Месть негодяя

На свете есть много хороших актеров, но мне интересны актеры-сталкеры. Придумать можно, что угодно, но жизнь надо знать. И я всегда отличу того, кто играет ожог, опираясь на богатую фантазию, от того, кто отважился отвести зрителя к потайному месту, где когда-то был реальный костер, оставивший реальные ожоги…

…— Зачем ты приехал, Родион? — враждебно спрашивает Наталья.

— Бери ребенка, и уедем! — отвечаю и вдруг думаю о Светке. Я не знаю, что происходит со мной, но в эту самую минуту я представляю на месте Яны мою Светку, и у меня выпадает из памяти весь текст. Это длится всего доли секунды, но в эти доли в памяти проносится так много, что, если попытаться рассказать — займет целую вечность…

— Нет, я с тобой не поеду, уходи… — Наталья отталкивает меня, хочет закрыть дверь… А ведь и у нас со Светкой так было! 4 года назад, осенью, сразу после ноябрьских праздников. Я хотел забрать их с Лизкой к себе. Я давно хотел, даже кроватку детскую купил, но тут как-то прорвалось. Бывают моменты, когда вдруг понимаешь — один больше не можешь. И не потому, что выдохся, наоборот… Иногда чувствуешь в себе столько силы, что, кажется, сейчас разорвет! Поддержать кого-то становится важнее, чем получить поддержку, и быть кому-то тылом в сто раз необходимее, чем иметь тыл…

— Тогда, ночью, мне показалось, между нами все еще что-то есть… — говорю по тексту и как будто уже не здесь, на съемочной площадке, а в моем прошлом, взрывоопасном, как минное поле, и центростремительном, как глубокий омут или мощный магнит…

«Опять начинается! — думаю со страхом и в то же время с каким-то садомазохистским любопытством. — Как далеко это зайдет и куда вынесет…?»

— Тебе показалось. Уходи! — почти кричит Яна.

Делаю шаг навстречу. Сколько раз я уже делал этот великий и в то же время бессмысленный шаг, обрекающий на страдания и порою на смерть! Впрочем, некоторые считают, что страдания и смерть не всегда бессмысленны, наоборот. Может, именно поэтому вокруг так много мертвых героев… Растроганно улыбаюсь, широко развожу руки в бесконечном желании обнять, приласкать, согреть, защитить, но, в то же время, как будто подставляю сердце под кулак, штык-нож или под пулю… Вот ведь как странно устроена жизнь — чтобы сделать кому-то добро, так часто приходится платить собственной болью!..

— Уходи, слышишь?! — кажется, Наталья вот-вот ударит. Но когда прижимаюсь губами к ее виску, вдруг целует в ответ.

— А теперь уйди, прошу тебя, — шепчет почти с нежностью. — Ребенок увидит…

Черт, как же трудно играть любовь! Я стараюсь держаться, но порой у меня разрывается сердце! Не хочу бродить по кладбищу, не хочу воскрешать призраков!.. «Есть же фантазия, надо все придумать и сыграть! — мысленно кричу. — Другие же могут! Не хочу возвращаться в прошлое! Не хочу быть сталкером! Пусть некоторые воспоминания мне немножко помогут — самую малость — но мне не надо, чтобы кино воскрешало все то, что когда-то меня чуть не убило, что я изо всех сил старался забыть и забыл!..»

Скорее нет, чем да

Тихо играет джаз, гипнотически мерцает в бокалах рубиновое вино, дымятся в тарелках приготовленное на гриле мясо с кровью и овощи. За соседним столом две девушки. Время от времени с любопытством стреляют глазами в нашу сторону, перешептываются. Тогда мы замолкаем, прислушиваемся, в надежде разобрать, о чем. Слова сливаются с музыкой, со звоном посуды, с разговорами за другими столами, и мы ни черта не слышим. И, слава богу! Опыт подсказывает — лучше не знать, о чем шепчутся одинокие девушки, поглядывая на одиноких парней поздним вечером в кафе. Вдруг одна поднимается, подходит к нашему столу, протягивает Паше листок бумаги и ручку.

