Мертвые души. Том 3

— Слава тебе Боже, слава тебе! За то, что, сжалившись надо мною, оставил меня по сию сторону этого ужасного частокола!.. — в смятении думал Чичиков, чувствуя, как кишки его ежась точно бы от холода, скручиваясь сворачиваются кольцами, точно черви перед тем, как в страхе расползтись по своим норам.

«Что же, ежели постараешься и далее, как прежде, то путь тебе сюда не заказан», — словно бы снова услыхал он тот прежний голос, что временами звучал в его голове.

От сего чуждого, как ему казалось голоса, сделавшего к тому же столь злорадное замечание Чичиков совершенно упал духом, может быть осознав впервые за все эти проведённые им в погоне за призрачным счастьем годы, то, насколько опасен и нешуточен избранный им путь. К каковым тяжким последствиям может он привесть, если Фортуна, уставши следовать всем его проказам, выдумкам и уловкам, лишь на одно мгновение отворотит от него свой лик. И словно бы по чьему—то злому умыслу всплыла, такая ненужная в сей час, такая напитанная злою тревогою мысль о Тентетникове. О том, что и он тоже ходит, звеня кандалами по такому же огороженному частоколом плацу, исполняя изо дня в день некую опостылевшую каторжную работу, которой никогда не будет ни конца, ни края на этой лишённой света и правды земле.

Полный смятения и чёрных, словно грозовые тучи мыслей, велел он Селифану, никуда не сворачивая править назад к гостинице, где и провёл всё оставшееся до обеду время так и не удосужившись позаботиться о переезде в дом к Петру Ардалионовичу.

«Вот отправлюсь с визитом и одним махом оба дела сделаю. Пускай и неучтиво, да и тут не высший свет, так что нечего чиниться да церемонии разводить», — думал Чичиков с некоторою злою обидою, тою, что, как надо думать, порождена была нахлынувшей на нашего героя ипохондрией.

Дабы скоротать время, остававшееся до обеда и несколько отвлечься, принялся Павел Иванович перебирать и перекладывать извлечённые им из шкатулки бумаги, точно бы пытаясь отыскать в них неведомую ошибку, что могла бы навредить его предприятию, а то и вовсе погубить стоившее ему стольких трудов поприще. И надо сказать, что пахнувшие свежею краскою и клеем пашпортные книжки, те, что делали его мертвецов словно бы живыми, и справки, писанные на плотной бумаги формулярах, по которым, распластавши крылья, сидели двуглавые орлы, оберегая сказанную в сиих формулярах ложь и злокозненную выдумку, и купчие, сияющие синими печатями, да и сами длинные списки мертвецов, заверенные нужными и драгоценными подписями, вернули Чичикову утраченное было им душевное спокойствие и уверенность в скорейшем завершении удивительного его дела, равное которому вряд ли сыскалось где—либо в закоулках нашей гораздой на всяческие чудеса Отчизне.

* * *

Народу в большом доме Петра Ардалионовича Охочего, к обеду на который был зван и наш герой, собралось преизрядно. Несмотря на светлое ещё небо, которое спешившее к закату солнце красило в голубые и розовые тона, в зале уж были зажжены свечи да лампы, число которых обещало ещё и приумножиться, о чём можно было судить по снаряженным канделябрам и подсвечникам, ждущим того часу, когда всё вокруг покроется вечернею мглою.

Отдавши свой багаж в руки простоватого лакея, тотчас потащившего его в какие—то дальние покои, герой наш робея, точно школяр, подошедший к последнему и решительному экзамену, проследовал в общую залу, где и был встречен искренним и радушным целованием, самого хозяина дома. В зале враз смолкнули все разговоры, потому как появление Чичикова не прошло незамеченным, и все взоры, как один, устремлены были на него. Присутствовавшие в зале чиновники, придвинувшись к Чичикову поближе, принялись беззастенчиво и в полном молчании, хотя признаться и не без некоторой симпатии, разглядывать Павла Ивановича, отчего он, и без того пребывавший в некотором смятении духа, почувствовал, как его словно бы всего проняло потом от подобной простоты и незатейливости местных нравов. Однако весьма вовремя явился ему на выручку Пётр Ардалионович, который взявши Чичикова под локоть, произнес:

— Господа! Дозвольте представить вам замечательнейшего человека — Павла Ивановича Чичикова, прибывшего к нам по рекомендации дорогого моему сердцу Федьки Леницына, того, что нынче губернаторствует в Тьфуславле, и с которым, должен я вам сказать, съели мы не один пуд соли. А как известно, и как то исстари повелось на Руси: «Друзья наших друзей – суть и наши друзья»! Вот посему—то и желал бы я, чтобы с вашей стороны оказан был нашему дорогому и высокому гостю самый тёплый и радушный приём. Тем более что, как я надеюсь, мы с вами в самом скором времени будем иметь счастье видеть его в числе наших сограждан и жителей нашего, служащего истинным украшением Сибири города. Поэтому мне и хотелось бы, чтобы будущий наш товарищ с самого начала почувствовал себя точно бы в родимом доме, чтобы желание его заделаться сибирским помещиком не обернулось бы для него разочарованием, а было бы встречено с пониманием и заботою о нём. Ведь Павел Иванович, надобно вам знать, прибыл до нас вовсе не с пустыми руками, за ним следует полторы тысячи крестьянских душ, а что сие означает для нашей губернии, вам объяснять думаю излишне, потому как это полторы тысячи крепких и нужных нам работников, да к тому же ещё и руководимых основательным и дельным человеком, каковым является Павел Иванович! — и, закончивши сей панегирик, он ещё раз троекратно облобызал Чичикова.

