Месть негодяя
Шрифт:
Витю потряхивает. Он задает медсестре вопросы, каждый из которых замыкается на вопрос «Почему?». Похоже на «У попа была собака…» Снова вспоминаю моего друга Мишу. И сомневаюсь в Витиной болезни. В школе Миша великолепно умел симулировать. Если ему надо было прогулять контрольный урок, он за считанные минуты умудрялся взвинтить температуру, и ему давали освобождение. Уж не знаю, в чем был секрет — в уникальных способностях нагреваться или в каком-то хитром трюке с градусником, но Миша всегда ускользал от расплаты! Может, и этот Витя — такой? В духе времени развел кого-нибудь на миллионы долларов, и теперь прячется здесь, пережидая? Он же еврей, а евреи шизофрениками не бывают. И не надо штудировать больничные истории, собирать статистику — достаточно
Снимаем в коридоре. Больных развели по палатам. Им интересно — выглядывают в двери, застекленные ударостойким стеклом. У некоторых чудные, искореженные неправильной внутренней работой души лица. Я сталкиваюсь с ними взглядом, стараюсь не отводить глаза. Так иногда смотришь в глаза собаке. В них застыло энергичное выражение, наводящее на целый ряд вопросов. Но что именно она хочет сказать, не понимаешь. И знаешь, может броситься — надо быть настороже.
За больными следит санитар — мужчина под шестьдесят, почему-то без бровей, но с длинными сальными волосами. Он сидит в коридоре, у стены, на старом, выкрашенном белой краской стуле, и смотрит на происходящее глазами человека, которому минуту назад без наркоза отрезали палец. Может, когда-то он сам проходил здесь лечение, а потом притворился здоровым и был зачислен в штат? Страшно попасть к такому в лапы — его взгляд обещает долгую и мучительную борьбу за исцеление.
Атмосфера морального нездоровья витает в воздухе. Впечатление усиливают антивирусные маски — их сегодня раздали в съемочной группе из-за страха перед эпидемией свиного гриппа. Теперь вокруг одни глаза. Концентрируешь на них внимание, не отвлекаясь на рты, носы, подбородки, и с ужасом обнаруживаешь, что почти у каждого в глазах безумство. Ну, и чем они отличаются от больных?
Володя подводит меня к одной из палат.
— Думаешь, психи, представляющие себя кем-то, существуют только в анекдотах? — доверительно спрашивает, беря под руку. — Видишь того, на койке у окна. Он считает себя Юрием Гагариным. Бывший военный летчик, есть боевые награды. Помешался после авиакатастрофы, в которой, единственный, выжил. А тот, справа, что сидит и, как ни в чем не бывало, читает журнал, уверен, что в годы Великой Отечественной войны был разведчиком…
— Ему же нет и тридцати?
— О чем я тебе и говорю…
В комнате, где режиссерские мониторы, на стене рукописный плакат — огромное лицо. Одна половина здоровая, живая, другая — маска, с черной прорехой вместо глаза. «Следите за своим психическим здоровьем, не допускайте нервных перегрузок, большинство наших проблем разрешаются без нашего участия… — написано внизу. — Общайтесь со здоровыми людьми, не бойтесь делиться проблемами с окружающими — многие из них переживали психологические трудности и справились. Больше бывайте на свежем воздухе…» Неплохо было бы в массовом порядке пропагандировать психически здоровый образ жизни. Мозг — заповедная территория. Что там и как, никто до конца не знает. Казалось бы, здесь, в палатах, находятся физически здоровые люди. Почти все. А в головах что-то не так, что-то сломалось…
От этих мыслей мне не по себе. Беру у одного из наших журнал «Максим», сажусь в кресло, углубляюсь в разглядывание полуголых теток. Они теперь моя защита от искривленного пространства реальности. И лекарство. Вдруг понимаю, не только здесь, но и там, в здоровом мире, я защищаюсь от агрессии среды красивыми девушками. Я давно не обращаю внимание, что кто-то рядом ищет и находит любовь — мне не до этого! Я никого не ищу, но спасаюсь от разрушительного воздействия информационного поля, в которое вынужден быть погруженным. А еще я знаю, что женщина для мужчины — величайший источник силы, но если не знать, как им пользоваться, он может тебя уничтожить…
Дежурного санитара играет Юра. Ему не больше пятидесяти. У него нездоровое круглое лицо. И живые детские
глаза, ясные, голубые, с черными ресницами, наполнены светом. У Юры год назад был инсульт. А ему отыгрывать, что его бьют пистолетом по шее, падать.Володя беспокоится.
