Мене, текел, фарес

— Здесь собирается цвет нашей интеллигенции, — вставила журналистка. — Самая, так сказать, элита.

— Духовная элита, — поправила ее врач-психиатр. — Элита элит. Ну что мы без нашей духовности, так ведь? А над чем сейчас работает Стрельбицкий, можно поинтересоваться?

— Стрельбицкий сейчас не работает ни над чем, — сухо ответила Анна.

Ей уже все здесь не очень-то нравилось, она терпеть не могла возбужденного духа общественной активности, она ерзала, ей хотелось уйти, но все же ее удерживала здесь надежда, что худо-бедно, а Стрельбицкого этот начальник общины все-таки покрестит.

— А что ж он делает? — спросил Гриша. — Как же он себя позиционирует?

— Да никак. Ест, спит, дышит, — отрезала Анна.

— Расскажите же о вашей общине, отец Петр, — попросила я, испытывая некоторую неловкость за раздраженный тон Анны, а кроме того — желая удовлетворить любопытство своего духовника.

— Весь наш приход, — с готовностью откликнулся отец Петр, — разбит на десятки. Во главе каждой «десятки» стоит пресвитер-харизматик. То есть канонически рукоположенный пресвитер у нас только один, ваш покорный слуга, но таких десяток у нас уже — сорок две, есть и в других епархиях открытые нами филиалы нашей общины… Понимаете, мы исходим из того, что община — это уже не часть целого, а сама являет собою это церковное целое, то есть она представляет собой уже не отдельный приход, а воистину Поместную Церковь во всей ее полноте. Исходя из этого, мы, уповая на харизматичность истинных рукоположений, позволяем себе как предстоятелю этой Церкви совершать хиротонию и поставлять своих пресвитеров. Ибо в любом случае ее единственным Главой является Сам Бог во Христе через дар и дары Святого Духа. А Дух дышит, где хочет, — мягко завершил он.

— Дух дышит, где хочет, — затаив дыханье, повторила врач-психиатр.

— Дух дышит, где хочет, — жестко произнесла журналистка и вдруг расплакалась.

— Дух дышит, где хочет, — торжественно возвестил Грушин, — Отец Петр, — это потрясающе! Это переворот в богословии! То есть вы и есть единственный епископ нашей Церкви!

— Релевантно! — выкрикнул Гриша.

— Наверное, это все-таки пятидесятники, — с сожалением прошептала мне на ухо Анна.

— Разумеется, внутри общины существует высокая морально-этическая дисциплина, постоянное обучение более слабых братьев по вере, система духовного образования, наконец, агапы — вечери любви. Наши ячейки множатся, и в скорости их сеть раскинется по всей России и даже зарубежью. Разумеется, все они включены в состав нашей единой Рождественской общины, которая интегрируется во Вселенскую Церковь. И кто знает, может быть, вскоре наша община вытеснит с исторической арены Русскую Православную Церковь.

— А теперь нас хотят стереть с лица земли! Раздавить! — закричал Гриша. Он так мучительно выговаривал последнее слово, что казалось, от этого страдало все его тщедушное тело.

— Это у него невроз, — кивнула своим мыслям Зоя Олеговна.

— Поход реакционных сил, — добавила журналистка.

— Действующих по указке КГБ, — пояснил журналист.

— Без них не обошлось, — понимающе кивнул Грушин.

Он вдруг почувствовал себя в центре внимания — действительно, все глядели теперь на него. Неожиданно он разволновался, машинально взял с подноса одну из небольших просфорок и стал грызть ее, как печенье.

— Так это ж на агапу, — вскричала врач-психиатр. — Это ж пища духовная…

— Ничего, — снисходительно отметил отец Петр, — не человек для агапы, а агапа для человека.

— Мы рассчитываем на вас, — сказал ему Урфин Джус.

— Понимаю, берусь опубликовать в журнале проблемную статью.

— Будем давить прессом прессы, — ухмыльнулся журналист.

— Четвертая власть, — пояснила журналистка.

— Хорошо б зарубежье откликнулось, — сказал Урфин.

— Это будет такой резонанс, — кивнула Зоя Олеговна и обратилась к нам: — А вы что скажете?

— Ах, так вы все в борьбе, гонят вас, — понимающе кивнула Анна. — Но как это все-таки не вовремя!

Наконец-то появился академик Рачковский. Дружно ухнув, все выбежали из комнаты его встречать.

— Пока шел к вам, братья и сестры, — начал он с порога, — у меня вертелась все мандельштамовская строка «Я буду метаться по табору улицы темной». Вам не приходило в голову, что по латыни Фавор читается именно как «табор»: То есть греческая фита, как мы ее читаем по Рэхлину, дает латинскую тэту в прочтении Эразма. У нас, выходит, фита, у них — тета. Теперь смотрите далее. У нас — вита, у них — бета. У нас — Фавор, у них — Табор.

— Так это что — даже табор темной улицы может быть преображен в Фавор? — спросил Грушин.

— Хотите с морозца чайку? — предложила Зоя Олеговна.

— Чайку, чайку, — кивнул отец Петр.

Она принесла Рачковскому чашку чая, положила в розетку варенье.

Все вдруг замолчали и дружно наблюдали, как Рачковский дует на кипяток, как накладывает варенье в чай. Как отпивает, морщится, приговаривает:

— Горячо, горячо.

— Михаил Михайлович, — нарушил паузу отец Петр. — Позвольте довести до вашего сведения некоторые подробности. С одной стороны, сейчас повсеместно, буквально во всех храмах, развилась новая ересь: послушание иерархии. То есть как иерархия скажет, так и поступай, так и служи. И этой ереси надо как-то противостоять. А с другой стороны, напомню вам, что наша община, состоящая из цвета московской интеллигенции, с самого начала своего существования находилась под пристальным вниманием органов и косыми взглядами священноначалия.

— Разумеется, — подтвердил Рачковский, — священноначалие поглядывало на наши реформаторские начинания подозрительно и, как вы выразились, косо. Как это у Овидия: ан нэсцис лонгас рэгибус эссе манус...

Все уважительно закивали и многозначительно переглянулись.

— Я по-латински ни бум-бум, — успела шепнуть мне Анна. — Но что-то у них явно не так. Еретики, может быть. Для Стрельбицкого все пропало. Не поведу ж я его крестить к раскольникам!