Месть Мориарти

Профессор накрыл голову черной накидкой и склонился над аппаратом. Спустя несколько секунд в зал вошли четверо.

— Глаза у меня уже не те, что были, мсье директор, — говорил один. — Но и в этом осеннем тумане моего зрения я еще способен узреть истину.

Мориарти поднял голову, приготовившись познакомить гостей с темпераментным мистером Моберли. Внимание его привлекла прежде всего внушительная центральная фигура немолодого мужчины в очках с толстыми стеклами и палкой в руке. Рядом с ним, всей своей позой выражая почтение, шел седобородый директор Лувра. За ними следовали двое служащих музея.

— Знаю, я доставляю вам беспокойство, — продолжал мужчина в очках. — Но, как и любого художника, меня заботит только сохранение непреходящей истины и красоты.

— Понимаю, — услужливо улыбнулся директор. — Как понимаю и то, что на вашей стороне немало влиятельных представителей мира искусства. Но, Дега, мне ведь приходится иметь дело с мулами. [38]

— Ослами, болванами и идиотами, не способными отличить масло от акварели. Им надо только одно — чтобы у них на стенах висели хорошенькие картинки. Чистенькие, гладенькие, лакированные.

38

Здесь не имеет смысла перечислять таланты Дега-художника, ибо они многочисленны и хорошо известны. На тот момент ему шел седьмой десяток лет, и его зрение, ослабшее за время службы в армии во время Франкопрусской войны, ухудшалось с каждым днем. Дега занимался скульптурой, которую называл «искусством слепца». Имея собственное мнение в отношении «Джоконды», он вместе с другими деятелями культуры вел шумную кампанию против любых попыток очистить картину. — Примеч. автора.

— Мы, кажется, мешаем одному из наших художников, — вставил директор.

Один из служителей откашлялся, другой двинулся в направлении Мориарти, словно с целью охранить от чужака двух великих людей.

— Все в порядке, мсье директор, — с почтительным поклоном сказал Мориарти.

— Англичанин, — расцвел Дега. — Так вы пожаловали в Париж, чтобы полюбоваться великими произведениями искусства?

— Я удостоен привилегии сделать несколько фотографий, сэр. — Профессор перевел дыхание, готовясь разразиться цветистой речью в стиле Моберли.

— Надеюсь, его фотографии лучше его французского, — проворчал близорукий Дега и, слегка повысив голос, спросил: — Вы фотографируете «Джоконду»? Наверное, хорошо знаете эту картину?

— Я знаю, что она бесценна. Знаю также, что мне выпала честь разговаривать с таким великим мастером, как вы, мсье Дега.

«Мазилой, — добавил Мориарти про себя, — малюющим танцовщиц, балерин и им подобных».

— Я, видите, их раздражаю. Нарушаю их покой. Этих глупцов, которым не терпится почистить «Джоконду». Что вы об этом думаете, а?

— Я читал об этих спорах, сэр. — Профессор искоса взглянул на директора, отступившего в сторонку и явно не желающего принимать участие в разговоре. — На мой взгляд, вы и ваши коллеги правы. Очищать «Мону Лизу» означает подвергать шедевр огромному риску. Риску не только уничтожить, но, что еще хуже, непоправимо испортить ее.

— Видите! — воскликнул Дега, энергично стукая палкой по полу. — Это понимает даже английский фотограф. Почистите — и вы ее не узнаете. Посмотрите на нее. Я уже не вижу ее так ясно, как раньше, но я ее чувствую. Почистить и затем покрыть лаком «Джоконду» то же самое, что раздеть самую желанную во всем свете женщину. Да, вы будете желать ее, женщину, раздетую догола, но ощущение тайны, великой загадки, всегда исчезает вместе с последним предметом одежды. Восхищение, очарование отойдет в историю. С таким же успехом ее можно сжечь.

— Браво! — пронзительный возглас Моберли эхом разнесся по залу, и директор, спеша избавить себя и возможных посетителей от неуместных речей иностранца, поспешил взять Дега за локоть.

