Мёртвые люди

– Слышь, есть чо послушать?

– Есть, но я не думаю, что вам понравится.

– А ты не думай, братишк.
– (что, на самом деле, было больше похоже на мычание, так как рот был набит шелухой от семечек - парень умудрялся щелкать стразу целыми горстями и так же, горстями, после выплевывать в открывающееся окно. Разумеется, не все попадало "за борт", что невероятно злило разгоряченного спиртным водителя) - Ну-ка, че там сейчас популярно у прогрессивной молодежи?

Виталик протянул диск группы "КиШ" - единственное, что могло, на его взгляд, сойти за музыку в этой компании (ему показалось, если дать послушать "Limp Bizkit" - парни точно сочтут его врагом народа и применят высшую меру в лучших традициях господства мирового пролетариата). Минуты три парни вдумчиво слушали о леснике, приготовившем и угостившем мясом собственной жены своих гостей. Потом водитель, не снимая ноги с газа, повернулся к заднему сиденью, почти наполовину перегнувшись через спинку своего вальяжно откинутого сиденья, одним вдохом втянул в себя все содержимое пипетки, и немного подержав дым в легких, выдохнув в лицо Виталику, спросил:

– Ты че, бля, людоед?
– компания тут же взорвалась смехом.

– Нет, - растерялся Виталик, - я - студент.

– Кулинарного, что ли?
– парни снова зашлись хохотом.

– Зачем? Я - филолог.

– А это кто еще?

– Русский язык и литература.

– Так ты, че? Училкой будешь, что ли?

– Нет.

– А кем?

– Ну не знаю: может - корректором.

Парень, сидевший справа от водителя (небольшого роста, в кепке-"аэродроме"), достал из бордачка початую бутылку водки и, открыв ее одним движением пальцев (отчего пробка взлетела и, ударившись о боковое стекло, упала под сиденье), изрядно глотнул. Закусив рукавом, он передернулся от выпитого и довольно произнес:

– Сударь, собла... бля, как там гово... бла-го-во-ли-те объясниться! По-моему, вы изрядно наебываете наше культурное общество!
– Все снова засмеялись, за исключением Пушкина, снова забивавшего пипетку.

– Правильно делает пацан.
– произнес он.
– Пусть книжки читает. Люди с интеллектом ниже прожиточного минимума быстро дохнут как скоты. Везде так.

– Хорошо, Пушкин.
– заулыбался в зеркале заднего вида водитель.- Как приедем - сразу за буквари... У нас там целых два ящика "букварей" - стоят, пылятся... армянские, кстати!

Виталик же сидел и прикидывал единственные два, как ему казалось, варианта продолжения "путешествия": либо они все разобьются насмерть на следующем же крутом повороте, либо он попадет под "горячую руку" разошедшихся в пьяном угаре парней и его забьют до смерти. Оба варианта казались куда более реальными, нежели остаться в живых. "Иногда лучше быть одному на дороге и использовать свои порядком уставшие ноги, чем ехать в компании, которая сулит всего два варианта судьбы.
– думал тогда Виталик.
– Неизвестность тоже бывает разной."

Сейчас, размеренно покачиваясь в вагоне метро, он вспоминал свои юношеские страхи с улыбкой. Кто эти люди на самом деле? Что с ними теперь? Жив ли еще этот Пушкин?
– Теперь это совершенно не важно. Но растатуированные кисти человека из ниоткуда так и остались в памяти.

Он вышел на Центральной и почувствовал, что его действительно клонит в сон. Теперь уже безо всяких выдумок. Вынырнув из подземки - тут же сощурился - к солнечному свету всякий раз приходится привыкать, будто впервые в жизни его видишь. Понимая, что, хоть и совсем немного, но все же опаздывает, Витя прибавил шаг, надеясь поймать преподавателя еще до того, как он скроется за дверью лекционного зала.

Занятия можно было пока не посещать. Несмотря на то, что восстановление его - дело решенное, необходимо было сдать еще два экзамена прежде, чем его окончательно восстановят в списках студентов, допущенных к занятиям. Предметы были не такими уж и тяжелыми, тем более Витя последние два месяца только и делал, что готовился по требовавшимся дисциплинам.

