Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
Он замолчал.
– А когда корабли перестали приходить?
– Уже в шестидесятых. И не столько приходить, сколько уходить. Нам надо было модернизировать наши баржи. Иначе конкуренция душила. На материке-то судовые компании знаешь какие? А кредита в банках не добьешься. Банки не верили в наше будущее. Мне тоже не дали кредит, – добавил он, помолчав. – Так что вынужден был я продать мою последнюю любимицу. «Нор». Продал и пошел на курсы административной работы. Всю зиму неохота сидеть без дела.
– Извини, но я не помню, чтобы ты хоть одну зиму просидел дома.
Герлоф
– Ну почему… по многу месяцев. Хотел было наняться на какой-нибудь океанский корабль, но тут как раз в коммуне освободилось место, и я остался. Йон Хагман, он у меня штурманом был, тот еще трепыхался. Купил баржу и продолжал года два, наверное. Думаю, это была одна из последних, если не последняя эландская лайба. И называлась подходяще: «Прощай».
Они медленно проехали по широкой улице мимо гавани. Дальше шел район вилл с аккуратными деревянными заборчиками. Самая ближняя к гавани была и самой большой, почти такого же размера, как отель, который они только что проехали.
– Можешь остановиться здесь.
Юлия припарковала машину у тротуара.
Герлоф потянулся к портфелю и достал оттуда коричневый конверт и тонкую книжку.
– Мы, эландские моряки, слишком уж гордые были. Что бы нам не объединиться и не купить хорошую современную баржу? Но нет… мы считали вот как: пока сам себе хозяин, дело идет. У семи нянек дитя без глазу… ну и так далее.
Он передал книгу дочери «Грузовое пароходство Мальма – 40 лет». На обложке – черно-белая фотография с воздуха: большой сухогруз рассекает волны в лучах восходящего солнца на просторах бескрайнего океана.
– А вот тебе и исключение. Пароходство Мальма. – Герлоф показал на обложку. – Мартин Мальм решился поставить на серьезные корабли. Две штуки, но плавали они по всем миру. Это приносило приличные деньги, и он приобретал новые сухогрузы. Стал одним из самых богатых людей на Эланде.
– Молодец, – сказала Юлия, чтобы что-то сказать.
– Только никто не знает, откуда у него взялся стартовый капитал. Насколько мне известно, денег у него было не больше, чем у каждого из нас. – Он показал на книгу. – Они издали эту книгу весной. Посмотри на задней стороне обложки, я тебе кое-что покажу.
Она перевернула книгу. Короткий текст – юбилейное издание, та-та-та… посвящено самому успешному пароходству Эланда… и так далее. Внизу – логотип: над каллиграфически выписанным названием фирмы «Грузовое пароходство Мальма» парят три чайки.
– Посмотри внимательно на чаек.
– Смотрю на чаек. Птицы. Ну и что?
– А теперь сравни с конвертом. – Он передал ей коричневый конверт с наклеенной шведской маркой. – Кто-то оторвал правый угол, перед тем как отправить. Но часть крыла видна. Часть крыла самой правой чайки… увидела?
Юлия всмотрелась и медленно кивнула.
– Что это за конверт?
– А ты не помнишь? В нем прислали сандалик.
Юлия уставилась на него с изумлением.
– Ты же его выбросил! Ты же сам сказал Леннарту: конверт я выбросил.
– Соврал. Подумал: хватит с него и сандалика. – Герлоф виновато улыбнулся. –
Но не в этом дело. Важно, откуда пришла эта посылка. Грузовое пароходство Мальма. И послал его сам Мартин Мальм. Я уверен. И может быть, это он звонил мне по телефону.– Звонил? Ты этого не рассказывал.
– Я сказал «может быть». – Герлоф отвел глаза и посмотрел на огромный дом. – Рассказывать нечего. Кто-то звонил мне. Как я получил посылку, начали звонить. Несколько вечеров подряд. Я беру трубку – молчание.
Юлия опустила конверт.
– И сейчас мы его увидим?
– Надеюсь. Этот дворец и есть его дом.
Он открыл дверцу и вышел на тротуар. Юлия не сразу последовала за ним. Она несколько секунд сидела за рулем, глядя в никуда. Потом медленно вышла из машины.
– А ты уверен, что он дома?
– Мартин Мальм всегда дома.
С пролива дул холодный, знобкий ветер, и Герлоф невольно оглянулся и посмотрел на море. И опять вспомнил Нильса Канта – как же ему удалось переправиться на материк пятьдесят лет назад?
Смоланд, май 1945
Нильс Кант сидит на опушке сосновой рощи, прислушивается к шуму ветра в хвое и смотрит через пролив. Эланд. Полоска на горизонте. Светит утреннее солнце, воздух настолько чистый и прозрачный, что видна даже по-весеннему яркая зелень деревьев и длинные серебристые пляжи.
Это же его остров! И он вернется туда. Обязательно вернется. Не сейчас, но как только сможет. Сразу же. В этом он уверен. Он понимает, что натворил такого, чего ему не простят очень долго. Сейчас Эланд для него опасен.
И все равно – разве он виноват? Так получилось, вот и все. Что он мог сделать? Он не властен над обстоятельствами.
Толстый полицейский выследил его, пытался схватить, но Нильс оказался быстрее.
– Самооборона, – шепчет он услышанное от матери слово, – я застрелил его, но это была самооборона.
Он прокашлялся, чтобы не заплакать.
Прошло уже двадцать часов, как он спрыгнул с поезда в альваре. И сразу пошел на юг. Почему-то решил, что там его искать не станут – и оказался прав. Километрах в десяти от Боргхольма, в самом узком месте пролива, Нильс вышел к воде. Там он нашел пустую смоляную бочку – и сразу оценил находку. Дождался темноты, сунул в бочку все, что у него было, столкнул в холодную воду и лег на нее, обхватив руками, так что в воде оказались только ноги. От жалости к себе Нильсу хотелось плакать, но он, сжав зубы, заставил себя плыть, отталкиваясь ногами. Как можно быстрее, чтобы не потерять сознание от холода.
На счастье, фарватер пуст, ни кораблей, ни лодок. Никто его не видел. Через два часа он вылез на смоландском берегу, вытащил из бочки вещи и, не чувствуя ног, побрел по берегу. Сил хватило ненадолго – под первым же деревом заснул как убитый.
А сейчас еще очень рано, но сна ни в одном глазу. Ноги пока болят, но идти надо. Он соображает: до Кальмара совсем близко, а город полон полиции. Сейчас его наверняка ищут и в Кальмаре.
Одежда высохла. Сорочка, свитер, брюки. Он проверяет бумажник – деньги, которые ему дала мать, не намокли. Слава богу. Без них он бы пропал.