— Давайте позволим нашему английскому другу заниматься своим делом. Вы выразили свое мнение и сможете сделать это еще раз сегодня перед членами комитета.

Великий художник с неохотой повернулся в сторону зала Аполлона.

— Я почти слеп, — обернувшись, пожаловался он. — Но не настолько, как эти кретины, присматривающие за культурным наследием человечества.

Мориарти облегченно выдохнул и снова встал к фотографическому аппарату. Значит, они все-таки подумывают о том, чтобы очистить картину. Что ж, придется рискнуть.

Семейство, еще недавно любовавшееся «Кухней ангелов», возвращалось через Салон. Не успели они пройти, как в зал, сопровождаемый смотрителем, вошел еще один посетитель. Вид у него был такой, словно он намеревался задержаться здесь надолго.

— Вы уже видели Дега? — спросил смотритель.

Мориарти кивнул.

— Для меня это честь. Большая честь.

— Боюсь, директор и комитет радуются меньше, — усмехнулся смотритель. — Что касается меня, то скажу откровенно: не знаю. Я здесь всего лишь работаю. И в искусстве не разбираюсь. — Он пожал плечами и двинулся в сторону галереи Аполлона.

Через пять минут горизонт расчистился окончательно, а Мориарти с некоторым удивлением обнаружил, что вспотел. Посмотрел на руки — они дрожали. Уж не сдают ли нервы? Он огляделся, прислушался и снова открыл потайное отделение. Чувства обострились до предела. Он ощущал сухой запах, видел кружащие в воздухе пылинки, слышал, как где-то вдалеке что-то упало на пол. Дойдя до картины, Мориарти снял ее с крючьев. Сердце колотилось так сильно, что заглушало все прочие звуки. Рама оказалась более тяжелой, чем он ожидал, но никаких других трудностей не возникло.

Профессор поставил картину к стене, повернул и увидел те самые четырнадцать скоб, о которых говорил Гарри Аллен. На секунду он замер, уловив странный, незнакомый звук, но то было всего лишь его собственное дыхание. Поработав плоскогубцами, Мориарти отвернул скобы, освободил деревянную панель и легонько нажал с тыльной стороны. Картина мягко упала на подставленную ладонь.

Держа ее в руке, он испытал возбуждение, сходное с сексуальным. Очнувшись от секундного оцепенения, Профессор торопливо вернулся к футляру, вынул из тайника копию Лабросса и положил на ее место подлинную «Мону Лизу». Потом снова подошел к стене и аккуратно вставил копию в раму. В какой-то момент сердце дрогнуло и остановилось — картина не входила. Он нажал посильнее и облегченно выдохнул — получилось. Мориарти снова взялся за плоскогубцы, повернул скобы, закрепил копию в раме и повесил картину на крючья.

Он уже убрал плоскогубцы в тайник, когда из комнаты с фресками донесся звук шаркающих шагов. Профессор опустился на колено, закрыл панель и сделал вид, что ищет что-то в футляре. Смотритель медленно подошел к нему сзади и остановился. Сколько прошло времени? Мориарти не знал. В воздухе все так же беззаботно кружились пылинки, издалека доносились приглушенные звуки.

— Шарло сказал, что вы завтра не придете, — проворчал смотритель.

Мориарти медленно выдохнул и задержал дыхание. В ушах стучало. Надо взять себя в руки.

— Не приду. — Он коротко хохотнул, входя в привычный образ Моберли. — Работа закончена, больше мне делать здесь нечего.

Задержавшись еще немного в Салоне Карре, чтобы не вызвать подозрения поспешным уходом, Профессор вышел наконец из Лувра со свисающим с плеча черным футляром. Глядя на пересекающего Плас-дю-Карусель долговязого мужчину, скособочившего под тяжестью фотографического оборудования, никто бы и не подумал, что он уносит величайший из шедевров Леонардо да Винчи.