Мертвая зыбь (др. перевод)

– Спасибо за помощь, Йон. Позвоню, как доеду.

– Обязательно.

Йон взял у него палку и помог взобраться на высокую подножку. Герлоф благодарно кивнул, принял палку и заплатил за билет, напомнив шоферу, что ему полагается скидка, как пенсионеру. Шофер удивленно на него посмотрел – сам, что ли, не вижу? – но не сказал ни слова.

Герлоф сел, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Автобус медленно, как когда-то его лайба, тронулся.

Фридольф или Фритьоф. И эта встреча в Рамнебю, где, оказывается, в детстве жил Эрнст.

Фридольф? Фритьоф?

За все годы на Эланде человека с таким именем он не встречал.

28

– Нет, я не женат, – виновато улыбнулся Леннарт. – И никогда не был. И детей нет. – Он заглянул в недопитый стакан с водой. – У меня в жизни только один-единственный раз были серьезные отношения с женщиной… по-настоящему серьезные. Это продолжалось почти десять лет. И пять лет назад все кончилось. Она живет в Кальмаре. Впрочем, мы остались друзьями. – Он опять улыбнулся. – После этого я старался направлять энергию на другие дела. Дом, знаете, сад.

– Северный Эланд, наверное, не лучшее место, чтобы искать себе пару.

– Да… выбора почти нет. – Он опять улыбнулся. – Это правда. В Гётеборге с этим лучше.

– Не знаю… – пожала плечами Юлия и поморщилась – дала о себе знать сломанная ключица. – Что до меня, я и искать перестала. У меня, кстати, в жизни тоже был всего один роман. И задолго до вашего… с отцом Йенса, с этим непоседой Микаелем… но после… после этого все рухнуло.

Леннарт кивнул:

– Поддерживать постоянные отношения нелегко… Терпение, самообладание, решительность…

Каждая из названных Леннартом доблестей удостаивалась одобрительного кивка Юлии.

– И какие у вас теперь планы? Останетесь на Эланде?

– Не знаю… может быть. Собственно, в Гётеборге меня ничто не удерживает. И Герлофа здоровым не назовешь. Он храбрится, говорит, что справляется, но мне кажется, ему без постоянной помощи не обойтись.

– Я несколько раз читал – здесь очень нужны медсестры… И мне бы очень хотелось, чтобы…

Его прервал резкий писк, так что Юлия даже вздрогнула. Леннарт посмотрел на прикрепленный к поясу пейджер.

– Опять я им нужен.

– Что-нибудь важное?

– Нет… похоже, хотят подвести итоги дня… что-то вроде оперативки. – Он встал. – Пойду заплачу.

– Давайте пополам, – предложила Юлия.

– Ни под каким видом. Это же я вас сюда затащил.

– Спасибо. – Широкий жест Леннарта был весьма уместным – у Юлии, как всегда, почти не было денег.

– Давайте так… – Леннарт посмотрел на часы. – Встретимся без четверти четыре около управления. К тому времени оперативка наверняка закончится, и мы покинем этот мегаполис и поедем домой, в нашу деревню.

– Хорошо.

– Если хотите, могу показать, где я живу. Дом небольшой, но прямо на берегу, чуть к северу от Марнеса. Каждое утро можно видеть, как из моря, выражаясь поэтически, поднимается дневное светило и начинается новый день.

– С удовольствием.

Они расстались у дверей ресторана. Леннарт помчался в управление, а Юлия решила допрыгать на костылях до магазинов. Распродаж в эти дни не было, но можно же посмотреть, что у них на витринах.

Она прошла мимо табачного магазина. В окнах были выставлены первые страницы таблоидов с кричащими рубриками. Она равнодушно пробежала их глазами:

ТЯЖЕЛАЯ АВАРИЯ НА Е-22 – ПОГИБШИЕ ПОКА

НЕ ОПОЗНАНЫ. – КАРОЛА ВНОВЬ ОБРЕЛА СЧАСТЬЕ —

ТВ В ВЫХОДНЫЕ – А ТЫ ВЫИГРАЛ В БИНГО?

Ей было на удивление хорошо, даже радостно, несмотря на переломанные кости. Юлия радовалась, что они с отцом сумели сблизиться так, как никогда раньше им не удавалось, что она не разругалась, как обычно, с сестрой, что Леннарту Хенрикссону, похоже, очень нравится ее общество.

И больше всего она была рада, что полиция отпустила Андерса Хагмана. Это было бы ужасно – знать, что кто-то в Стенвике причастен к исчезновению ее сына. Нет, нет, этого не может быть. Наверняка Йенс, никем не замеченный, пошел на берег, решил преодолеть свой страх перед водой, стал прыгать с камня на камень, оступился и…

Ей очень хотелось в это верить, и сейчас она верила – так и было.

Йончёпинг, апрель 1970 года

– Квартира, конечно, небольшая, но с видом на Веттерн. – Хозяин дома показал в окно. – Кухонное оборудование, кровать и белье включены в плату.

Никак не может отдышаться, на лбу капли пота. Лифт не работает, и ему пришлось, бедняге, тащиться на четвертый этаж. Все, как полагается: костюм, галстук, сорочка, но под сорочкой такое брюхо, что, наверное, и на второй подняться нелегко.

– Хорошо, – произносит будущий квартирант. – Устраивает.

– И парковка удобная.

– Спасибо, у меня нет машины.

Осмотр квартиры занял не больше пяти минут. Что осматривать? Комната и кухня.

– Я снимаю ее. На полгода.

– У вас работа связана с поездками? И без машины?

– Предпочитаю поезд и автобус. Пока приходится часто переезжать… но я жду, что дирекция переведет меня на постоянную работу. Дома.

Нильс все еще примеряется к новому имени. И к новой жизни. Он словно врастает в нее, в эту новую жизнь, а прошлая с каждым днем все более подергивается пеленой забвения… но память о ней не исчезает, она сохранилась, она существует, словно под прозрачным колпаком. Новая жизнь – новая свобода, персональный номер, паспорт, с которым он может свободно пересечь почти любую границу. Но он все равно не может избавиться от чувства, что она не настоящая, эта его новая жизнь. Коста-Рика, годы в Мексике, целый год под Амстердамом, последний год в пустой квартире в Бергшё под Гётеборгом… все это видится нереальным. Иногда Нильс просыпается в холодном поту: ему кажется, что он опять вдыхает тяжелые испарения Коста-Рики.

– Позвольте спросить, сколько вам лет?

– Сорок четыре.

– Самый расцвет, – одобрительно кивает хозяин.

– Это как посмотреть… возможно, вы правы.

На вопрос, когда же он сможет, наконец, вернуться, Фритьоф отвечал уклончиво.

– Торопиться – значит ошибиться, – сказал он три недели назад по телефону. – Имей терпение, Нильс. Ты похоронен в Марнесе, трава на могиле все гуще. И твоя старушка-мать иногда приносит цветы. Она ждет тебя.

– Как она?

– В порядке… Но она получает открытки, – сказал Фритьоф после паузы. – Странные открытки. Сначала из Коста-Рики, потом из Мексики, из Голландии. Ты что-нибудь про это знаешь?

Еще бы ему не знать. Все эти бесконечные годы он посылал матери открытки. Но всегда был предельно осторожен.

– Я никогда не писал обратный адрес.

– Она, конечно, рада этим открыткам… но гуляют слухи, что Нильс Кант жив. Полиции, конечно, плевать на сельские сплетни, но в Стенвике не унимаются. Поэтому торопиться не следует. Ты меня понимаешь?