Упоминание о полутора тысячах душ, сделанное Петром Ардалионовичем вызвало промеж чиновников одобрительный шепоток, шелестом пробежавший по зале, а лица их, доселе светившиеся благорасположением к Павлу Ивановичу, тут разом засияли верно от избытка прихлынувших дружеских чувств. Чиновники наперебой принялись жать Чичикову руку и он также отвечал на сии приветствия коротким и жестким рукопожатием, как оно и пристало «основательному и дельному человеку», каковым отрекомендовал его хозяин дома.

Среди всего этого множества приглашённых к обеду и исправлявших в губернии весьма разнообразные и полезные должности господ—чиновников, присутствовали и все потребные до Павла Ивановича лица. Из чего следует, что Пётр Ардалионович даром времени не терял, крепко держа своё слово. Были тут и обое председатели обоих судов – Земского и Окружного, и управляющий Департаментом Земельных Наделов, и, конечно же, капитан—исправник, огромного росту детина с угрюмым взглядом маленьких чёрных глаз, что, держась несколько поодаль от остальных чиновников, тем не менее, пытался состроить во чертах, точно бы рубленного из камня чела своего, приветливое и дружелюбное выражение.

Прошла ещё минута, другая, посвящённая уж сказанным выше взаимным рукопожатиям, и Пётр Ардалионович, сочтя сию церемонию оконченной, пригласил всех присутствующих в обеденную залу. Гости расселись каждый на отведённое ему место и Чичиков, как того и следовало ожидать, посажен был по правую от радушного хозяина руку. Надобно сказать, что начавшееся в скором времени застолье, обещавшее быть весьма обильным, тем не менее не отличалось изысканностью манер присутствовавших за столом гостей. Все они как один держались нрава простого, что герой наш объяснил оторванностью Собольской губернии от обеих столиц Российских громаднейшими расстояниями, а также и малочисленностью дворянства обитающего в этих отдаленных местах.

Хотя и здесь, признаться, в городах равных Собольску, и даже тех, что не в пример ему были и поменьше и позамызганнее, тоже кружилось какое—нибудь да общество; даже и с покушениями на принадлежность к Свету. Но покушения сии, по преимуществу были неловки и нелепы и, может быть, и стоило бы посвятить сей теме несколько страниц, но, увы, боюсь, что не хватит уж перу моему того перцу и уксусу, в коих прежде не знало оно недостатка.

Вот может быть отчасти благодаря сей незатейливости нравов, обед, даваемый Петром Ардалионовичем, протекал в весьма весёлом и лёгком духе и без особых церемоний, так что шутки носились над столом от одного его края ко другому, а острое словцо выскакивавшее нежданно из какого—нибудь угла, разило своею крепостью, отчего описываемое нами застолье порою напоминало не собрание благопристойных мужей, являющих собою цвет собольского общества, а разве что не вольную офицерскую пирушку, с тем же сверх всякой меры льющимся шампанским, которое присутствовавшие за столом господа—чиновники потребляли взамен обычного кваса, либо сельтерской воды. Но последствия обильных сих возлияний никоим образом не были видны, потому как никто из чиновников не сделался пьян, а все были лишь веселы и беспечны, что мы, конечно же, должны отнесть на счёт здорового климата и всем известной крепости сибирской натуры.

Обед уж близился к своему завершению, и Чичиков, тяжело отдуваясь, сидел глядя на свой весьма красноречиво раздувшийся живот, чувствуя, как очередной запечённый в сметане рябчик отыскивает в нём щёлочку, дабы улечься там на покой между филеем дикого кабана, вымоченного в брусничном соке и заливным уборным осетровым боком, с благодарностью принятым его желудком несколько ранее. Приятная расслабленность уж готова была охватить все его члены, уж легко и лениво, предвещая сладкую сонливость, заструились, было, мысли его, как тут склонясь и, заговоривши в полголоса, обратился до него Пётр Ардалионович, в коем и намёка не было на сказанные уж нами возлияния.

— Ишь веселятся, ровно малые дети! — кивнул он в сторону чиновников, смеявшихся очередной шутке. – Хотя, по правде сказать, у нас всегда так; всё со смехом. Иногда думаешь — покажи им палец, и тоже станут смеяться. Но всё это не от недомыслия, а по той причине, что народ у нас служит незлобивый да простой. Да и то сказать — служить в Сибири понимающему человеку ой как сладко. Тут у нас всё крепко: и народ, и порядок. Всё словно бы напитано старинным духом, идущим ещё от веку. Люди хлебосольны и набожны, купцы старательны и отменно богаты, инородцы приветливы и разумны.