Месть негодяя
Шрифт:
«Делай что хочешь, милая, садись, куда угодно, только не уходи! — хочется шепнуть. — Будь где-то поблизости! Просто будь…»
Кукла Вуду
Из Москвы прилетела отдохнувшая Яна Носова. Утром она меня подколола:
— Ты знаешь, Алексей, в мое отсутствие на площадке что-то изменилось, между тобой и Володей теперь какие-то странные новые отношения, какая-то почти магическая связь! Наверное, ты тут колдуешь? Сделал восковую куклу режиссера и по вечерам пронзаешь ее иглами.
— Сахарными иглами, — пошутил я.
Яна повторила
— А я не возражаю, — сказал он. — Ты, Яна Носова, тоже можешь сделать мою куклу и пронзать ее иголками, сколько душе угодно. Главное, чтобы я, наконец, начал восхищаться твоей игрой…
И весь этот день Володя время от времени изображал зомби, предлагал обойтись в наших с Яной двойных сценах без ее крупных планов, чтобы не отвлекать внимание зрителей от моей игры, или снять вместо крупного плана ее лица, затылок, или снять ее крупный план через мой зрачок…
Я тоже развил тему и, когда объявили обед, вошел в ее вагончик со словами:
— Ты обедать здесь будешь, милая?
— Да, а ты?
— Еду к Володе домой, он пригласил. Ольга — его жена — приготовила нам обед. На двоих…
— Нет, это Володя сделал твою куклу и приколдовал тебя, — сказала Яна.
— Да, именно так, — говорю. — И я решил весь свой гонорар на этом проекте вложить в следующий проект Володи. И, кстати, очень хочу, чтобы в главной роли снималась Яна Носова — ты, случайно, меня не приколдовала?
Так странно — мы отработали с Яной четыре месяца, играли любовь и, казалось бы — должны были сблизиться, а на самом деле получилось наоборот. Мы нормально общаемся вне кадра, обмениваемся новостями, шутим. И в кадре делаем вместе не плохие сцены. Но я чувствую, как Яна все дальше уходит от меня. Я всегда чувствую, когда кто-то удаляется, как бы он ни пытался это скрыть. Меня в этом не обмануть…
Еще утром, когда мы встретились на гриме, я сказал Яне:
— Слушай, какая у нас после обеда сцена трудная, да?
— Ты какую сцену имеешь в виду? — не поняла Яна.
— Ну, как… На автовокзале.
— А что в ней трудного — около двух минут всего. И не так много текста…
— Но это же примирение Родиона и Натальи! Родион поверил, что Наталья его предала, и решил навсегда уехать. Он принял окончательное решение, понимаешь! Извини, но тебе будет непросто меня переубедить…
Это целиком и полностью сцена Яны, ее заглавная партия. Наталья здесь должна предстать такой, какой ее еще не видели.
Я представлял это так:
…Идет посадка в автобус. Родион и Пятница с билетами у дверей. Вдруг останавливается такси, выскакивает Наталья, бросается к Родиону, кричит в слезах.
— Ты никуда не поедешь! Не поедешь, слышишь?!
— Отойди… — Родион отстраняет ее, поворачивается спиной, угрюмо идет к дверям. И тогда Наталья неловко бьет его в спину кулачками, как будто в глухую дверь стучится, беспомощно и трогательно, как только умеют любящие женщины, кричит:
— Ну, и уезжай! Езжай куда хочешь… Катись! Не могу больше… Всю душу ты мне истерзал! Как заноза в сердце… Что же мне делать, господи? Как мне забыть его? Как…
Камера разворачивается и видит рядом Родиона. Его глаза, полные боли, тоски, обиды, любви, надежды.
Он берет Наталью в охапку, прижимает к груди. Все на свете можно преодолеть, если любишь по-настоящему, а не на словах. Дело только во времени. И в крепости твоего сердца…Для того, чтобы Родион вернулся, чтобы случился такой финал, Яне надо показать, что Наталья не снежная королева. Просто жизнь приучила ее быть снежной королевой, скрывать чувства…
Если так сыграть сцену — роль в кармане! Потом можно быть любой.
Но Яне не нравится текст.
— Володь, давай сократим, — просит. — Или как-то переделаем? Ну, что это — «Как заноза в сердце…»? А «Душу истерзал…» — тебе это нравится?
Володя нервничает. Через сорок минут свет уйдет, а площадка не готова.
— Так нельзя работать! — возмущается. — Сложнейшая сцена! Почему в конце дня? Я не сниму ее сегодня!
Оператор предлагает снять со стедикама, одним планом. Мы с Яной проходим текст. Неудобные с ее точки зрения реплики выкидываем. Времени на подробный разбор и репетиции нет.
Начинаем снимать. Убеждая Родиона остаться, Наталья такая, какой ее уже не раз видел зритель на протяжении прошедших серий — взволнованная, эмоциональная, искренняя, текут слезы… Да, текут, но и в других сценах они у нее точно так же текли — Яна здорово умеет в кадре плакать, мы это давно заметили. Температура этого всего — 37.6, максимум 38.5. А по-моему, должно быть 40, или какая там верхняя допустимая граница, после которой взрывается мозг?! При ее градусе оправдать возвращение Родиона можно лишь тем, что Родион безумно любит Наталью, и ему лишь нужен повод, чтобы остаться. И Наталья великодушно этот повод дает…
Витя, разве евреи бывают шизофрениками?
Первый день земля подернута снежной пылью. Это еще не снег — предснежье. Автомобильная дорога черная и сырая. В синей дымке сумерек все вокруг кажется немного фантастическим. Сворачиваем с Брестского тракта, проезжаем через перелесок, оказываемся у ворот лечебно-терапевтического корпуса. Вспоминаю фильм «Пролетая над гнездом кукушки» — герою казалось, что после тюрьмы он попал на курорт.
Переодеваюсь, гримируюсь, поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж, в 17-е отделение. Там реальные больные. Пахнет, как в плохих столовых лет сто назад. К этому запаху примешивается запахи туалета и лекарств.
— Витя, я тебе удивляюсь, разве евреи бывают шизофрениками? — ворчит полная седенькая медсестра, ведя больного по коридору в туалет. Ему не больше тридцати пяти. Приятное лицо. В черных волосах ни одного седого волоса. Немного похож на моего одноклассника Мишу Гольдштейна. Я не видел Мишу с третьего класса, когда его перевели в другую школу. До этого мы дружили и какое-то время сидели за одной партой, пока из-за бесконечных совместных шалостей нас не рассадили. Мне становится грустно. Как будто этот парень и есть мой друг Миша. Успокаиваю себя мыслью, что такие, как мы с Мишей, редко сходят с ума. Наша специализация — с ума сводить. Под прикрытием шапки-невидимки я заходил к Гольдштейну на страничку в «Одноклассниках». Судя по фотографиям, у реального Миши все тип-топ.