Мертвая зыбь (др. перевод)

– Понимаю… Но что будет, когда я приеду на Эланд?

– Хороший вопрос, – чуть ли не скучающе произнес Фритьоф, – что будет, то и будет. Явишься домой к мамочке. Но сначала займемся кладоискательством, ведь так?

– Мы же договорились. Как только вернусь, сразу покажу, где трофей.

– Ну и хорошо. Осталось дождаться подходящего случая.

– И когда такой случай подвернется?

Но Фритьоф уже повесил трубку.

Этот человек, называющий себя Фритьофом Андерссоном, просто взял и повесил трубку.

Похоже, проект под названием «Нильс Кант» для него уже завершен. Нильс Кант мертв. Мертв и похоронен на кладбище в Марнесе.

– Оплату попрошу вперед.

– Хорошо, – говорит Нильс. – Могу заплатить прямо сейчас.

– Если мне понадобится, чтобы вы съехали, я должен предупредить вас не меньше, чем за месяц.

– Мне хватит.

Ну нет, Нильс еще не мертв. Он возвращается домой.

И если человек по имени Фритьоф Андерссон придерживается другого мнения, он делает большую ошибку.

29

Герлоф смотрел в окно автобуса и размышлял. Немного, правда, вздремнул между Боргхольмом и Чёпингсвиком, но когда автобус выехал в альвар, его словно под руку кто-то толкнул. И теперь он сидел, напряженно думал и ругал себя на чем свет стоит.

Кто его за язык тянул? С чего это его понесло у Мартина? Кому интересны его предположения, к тому же, если подумать серьезно, вряд ли доказуемые? Никакого признания он так и не добился… ладно, сказал и сказал. Надо уметь прощать, и в первую очередь – прощать себе. Высказался, ну и слава богу.

Что теперь? Надо продолжать жить. Строить кораблики. Йон зайдет – поболтаем, кофейку попьем. Можно читать некрологи в газетах, смотреть, как приближается зима. Дел полно.

Но как забыть? И как перестать думать?

Он вытащил книгу о пароходстве Мальма. Уже края обтрепались – столько раз он доставал ее из портфеля и совал обратно и столько раз смотрел на эту фотографию, что ее даже искать не пришлось – книга сама на ней открылась. Мартин Мальм, Август Кант, за ними – угрюмые рабочие.

Герлоф вспомнил рассказ Анн-Бритт – оказывается, он ошибался. Вовсе не Август Кант дал Мартину деньги, а Вера. Другими словами, заплатила, чтобы тот вернул Нильса домой.

Но если Август Кант слышать не хотел про своего племянничка и предпочел бы, чтобы тот навсегда остался в Южной Америке… что тогда изображено на этом снимке? «Дружеская деловая встреча»… и рука на плече – здесь что-то большее, чем обычные отношения между производителем и одним из множества перевозчиков. С чего бы Август решил его обнять?

Минуточку… это ведь рука Августа? Герлоф поднес фотографию поближе к глазам. Большой палец… большой палец не с той стороны ладони! Или это ему кажется?

Он вглядывался в снимок, пока не начали расплываться контуры. Покопался в портфеле и выудил очки для чтения. Лучше не стало. Тогда он снял очки и навел одно из стекол на фотографию, как лупу. Сработало – бледные лица рабочих лесопилки заметно приблизились, но стало видно зерно, они как бы распались на сотни черно-белых точек.

Он присмотрелся к руке на плече у Мальма. Вот она, рука, рука друга, чуть не касается шеи корабельщика… но теперь Герлоф ясно видел, что это вовсе не правая рука Августа, как следовало ожидать – Мальм стоял справа от Канта, – а левая. И сразу за рукой…

И Герлоф впервые увидел то, что наверняка заметил Эрнст. Конечно, заметил – он же через Юлию передал… как он выразился? Большой палец не того… «Не того» – не в смысле «так себе», а не того человека!

– О, черт меня…

Больше семидесяти лет назад мать категорически запретила ему упоминать имя нечистого, и с тех пор он свято придерживался этого правила, а сейчас нарушил.

Для окончательной уверенности Герлоф достал тетрадь и нашел записанные им в Рамнебю имена.

– О, черт…

Он настолько ошалел от своего открытия, что совершенно забыл, что сидит в рейсовом автобусе и едет домой, в марнесский дом престарелых. Очнувшись, увидел дорожный указатель «КЕМПИНГ 2 км». Подъезжаем к Стенвику!

Надо срочно поговорить с Йоном.

Он поискал глазами красную кнопку и поскорее нажал.

Через минуту автобус подъехал к остановке в ста метрах от поворота на Стенвик. Герлоф сунул книгу в портфель и встал, пытаясь унять дрожь в ногах.

Средняя дверь отворилась, и он, держась за поручень, спустился на асфальт. По-прежнему было холодно и шел дождь. В суставах тут же зашевелился Шёгрен, но пока было терпимо.

Дверь за ним закрылась с ехидным шипением, и автобус укатил. Почему это шипение показалось ему ехидным? А, ладно… Он был один на остановке. Раньше здесь была будка с навесом, чтобы можно было укрыться в случае дождя – но ее, ясное дело, убрали. Все, что удобно и бесплатно, – все убирают.

Герлоф прислушался к урчанию автобуса, застегнул ускользающую верхнюю пуговицу на пальто и посмотрел на желтый указатель. Стенвик. Туда ему и надо. Перешел дорогу, поглядев, как положено, налево, потом направо, хотя мог бы этого и не делать, дорога была совершенно пуста, – и двинулся на Стенвик. Ветер лепил колючие струйки дождя в лицо, идти было трудно, и дело шло медленно.

Он прошел уже не меньше двухсот метров, как вдруг сообразил, почему шипение автобусной двери показалось ему ехидным. Собрался к Йону, старый дурак, а Йон же у сына в Боргхольме! Как он мог забыть!

Герлоф остановился и растерянно поморгал.

Как я мог забыть, с яростью повторил он вслух. Они же расстались, самое большее, полчаса назад. Йон помог ему сесть в автобус. Но Герлоф не любил заниматься самобичеванием – важность открытия в какой-то степени компенсировала сделанную глупость. Тут не только про Йона можно забыть, утешился он, и стал соображать, куда же идти. Юлия наверняка еще не успела вернуться, а вот Астрид… Астрид наверняка дома. Она почти всегда дома. В любом случае, ему ничего не оставалось, как продолжать идти в Стенвик – до Марнеса было намного дальше.

Но идти становилось все труднее. Холод постепенно проникал под теплое пальто, а ветер был такой, что приходилось все время пригибать голову.

Ничего. Шаг, еще шаг. Он смотрел на мокрый потрескавшийся асфальт и считал шаги – одиннадцать, двенадцать… Двадцать пять. Поднять голову, посмотреть. Еще двадцать пять. Пустой горизонт. Альвар. Он ждал, когда же появятся высокие березы на околице Стенвика, но они никак не появлялись.

И Герлоф забеспокоился – первый раз за все время. В голову пришло сравнение с пловцом, который решился переплыть холодное озеро, на полпути силы кончились, а возвратиться кажется еще более невозможным, чем плыть вперед.