На входе в университет щуплый охранник обыскивал маленькую пухленькую студентку уже в той степени дотошности, когда можно говорить об "обыске с пристрастием". Студентка от "пристрастия" была уже пунцовая лицом, сгорая от стыда, но терпела все "изыскания" охранника безропотно и, все же, с некоторой укоризной в глазах, увеличенных большими толстыми линзами в металлической оправе. Турникеты работали в обе стороны совершенно свободно, поэтому проходили все, кому угодно - охранник тяжело дышал и был занят. Уже в вестибюле, подходя к лестничному маршу, Виталика окликнули. Спешащий на самый верх, он недовольно оглянулся и только после остановился. Как вкопанный. Это была девушка. Слишком серьезная на вид, что выдавало в ней пятикурсницу с претензией не только на красный диплом, но и аспирантуру. Впрочем, она была мила. Звали ее Леной и она была чертовски мила. Но прежде, когда, во время совместной учебы, Витя отчаянно и, как ему тогда казалось, навечно влюбился в нее, - тогда она была идеальной. По крайней мере, так считал Витя.

– Не узнаешь?
– с сухостью "школьной училки" произнесла она (черные туфли, того же цвета колготки, того же цвета облегающая юбка, доходящая ровно до середины колен, и такая же черная кофточка с горлом, прячущим длинную, изящую шею). Волосы убраны в тугой "конский хвост". Так и есть - "училка".

– О, нет, что ты! Здравствуй, Лен!
– заулыбался, краснея, Виталик, вспоминая последние события, связанные с Леной и приведшие к так и не улаженной ссоре.

Уже успев взобраться на три ступеньки выше своей "отчаянной любви", он спустился, подошел к ней и осторожно обнял, будто остерегаясь сопротивления или вовсе - открытого нападения. Но она не сопротивлялась. Не удержавшись, он прижал ее к себе чуть сильнее, чем того требует давняя дружба и, прикрыв глаза, глубоко вдохнул, мгновенно окутавшись ароматом ее волос. Забывшись на мгновение, он тут же очнулся и резко отпрянул, что ее смутило, пожалуй, больше, чем крепкие объятия.

– Извини.
– сам не зная зачем, пролепетал Витя.
– Как ты?

– Ну, в общем-то, отлично.
– неловкость была ей к лицу, - Заканчиваю вот. А ты восстанавливаешься?

– Ага.

– А сейчас чего? На пары?

– Да нет.
– он чувствовал себя растерянно и потому не знал куда деть руки: то проводил ладонью по короткостриженной голове, то протискивал их в узкие карманы джинс, то заводил их за спину, словно арестант на прогулке или двоечник у школьной доски.
– Я так.
– (ладонь на голове).
– Еще экзамены...
– (руки за спину).
– ... препода поймать надо по истграмму...

– Соколова что ли?
– она, заметив его смущение, улыбалась.

– Ну да...

– А чего ты так рано-то? Он только ко второй паре придет же!

– Так в расписании...

– Ну, Вить!
– она усмехнулась, на мгновение оголив хорошенькие белые зубки.
– Чего ты как маленький?! Забыл уже все? Кто ж на него смотрит?

– Так... в расписании... ну, ничего страшного.
– он улыбнулся, глядя на нее - повеселевшую.
– Ничего, дождусь.

– Слушай, а чего ты тут толкаться будешь?
– она закусила нижнюю губу, на секунду задумавшись, уставившись куда-то в область его джинс.
– Пошли ко мне на пару, а? Там Фролов - скука смертная. Заодно всех наших увидишь. Пойдем?

– Пойдем, конечно.
– он еще шире заулыбался.
– Только... как-то неловко что ли... А Фролов ничего не скажет?

– Тебе не все равно? Там лекция поточная - не переживай.
– и она, словно непоседливого мальчишку в детский сад, взяла его крепко за руку и повела за собой.

Три года назад они вместе учились. Она была без ума от Анны Карениной и французского, он - бредил восемнадцатым веком и с грехом пополам мог писать по-русски. Она - будущий лингвист, он - литературовед и оба - филологи. Так получилось, что с романтизмом у нее возникли проблемы. Глупость. Она попросила его помочь и он — глупость!
– не посмел отказать.

Лена приходила под вечер с бутылкой вина и сигаретами. Принесенное добавлялось к тому, что уже было. Они пили и беседовали, курили, глядя в потолок, молчали. После снова начинались бесконечные истории из реверансов прошедших веков, снова в воображении представали согбенный над массивным бюро Жуковский и вездесущий Пушкин, с одинаковой резвостью читающий как с гипсовым бюстом Наполеона в руках, так и с бюстом (совершенно натуральным) очередной своей пассии.