— Ты в порядке, Юра? Не случится новый инсульт?
— Нет, нет, ничего, — радостно отвечает Юра и продолжает старательно репетировать.
В таком деле важнее не то, как партнер играет удар (хотя и это, конечно, важно), а как ты этот удар отыгрываешь. Движением тела, лицом… У Юры не получается. Он падает с улыбкой. Может, он и не улыбается. Но у него лицо такое. Невинное. А невинность в наше время воспринимается почти, как улыбка. Если бы мне предложили сыграть святого, я построил бы роль на улыбке… Показываю Юре, как лучше отыгрывать, и что делать с лицом…
…Увлекаясь всеми этими играми «с погружением», не играю ли я с огнем? Я ведь почти как эти бедолаги у бронированных стеклянных дверей: не притворяюсь кем-то, не пытаюсь кого-то изображать, а жонглирую верой, что я — это кто-то другой, и мне интересно отыскивать этого кого-то в себе… А вдруг однажды занырну так глубоко, что не смогу вернуться? Мне нужен конец веревки, как у водолазов, чтобы успеть дернуть, если что, и чтобы был кто-то, кто бы держал в руке другой конец, страховал и, в случае чего, помог мне вернуться назад!
Под впечатлением от психушки, дома ставлю пересмотреть «Страну приливов» режиссера Терри Гилльема. …Девочка живет в безумном мире, ее окружают сначала безумные отец и мать, а когда они умирают, безумная соседка и ее безумный брат. Ребенок прячется от реальности в своем воображении. Ее подруги — говорящие белки и куклы, вернее, резиновые головки кукол. Она надевает эти головки на пальцы, разговаривает. И там не монологи — она слышит голоса кукол и белок…
Один из видов сумасшествия — когда, защищаясь от мира, придумываешь другой. И в нем живешь. В вымышленной реальности, где кроме пары сумасшедших соседей нет людей. Общаешься с говорящими белками и с головами кукол — они твои лучшие друзья… Может, в какой-то момент это случилось и со мной? И те, кого я считаю моими друзьями — резиновые головы кукол у меня на пальцах?! А может, все еще страшнее, и я — резиновая кукольная голова на чьем-то беспокойном пальце…?! Надеюсь, что все-таки нет! По крайней мере, моя бабушка по отцовской линии внушает мне некоторую надежду…
С чувством радости и без
…Лиде Колесник не удалось набрать внизу код. Приходится мне спуститься. В шортах и рубашечке с коротким рукавом — я так все время хожу по квартире, если нет инея на паркете — люблю чувствовать себя немножко в лете.
Поднимаемся ко мне, я достаю коньяк.
— Нет-нет, — сразу отказывается Лида. — Я же за рулем.
— Бросишь машину. И, кстати, где апельсины?
— Ты хотел сегодня?
— А когда? Давай налью тебе чисто символически.
— Нет, ни капли. Лучше чай.
Ставлю на место бокалы и коньяк, завариваю чай. Садимся на кухне. Пока делаю чай, все время смеемся. Это так здорово, когда с девушкой много смеешься!
— Как дела на площадке? — спрашивает.
— Сегодня снимали в реальной психиатрической лечебнице.
— В Новинках?
Меня это веселит.
— А откуда ты знаешь, где у вас психиатрическая лечебница? — подмигиваю с подтекстом.
— Чем бы в тебя кинуть… — смеется.
Или она спрашивает:
— А где у тебя это…?
— Что? Ванна? Туалет? Или, может, сразу спальня?
— Ты покажешь мне что-нибудь, — напоминает.
Ставлю первые серии. Пока смотрим, неоднократно звонит ее телефон. Сначала мама. Потом еще кто-то. Лида выходит в коридор разговаривать.
— Мне очень понравилось, — говорит после двух серий. — У тебя есть что-нибудь накинуть? А то холодно.
Приношу плед, укутываю ей плечи.
— Ты так по-летнему одет, — замечает. — А я мерзлячка.
— Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины лежит через хороший плед!