— Вы не могли бы расписаться для моего сына? Он без ума от вашего экранного дуэта с собакой…

Пашин взгляд становится лирическим. Он задумчиво вглядывается сквозь синеватый от табачного дыма воздух ресторана, сквозь стены и припаркованные за этими стенами автомобили, сквозь жилые дома, торговые и офисные центры, заводы, больницы, парки, школы, стадионы, сквозь пронизанный осенней свежестью весь этот гостеприимный городской орнамент, в бесконечный ночной горизонт, где на видимом одному Паше телесуфлере услужливо всплывают крупные буквы подсказки текста автографа: «Дорогой малыш! Желаю тебе расти большим и сильным и любить маму — она у тебя самая добрая и самая красивая на всем белом свете, поверь — я в этом разбираюсь… Твой Павел Глазков!» А когда Паша открывает рот, чтобы пригласить молодую маму и ее подругу за наш стол, в дверях нарисовываются Вика и Нара. Оказывается, Паша пригласил их еще днем, но к ночи совсем забыл об этом… Тумблер внутри у Паши мгновенно переключается, он вскакивает, бежит к дверям, хватает девушек под руки, вприпрыжку провожает «к нашему шалашу», мило усаживает, помогает разобраться в меню. С Викой Паша пару раз уже встречался. Нара — новое лицо для нас обоих.

— У нас с Викой ничего не было, — шепчет Паша, пока девушки пытливо изучают меню. — Тебе она как? Мы только разговаривали. Мне нравится с ней просто разговаривать… Смотри-ка, а эта Нара ничего!

Зачем он мне это говорит? Уж, не за тем ли, чтобы дать понять — если у него сегодня выгорит с Нарой, то чтобы я не обижался и подумал о Вике?

У Вики большая, красивая грудь. Представляю, насколько интересно с ней разговаривать, если раздеть и лечь сверху. А Нара загорелая, с худыми длинными ногами, тонкими изящными руками и уверенным, чуть брезгливым взглядом, какой обычно бывает у стриптизерш и манекенщиц, часто работающих на показах нижнего белья. Я прекрасно понимаю Пашин запал.

Из-за одного из столов Нару окликают. Бойкая рыжая девица, не дожидаясь приглашения, пересаживается за наш стол.

— Меня зовут Даша, — говорит. — Но не делайте поспешных выводов по имени… — Сама же первая хохочет — видимо, это у нее дежурная шутка. Делает большой глоток из моего бокала, хватает из Пашиной тарелки маслину.

Сижу между Нарой и Дашей, а Саша с Викой. Их затянул серьезный разговор — шепчут что-то по очереди друг другу на ухо. Слов не разобрать, но, судя по кислым физиономиям, обсуждают, андронный коллайдер, необходимость обязательного посещения дантиста в случае беременности или какую-то подобную хрень… Кажется, Вика и впрямь ужасно серьезная. Или хочет произвести такое впечатление. А мы все время шутим. И под эти шутки быстро исчезают две бутылки дорогого красного вина…

…Выходим из ресторана около часа ночи. Паша садится в такси провожать Вику. А я с Нарой и Дашей иду вниз по Карла Маркса.

— Вы, артисты очень странные, — весело воркует Даша. — В прошлом году мы познакомились с одним артистом из Москвы. Они с другом подсели к нам за стол, стали развлекать, и он все ждал, когда мы его узнаем. Мы его сразу узнали — он принимал участие в популярном ледовом шоу — но сделали вид, что в первый раз видим. Тогда он расстроился, перестал шутить и вскоре ушел…

«Ну, и что страшное случилось бы, какая вселенская катастрофа, если бы ты дала этому бедолаге понять, что видела его по телику, что болела за него, что, в конце концов, давно знаешь и любишь, как артиста? — думаю. — Наверняка этот парень, так же как и мы с Глазковым, весь вечер поил тебя вином, развлекал… Почему бы не сделать ему в ответ что-то приятное? Добрее надо быть к людям, толстокожая рыжая ты мочалка…» А вслух говорю весело:

— Можешь не беспокоиться, Даша, я не уйду.

Хохочет.

— А ты не принимал участия ледовых шоу? — спрашивает.

— Знаешь, иногда попадаются такие девушки — общение с ними можно назвать ледовым шоу, если ты понимаешь, о чем я… Мне не очень нравятся ледовые шоу. И вообще шоу, если честно. Я не шоумен.

— А в чем разница?

— Ну, например, Ваня Ургант шоумен, а Марлон Брандо не шоумен… Надеюсь, ты понимаешь, что я не хотел этим обидеть ни того, ни другого…?

— А я через пару месяцев перееду работать в Москву, — неожиданно заявляет Даша. — С моей специальностью трудно найти работу в нашем городе. А в Москве у меня подружка, и знакомый, у которого своя крупная финансовая компания.