Мертвые души. Том 3

— А вы?! Как вы здесь?! Каковы дела ваши? Каково семейство? — вторил Манилову Чичиков.

— Ах, да что мы. У нас вёе, почитай, как и прежде. Правда, вот в семействе прибавление, — немного гордясь, отвечал Манилов.

— Да что вы?! — чуть ли не вскричал Павел Иванович, строя во чертах лица своего таковую радость, что разве только слёзы не брызнули из глаз. — И кто же он, этот ангел? Кого вам Господь послал на сей раз? Наследника или же наследницу?

— Наследник! Мальчик! Нарекли Евпатридом. Необыкновенно милый ребенок… Да вы и сами, небось, увидите. Вы, надеюсь, погостите у нас, а не так, как во прошлый—то раз?... — спросил Манилов, и в голосе его вновь прозвучали тревожные нотки, однако на сей раз тревога сия была иного свойства, нежели та, что плескалась в глазах его во первые минуты свидания с Павлом Ивановичем.

— Конечно же погощу, — отвечал Чичиков, — у меня до вас столько дел, о столь многом нам с вами надобно будет перетолковать, и кто знает, может статься, что сумеем мы с вами послужить для пользы отечества нашего.

При упоминании об отечестве глаза Манилова словно бы подёрнуло дымкою, взгляд сделался мечтательным, и кто знает, какие картины поплыли пред его мысленным взором, но он тут же, точно бы очнувшись ото сна, проговорил:

— Ах любезный друг мой, если бы вы только знали, как тосковал я по нашим с вами беседам, как не доставало мне вашего просвещённого общества здесь, в нашей глуши. Но что это я, — спохватившись, сказал он, — вы ведь с дороги, верно, устали, голодны. Сей же час я распоряжусь, голубчик, о самоваре, а вы покуда располагайтесь. Я велю проводить вас в ваш «апартапман».

— Друг мой, стоит ли так беспокоиться из—за таковых пустяков? Время то ведь уже позднее…, — начал было Чичиков.

Но Манилов, не давши ему договорить, возразил в том смысле, что это как взглянуть, что ещё и не поздно вовсе, а так только, темно за окошками — и всё тут.

— Да и супруга моя, верно уж собралась. Она ведь просто не утерпит до утра, чтобы вас не повидать. Да и то сказать, каково?! Ведь просто именины сердца! — проговорил Манилов и, отдавши распоряжения в отношении самовара и «апартамана» для Павла Ивановича, сказал:

— Я с вашего позволения, любезный мой друг, покину вас ненадолго, дабы привесть себя в порядок, — и он коротким взмахом руки указал на красныя свои хлопанцы так, будто это лишь одно и надобно было «привесть в порядок», а затем «хлоп—хлоп—хлоп», побежал вон из залы.

Не прошло и четверти часу, как расторопная прислуга принялась накрывать на стол и на нём точно из—под земли появились не остынувший ещё самовар, вазочки с разных сортов вареньем, блины с мясною припёкою, как надо полагать оставшиеся ещё с ужина и несколько лафитников с разного рода настойкою.

Манилов уж снова был тут. Он успел облачиться в шалоновый свой зелёного цвета сертук, и даже закурить трубку, в которой теплился красный огонек, то разгоравшийся, то прятавшийся под слоем пепла при каждой его затяжке.

— Павел Иванович, любезный друг мой, памятуя о вашей непривычке к курению трубок, я всё же с вашего позволения выкурю одну, ежели вы, конечно же, не будете против, — сказал Манилов, отстраняя от себя трубку, и держа её несколько вбок на вытянутой руке, так, словно бы собираясь отбросить её по первому же высказанному Чичиковым неудовольствию.

При этом лицо его полнилось выражением покорности столь сладкой, что у Павла Ивановича вдруг защипало на языке и спазмою свело в горле, как бывает, когда глотнёшь нежданно чего—то липкого и приторного. Посему Чичиков поспешил заверить Манилова, что не только не будет против, а более того, готов просить его выкурить трубку, а может быть даже и не одну, хотя сам, по причине позднего часу, не хотел бы прибегать к услугам своей табакерки, потому как нюхательный табак освежает, и по сей причине может лишить его сна.

— Так вот же чем хороша трубка! Я уж имел удовольствие говорить в прошлую нашу встречу, что трубка расслабляет нервы и успокаивает душу. Я, к примеру, после хорошей трубки сплю ровно младенец. Или опять же – в последнее время меня порою мучит кашель; так вот, поверите ли, стоит лишь выкурить трубку, и о кашле забываешь так, словно его и не было.

— Оно так, оно так! Не буду и спорить, но, однако же, не сделавши прежде таковой, даже и полезной привычки, думаю, что уж не сделаю её и впредь, — отвечал Чичиков, но тут мирная их беседа была прервана скрыпом отворившейся двери и в столовую вошла Манилова.

Как и прежде была она недурна собою, как и прежде чиста и опрятна, но, как и прежде, сии достоинства ея складывались в некую, плохо объяснимую неприметность, что вряд ли позволила бы выделиться ей из многочисленной толпы подобных же славных, но неприметных людей.

— Душечка, душечка! Ты только взгляни, какового гостя послало нам с тобою провидение! Павел Иванович вновь с нами! Разве могли мы, ещё не далее, как вчера, мечтать о подобном счастье! — точно бы взвиваясь с места, возгласил Манилов.

Подскочивши к супруге своей, он повёл ея к Чичикову, поддерживая под локоток, да и Павел Иванович поднявшись со своего места и сам поспешил к ней навстречу и, как и в прошлый раз, не без удовольствия приложился к ея маленькой и тонкой ручке.

— Очень рада, очень рада! Прошу покорнейше, садиться, господа, — слегка картавя, проговорила Манилова, и мужчины послушные её приглашению, уселись за стол.

— Как же давно вы нас не навещали, — сказала Манилова, — мы уже, признаться, отчаялись когда—либо снова увидеть вас, но часто, очень часто муж вспоминал о нашей последней с вами встрече. Ведь он и по сию пору питает к вам самые нежные и искренние чувства.

— Да, да! Я постоянно говорю, что лучшего человека, нежели Павел Иванович, не сыскать в целом свете, что бы там не болтали злые языки, — сказал Манилов и тут же осёкся, ибо сообразил, что сделал бестактность.

Супруга его, побледневши лицом, принялась перемешивать чай в своей чашечке с таким усердием, будто от сего перемешивания зависело нечто необычайно важное, большое, что занимало в сию минуту всю её натуру целиком и без остатка.

Чичиков же весьма просто отнёсся к сказанному Маниловым, и с лёгкою усмешкою проговорил:

— Я, признаться, хотел отложить разговор сей до утра, но, друг мой, коли вы сами, ненароком обмолвились о том, что некто незнающий и неразумеющий предмета берётся болтать обо мне бессмысленные и безразличные до меня пустяки, то так и быть, я просвещу вас и на свой счёт и на счёт того, что, как я знаю, сделалось уж «притчею во языцех» в вашем достославном городе. Причём, для начала хотел бы заметить, и сие важно, что я прямиком из Петербурга, минуя «NN», поспешил нанесть визит именно вам, и вашему семейству, по причине, которая, не сомневаюсь и удивит вас и, надеюсь, порадует безмерно.