолютно не ваше дело. Помолчали. Эдвард Блейк пыхнул сигаретой. Сказал примирительно:

–  Думаю, ты не можешь не сознавать, что повторяя подобные инсинуации, ты допускаешь, что Морис столь же гнусен, или почти столь же гнусен, как я. Он в конце концов не дитя малое.

–  Он слабоволен, как дитя.

–  И ты попросту исключаешь, что вполне чистые и достойные дружеские отношения могут связывать двух людей, у одного из которых есть деньги, а у другого - нет?

–  Ну почему. Не исключаю, конечно. Да, могут связывать. Но только не вас с Морисом.

–  И отчего ж такое?

–  Да оттого такое, что вы ему в отцы годитесь.

Эдвард расхохотался, но, Эрик видел, что ему очень не по себе.

–  По-твоему, я такой старый?

–  Абсолютно неважно, какой вы по-моему, - в голосе звякнуло презрение.
– Факт тот, что вы старый.

–  Хорошо, положим, я дряхлый, из меня песок сыпется, но не считаешь ли ты по крайней мере допустимым, чтоб древний старик предпочитал общество молодого человека обществу других стариканов?

–  Я только одно считаю, - он еле сдерживался, - вы Морису причиняете вред. И потому я пришел вас просить, чтоб вы оставили его в покое.

Эдвард Блейк теперь сидел на постели. Лохмы вздыбились гребешком, он стал похож на всполошенную драчливую птицу. Спросил, ухмыляясь:

–  А вдруг я тебя не послушаюсь? Ну что ты мне сделаешь? Эрик ответил мрачно:

–  Сделать я ничего не могу.

–  Мог бы, например, Мэри выложить все свои соображения на этот счет.

–  Она не поймет.

Долго молчали. Эдвард Блейк курил, бледно сам себе улыбался. Наконец сказал:

–  Подозреваю, Эрик, такого мерзавца, как я, ты еще в жизни не видывал?

–  Я вас не считаю мерзавцем. Просто вы слабый. Эдвард широко улыбнулся.

–  Значит, ты не слишком меня осуждаешь?

–  Не осуждаю совсем. М-м-мне дела нет до вашего п-п-пове-дения.

–  Если только оно не влияет на Мориса?
– Да.

–  Но скажи, Эрик, - мне вот интересно. Если я не мерзавец, ты, наверно, меня считаешь слегка сумасшедшим?

Эрик сам чувствовал, как багровеет. Промямлил сконфуженно:

–  Я знаю, вы хлебнули лиха на войне.

–  Не я один. Эрик промолчал.

–  Думаешь, пора взять себя в руки?

–  По крайней мере, - он вовсе не хотел никого обижать, - можно бы сделать над собой усилие.

Очень его удивив, Эдвард Блейк улыбнулся:

–  Да, война, пожалуй, постепенно устаревает в качестве оправдания, а?
– Бросил окурок в кофейную чашку. Прибавил: - Н-да, едва ли я с чистой совестью могу тебе обещать, что исправлюсь. Но постараюсь держаться подальше от Мориса. Идет?

–  Если вы это серьезно.

–  Даю тебе слово чести. Хотя да, я ж совсем забыл. С твоей точки зрения, у меня ее нет.

Эрик не стал отвечать. Тот вдруг изменил тон:

–  Эрик, твой отец был мой единственный настоящий друг. Глупо, по-моему, нам с тобой быть врагами.

–  Я вам не враг.

Эдвард Блейк скроил гримасу.

–  Н-да, не так уж сильно сказано, а? Ну, я-то, во всяком случае, восхищаюсь тобой.

–  Я в-в-в вашем восхищении н-н-не нуждаюсь!
– Эрик выкрикнул детским голосом. Вскочил на ноги. Весь трясясь, бесясь на себя, чувствуя, что вот-вот разревется.
– М-м-мне п-п-пора, - он пробормотал. Схватил книги, плащ, слепо кинулся к двери.

–  Всего хорошего!
– крикнул Эдвард Блейк ему вслед.
– И спасибо, что разбудил.

В тот вечер Маргарет была в мастерской. Раздался бешеный стук в дверь.

–  Слава Богу, ты тут!

–  Эдвард, Господи, да что случилось?

Он, шатаясь, прошел по комнате, свалился, как куль, на диван. Медленно поднял на нее взгляд с туманной усмешкой:

–  С чего так переполошилась? Ну, перебрал немного.

Но Маргарет поняла, что не просто он перебрал. И сказала бодро, тем голосом, какой усвоила еще со времен Красного Креста, еще с войны:

–  Ничего-ничего. Мы сейчас. Ноги надо повыше. Кофейку черного приготовить?

–  О Господи! Если можно!

Она кинулась на кухню, вернулась с чашками. Сперва Эдвард лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, стал на нее смотреть. Она так проворно двигалась. Мигом приготовила кофе. На удивление быстро. Маргарет - о, Маргарет не застигнешь врасплох. И раньше, бывало, ему кофеек варила.

–  Вот, пожалуйста, - она улыбнулась.

Он попытался приподняться на локте. Рухнул со стоном.

–  Я совсем ни в дугу.

–  Дай-ка я.

Улыбаясь, бережным, сильным и ловким движением поддела его под спину, поднесла чашку ему к губам. Пил он жадно. Потом откинулся. Она села на край дивана и ему улыбалась. Взгляд у него прояснел.

–  Маргарет.

–  Да, Эдвард.

–  Хочу задать тебе один вопрос.

–  Валяй.

–  Почему, - Эдвард выговаривал слова с этой своей особенной старательностью, - почему, черт побери, ты так ко мне добра?

–  Так уж и добра?

–  Да. А почему, одному Богу известно. Мне тоже хотелось бы знать.